Его любимое Чудо.

Часть 12

Антон жил у Попова уже неделю и с каждым днём всё больше понимал, что его жизнь куда-то катится. Не абстрактно куда-то, а конкретно в пизду.       Первой острой проблемой стал образ жизни. Ложиться спать в одиннадцать, вставать в половину седьмого, всегда ходить к первому уроку. Курить теперь приходилось лишь на переменах в курилке, ведь дома Арсений бы обязательно учуял запах, даже на балконе. Вторая проблема — непонимание друга. Дима с самого начала не одобрял всё это общение с мужчиной, а теперь и вовсе при любой возможности упрекал и подкалывал друга, а недавно и вовсе озвучил свою теорию происходящего, а именно парень думал, что родители друга специально наняли психолога для присмотра за их нерадивым сыном. Антон на это лишь расхохотался, но дома же весь вечер донимал Арсения вопросами, не проплачен ли он, достав Попова настолько, что тот пообещал обязательно связаться с его родителями и спросить их, в курсе ли они того, что происходит, если парень не успокоится. А третья и самая острая проблема заключалась в том, что Шастуну было действительно неудобно. И неудобно не в том плане, что теперь он питался исключительно полезной пищей и смотрел познавательные программы по телевизору, а жутко стыдно из-за того, что мужчина обеспечивал его жильём и пропитанием совершенно вроде как бескорыстно, не беря с Антона никаких денег. Вроде бы — живи и радуйся, ведь в кошельке из накопленного у парня осталось лишь восемьсот рублей, которые он охотно может потратить на сигареты, вместо жизненно-необходимых ресурсов, но что-то смущало, заставляло подолгу не спать по ночам, кусая ногти до крови, заставляло краснеть, когда мужчина приносил пакеты с покупками, заставляло, элементарно, чувствовать себя несамостоятельным, капризным ребёнком, которому всё приносят на блюдечке с голубой каёмочкой.

      И сегодня Антон явно был настроен обсудить это, но вечером, когда мужчина вернётся с работы. А пока парень лишь изучал содержимое прикроватного ящика Арсения. Не, ну, а что? В конце концов, он тоже тут живёт, имеет право. Но пока что ничего интересного парень не обнаружил. Какие-то бумаги, старые наручные часы, крем для рук, каков пидорас, несколько пар наушников, книга Пелевина и ключи. Именно последние привлекли внимание парня, где-то он уже их видел: большие, металлические, когда-то давно имевшие зелёный цвет...       От крыши. Мать его, это были грёбанные ключи от крыши, куда Антон хотел попасть всё последнее время, но Попов почему-то после инцидента с порезами теперь считал Шастуна отбитым суицидником и не то, что на крышу, к окну близко подходить запрещал. Антон вроде уже говорил, что Попов психологом был так себе?       Дрожащей рукой парень схватил ключи, начиная аккуратно вертеть, будто это были вовсе не ключи от крыши многоэтажки, а какая-то старинная бумага, объясняющая всё то, что сейчас происходит на свете.       Всё так же сжимая ключи, Антон направился в коридор, чтобы натянуть кеды и достать из рюкзака недавно купленную пачку сигарет и зажигалку. Кажется, он нашёл себе новое развлечение.       Забраться на крышу без гундящего под ухом Попова было гораздо легче, чем с ним. А восхищаться открывающимся видом, медленно выпуская дым, и чувствовать себя героем какого-то фильма оказалось вообще чуть ли не лучшим занятием на свете. Шастун подошёл к самому краю, где от пустоты его отделял лишь низенький железный бортик. Парня передёрнуло. Ведь вот она — дальнейшая судьба, прямо сейчас в его руках. Интересно, а если он прыгнет, то кто-нибудь будет жалеть? Вряд ли. Димку, конечно, жалко — сопьётся же парень. А психолог?       Антон сам удивился, почему так задумался над этим вопросом. А, действительно, кто он ему такой, чтобы по нему горевать? Так, поселившийся и поглощающий еду мальчишка, не более. Тогда почему мужчина так отчитывал его за порезы и стал контролировать чуть ли не каждый шаг? Вопросов появлялось всё больше, но ответ Антон нашёл лишь один: хер его, психолога, знает. Но для себя Шастун осознал ещё кое-что, что, возможно, даже если он не сильно обратил на это внимание, являлось самым важным: если бы он писал предсмертную записку, то извинился бы лишь перед тремя людьми: перед Димкой, бабушкой и Арсением.       Шастун присел на корточки и, затушив сигарету о бортик, бросил её вниз, наблюдая, как пепел развевается по ветру.