Картина наших душ

Глава 51. Алекс

Вот так вот жизнь и делится на до и после.
До - это период, наполненный радостью и каким-никаким счастьем, а после сопровождается сплошной тоской, грустью и скорбью. И больше ничего не способно принести тебе именно то самое тепло, которое бескорыстно дарил тот родной и близкий человек, сейчас мирно покоящийся на небесах.
Тот, из-за которого ты в настоящее время готов вырвать свое сердце из груди и выбросить на обочину дороги, чтобы оно перестало так сильно колоть и бесноваться, просто потому, что очень скучает.
Это тот момент, когда ты осознаешь, что как раньше уже никогда не будет, а как могло бы быть - не настанет. И все твои мечты и надежды о благоприятном исходе вмиг исчезают, как только ты видишь бледное, холодное, безжизненное тело. Они рассеиваются, как пепел по ветру, и вместо них в силу вступает старая добрая боль. То вязкое, знакомое чувство, способное лишь на разрушение.

Смерть родного или близкого человека выбивает тебя из колеи на долгое время.
Это не просто один день, проведенный в воспоминаниях прошлого или в нитях отчаяния от того, что все катиться в Тартарары.
Это дни, тянувшиеся в месяцы, постоянно сопровождающиеся страданиями и невыносимыми мучениями.
Словно тебя привязали к стулу и режут на части без чертовой анестезии.
Это самые настоящие издевательства, от которых ты не в силах избавиться.
Это когда ты корчишься на кровати, плача навзрыд, или сидишь у шкафа с одеждой почившего, как наркоман, вдыхая дорогой сердцу запах.
Это когда в твоей голове без остановки проигрываются моменты такого родного смеха, и ты постоянно можешь слышать знакомый мелодичный голос, который больше никогда не разбудит тебя по утрам или не наругается за то, что ты случайно побил ту дорогую вазу. 
Это когда ты находишься в своем доме и на каждом шагу натыкаешься на присутствие того человека. И это просто разрывает тебя на куски.
Это резкий упадок сил и затяжная депрессия, не смотря на поддержку других. Безликих прохожих, которые соболезнуют тебе, или единственного друга, брата, любимого.
Это смятение и удивление, когда после потери ты понимаешь, что на самом деле смириться не так легко, и тебе предстоит большой труд для того, чтобы снова прийти в норму. 
Это череда кадров, фильм со своими событиями, где ты всего лишь наблюдающий.

                                         ***
— Это действительно так необходимо?   — ворчит Лиам на Селесту, пытаясь увернуться от её рук.
Рыжая хмуро смотрит на его галстук и кивает.
— Ты не можешь прийти на похороны в спортивных штанах.   — говорит она, запинаясь на собственных словах, когда упоминает, куда мы собираемся.
Я слегка поворачиваю голову в сторону, внимательно наблюдая за своим братом.
Взлохмаченные каштановые волосы, которые он и оставит в таком виде, синие глаза без привычного яркого огонька и осунувшиеся лицо, затемненное печалью.
Он смотрит на себя в зеркало с легким замешательством и не узнаванием.
Я, если честно, тоже не понимаю, зачем все это наряжение в костюмы, если мы идем на кладбище не покрасоваться, а попрощаться.
Снова затянувшись сигаретой, я стараюсь приглушить едким дымом укол боли, поразивший мою грудь.
Удивительно, насколько быстро летит время.
С момента маминой даты смерти прошло уже пять дней, а я все ещё могу слышать пронзительный писк аппаратов, оповещающий об остановке её хрупкого сердца, и могу видеть, как безжизненное тело вывозят из палаты.
Это как самый настоящий кошмар, не дающий мне спать по ночам. А если я и дремлю от переутомления, то вскоре все равно подрываюсь в холодном поту, задыхаясь от нехватки кислорода.
Скривившись от неприятных воспоминаний, я тушу сигарету и бросаю её в полную банку, про себя отмечая, что позже нужно выбросить окурки.
— Алекс. — зовёт Селеста, мягко прикасаясь к моему плечу. Я льну к её рукам, прикрывая глаза. — Вчера, когда ты был с Лиамом в комнате Амелии, приходили люди из службы опеки.
Проклятье.
Я вскидываю голову вверх и умоляюще смотрю на девушку.
Не успели мы похоронить маму, а чертовы госслужащие уже нанесли визит.
Как же мне осточертело...
— Служба опеки? — истерически переспрашивает брат, нервно теребя рукав пиджака. — Я не хочу в детдом.
С усталым вздохом я подымаюсь и подхожу к Лиаму, заключая его в крепкие объятия.
Мой брат всегда был ранимым и нежным, как бы он не пытался доказать обратное своими выходками. И я не могу позволить жестокому миру растоптать его чистое сердце.
Он моя кровь, и я до конца жизни буду его защищать.
И уж тем более не позволю, чтобы незнакомые люди забрали его в детдом, где ему точно не место.
— Не волнуйся. Я обо всем позабочусь. — позволяю слезе скатиться по своей щеке, прежде чем целую Лиама в макушку. — Я уже совершеннолетний, поэтому могу стать твоим опекуном.
Лиам дрожит в моих руках, как осиновый лист, лишний раз подтверждая, насколько сильно ему страшно.
Если бы он только знал, что я и сам просто в ужасе от происходящего и вообще не имею понятия, что делать дальше и как продолжать жить без маминого светлого присутствия.
Она же была для нас как... Надежда.
Как горячее солнце в морозные дни.
Как...
Как теплота и любовь.
Но теперь её отобрали. И вокруг словно мир потускнел.
А без красок жизнь становиться неинтересной.
Сглатывая подступающий к горлу ком, я отстраняюсь от Лиама и заглядываю в его глаза, до боли похожие на мамины.
— Мы сильные, слышишь?   — сжимаю его затылок.   — Мы сможем. Все наладится.
Я стараюсь говорить с уверенностью. И даже если у меня выходит плохо, брат все равно мне верит.
— Поехали на похороны. — шепчет он, шмыгая носом.
Я киваю.
Поехали.