Эпилог
Примечание: КОФЕ - м. и ср. род! Не нужно править это. Спасибо.
Делиться нечем, делиться не с кем
Вечер нанизал фонари на лески,
Проблески света на моём пути
Переплетение веских причин уйти.
Больно — не больно, страшно — не страшно.
Всё, что было раньше теперь уже неважно
Нет в глазах соли, нет в словах перца
Нет больше боли, нет в моём сердце.*
Сеанс
Он бывал здесь множество раз, говорил с Госпожой Чон в этом кабинете с
самого детства, но сейчас ему казалось каким-то странным то, что он сидит в
мягком кресле и рассказывает, чем занимался сегодня утром, женщине, которую
за столько времени уже привык считать другом семьи. Но это виделось
странным не только из-за того, что он появился здесь впервые за три месяца и
несколько отвык, но и оттого, что остро чувствовал в себе силы справиться со
всем сам. Почти три года прошло с его последнего приступа, неприятные штуки
временами снились ему, но больше никаких утоплений, всё как у всех —
сгенерированные мозгом беспокойства и общий стресс на фоне учебы
превращались в мелкие кошмары, которые на утро быстро забывались.
Первопричина его ментальной слабости была найдена, жизнь начала
налаживаться, и вскоре он перестал нуждаться в таблетках и в частых сеансах.
Госпожа Чон спросила, чем вызвано такое неожиданное изменение его стиля,
возможно ли, что это знак, что Джисон перешел на новый жизненный этап и
готов выйти в мир как взрослый и серьезный человек? Он пригладил волосы на
затылке — те после недавнего окрашивания больше не чувствовались ломкими
и секущимися.
— Скорее да, чем нет. Однако изначально я преследовал немного корыстные
цели, — ответил, слегка посмеявшись над самим собой. — Один мой друг сказал,
что с темным цветом я буду выглядеть более презентабельно в глазах
дипломной комиссии, и он оказался прав — мне поставили четверку и особо не
спрашивали. Останься я как и прежде обесцвеченным, деканша вцепилась бы в
меня как клещ. Это было в прошлый вторник.
— Поздравляю, Джисон. Этот непростой и болезненный период для тебя теперь
в прошлом, но мне кажется… ты не чувствуешь облегчения?
— Просто, — он сделал паузу, чтоб протянуть задумчивое «м-м-м», — мы давно с
вами не виделись, знаете, — затем вновь замолчал. Причина его напряженности
заключалась в другом, и он видел, что Госпожа Чон знала об этом. Появилось
сомнение, стоит ли озвучивать настоящую причину, потому что ещё не
получилось сформулировать её до конца, и мысли могли запутаться ещё
сильнее, тогда он начал издалека: — Три дня назад я решил съехать с квартиры
270/286Сынмина. Он не выгнал меня, конечно же нет. За всё время нашего
сожительства он ни разу даже не намекнул, что я как-то мешаю ему. Он вообще-
то хороший сосед, пусть и ворчит временами, но всё равно было немного жалко
уезжать от него. Я начал задумываться об этом ещё в феврале…
Квартира Сынмина двухкомнатная, так что они не докучали друг другу до такой
степени, что пересекались только по утрам на кухне и на выходных, и Сынмин
никогда оплаты не просил, говорил, что понимает, как Джисону тяжело с
родителями, и вообще одному в такой большой квартире легко можно полететь
кукухой, но несмотря на его слова, Джисон всё равно вызвался платить хотя бы
за коммуналку.
Он переехал к Сынмину в тот самый год, почти сразу после возвращения из
бабушкиного дома. Некоторое время он ещё как-то барахтался в океане
навалившихся проблем, но потом жить с матерью под одной крышей стало
совсем тяжко, и он, не предупредив никого, взял академ и переехал к другу. Он
был уверен, что мать достаточно умна, чтоб понять, почему всё пошло именно
так. Джисон нуждался в отдыхе, чтоб прийти в себя, пусть этот отдых и
продлился целый год, всё это время он не сидел на месте.
Осенью он попробовал себя в качестве бариста — этой кофейней заведует
чанова тётя, у которой Джисон быстро заделался в любимчики, но изначально он
не хотел рассматривать это место работы, потому что всё ещё на Чана злился и
его помощь рассматривал с долей недоверия.
Зимой устроился в клуб барменом и часто брал ночные смены — там его
потребность быть кому-то нужным нашла выход рядом с напарницей Ынджи-
нуной, с которой после работы ему было одинаково приятно и крысить на
коллег, и разговаривать по душам, и неторопливо заниматься любовью у неё в
общежитии. Они расстались спустя три месяца, потому что Джисон решил
уволиться, но Ынджи не грустила, вместо этого она пожелала ему понять, чего
хочет его душа, и последовать внутреннему порыву. Опыт с Ынджи научил его
свободной любви, наполненной только приятными чувствами, необремененной
буйной страстью и привязанностью, потому от расставания с ней Джисона не
разрывало на куски.
Он прислушался к своей душе, как посоветовала ему Ынджи, и обнаружил, что
неистово тоскует по съемке. Весной на отложенные деньги он прошел курсы
фотографии, и Сынмин стал его первой настоящей моделью, чьи фотографии он
позже разместил в своем инстаграме рядом с прайсом. Можно сказать, эти
фотографии сработали для Сынмина как чеховское ружье и на пятом курсе меда
наладили ему личную жизнь.
Вообще, Джисон в свое время не часто рассказывал Сынмину об Ынджи, а друг
напротив — о Чэюн, девушке, что пригласила его на свидание, трещал без
умолку. Полгода назад, когда Джисон вовсю корпел над дипломом, Сынмин по
уши упал в отношения, именно тогда их идеальное соседство заметно
омрачилось. Чэюн нередко оставалась в квартире на ночь, и сколько бы Сынмин
не говорил потом, что переживать не о чем, Джисон всё равно ловил себя на
мысли, что он третий лишний. Чего только стоит тот факт, что парочка
уединялась за закрытой дверью всегда тихо, чтоб не дай бог Джисон не
услышал. Сам он, помнится, лишался девственности с Ынджи не скованно, не
закрывая себе рот, а вот это их квартирное осторожничество виделось
настоящим преступлением против Сынмина, у которого Чэюн была первой.
271/286— Так что, я сказал ему, что съезжаю, — Джисон почувствовал, как запершило в
горле от долгого повествования, и достал из рюкзака непочатую ещё бутылку
воды. — Пусть свободно наслаждаются друг другом, — он сделал несколько
больших глотков. В эту паузу Госпожа Чон что-то отметила в своем блокноте. У
нее всегда получалось это максимально не подозрительно. — Если бы я мог,
съехал бы сразу в феврале, когда у них только-только всё начиналось. Сынмин
очень расстроился, не понимаю, почему… наверное, он думает, что как-то
вынудил меня? Но я сам ушёл. Меня вынудил разве что здравый смысл.
— Скажи мне, ты ушел, потому что действительно боялся мешать счастью
своего друга или потому что, наблюдая это счастье, чувствовал себя плохо?
Может тебя беспокоит то, что ты одинок?
— И да и нет. Видите ли, по щелчку пальца влюбиться в кого-то сложно, а мне и
не нужно, — он вспомнил слова Ынджи о том, что любовь тогда прекрасна,
когда, падая в человека с головой, ты в нем не растворяешься. Часть себя он
безвозвратно потерял в Минхо в тот день, когда они расстались, так что любовь
к хёну, пусть и приятную, почти стихийную, не назовешь красивой. — Возможно,
когда Сынмин и Чэюн ворковали на моих глазах, я испытывал некоторую тоску
по теплу, но не настолько, чтобы чувствовать себя плохо. Но вообще, дело-то в
другом…
Джисон прислушался к шуму винтажного вентилятора, чтоб унять волнение.
Госпожа Чон заинтересованно его ждала, время от времени отпивая воды из
стакана. Он отвлеченно осмотрел интерьер кабинета — эти приятные
коричневые оттенки, которые за столько времени, проведенном здесь, теперь
бесшовно срослись с ощущениями уюта и расслабленности, и неторопливо
заговорил:
— Меня беспокоит больше не то, как я съехал, а то — куда. Нет, это хороший
район, тихий, и жилье отличное. Вся соль в том, что туда переехать мне
посоветовал Чан-хен — эту студию сдает его знакомая. Мне стоит быть
благодарным. Как бы я сам нашел жилье за такую смешную цену еще и со
свежим ремонтом?
— Но ты всё ещё обижен на него?
Джисон замолчал. Он не чувствовал к хёну прежнее раздражение, ведь всё уже
быльём поросло, но временами на него накатывало что-то тёмное и
неоднозначное, потому что сколько бы ни прошло времени, он не забудет те
неприятные слова, что они сказали друг другу. А как хотелось бы забыть! Чан
часто помогал ему, даже в ущерб себе, и это говорило о многом. И о том, что хён
до сих пор страдает, — тоже.
— Может тебе кажется, что он ещё недостаточно искупил свою вину?
— Ему. Ему так кажется. Он обидел меня, верно, но сейчас я понимаю, что то,
как он повёл себя тогда, вполне объяснимо. И бог с ней, с его внутренней
гомофобией — он над этим работает — самое неуютное, что от его попыток
«искупить вину» я уже устаю. Вот знаете, как только я въехал, он позвонил мне
и спросил всё ли есть, всё ли работает, ну, а я без задней мысли ляпнул, что
стиралка не сливает воду. В этот же день хён обратился к ремонтнику, и мне всё
починили. Понимаете, о чем я говорю? В такие моменты он делает меня
272/286инвалидом!
— Похоже, ваша ситуация всё ещё волнует его, и он сам не замечает, что
доставляет тебе дискомфорт.
— Я хочу серьезно поговорить с ним, — Джисон обнял себя за плечи и опустил
голову так, чтоб его челка закрыла лицо. — Но мне вечно что-то мешает:
вначале это была учёба, потом его работа… мне иногда кажется, что на самом
деле говорить тут не о чем, что я преувеличиваю, что мне стоит принимать его
заботу, а не нос воротить. Черт, даже сейчас в разговоре с вами я думаю, что
может зря я жалуюсь на человека, который мной дорожит.
— Если тебе неприятно, значит проблема есть. При сильном стрессе в попытке
прийти к равновесию мы неосознанно преуменьшаем урон, нанесенный нашей
душе. Нам кажется, что ситуация не такая уж и ужасная, как казалась на
первый взгляд, более того мы начинаем сравнивать её с ситуациями других
людей и приходим к ложному выводу, что собственные проблемы не имеют веса.
Поэтому ты не жалуешься, Джисон, ты говоришь о том, что с тобой происходит.
Разговору между тобой и Чаном мешали не внешние причины, а внутренние, то
есть сомнения и страхи — уловки твоего сознания.
В этот момент Джисон подумал, что Уджин в своё время, возможно, тоже
попался на такую уловку, возможно, он не говорил Чану всю правду о Минхо не
только из-за обещания молчать. Однажды Чан признался, что в тот момент,
когда всё раскрылось, ему стало по-настоящему плохо, он не знал, что ему к
друзьям чувствовать и куда себя девать. "Это был самый чернушный эпизод в
моей жизни" - так он сказал.
Их дружба восстанавливалась медленно, по частичкам. В тот год Джисон упрямо
считал, что никто ему больше не нужен, что с хёнами ничего общего он иметь не
хочет, однако номер Уджина не выкинул, сохранил в контактах просто для
галочки. А потом спустя некоторое время инстаграмм подкинул профиль Уджина
в рекомендациях, и Джисон подписался на него, будучи уверенным, что
отношения с хёном останутся на уровне лайков. Но всё сдвинулось с мертвой
точки, когда Уджин написал ему в директ и предложил встретиться втроём. Они
сошлись в кофейне чановой тёти — там во многом разобрались и много друг
другу сказали, но не гневно, как в прошлый раз, а спокойно, без грубостей,
взвешивая каждое слово. Для всех троих это был страшный стресс, но они
справились и дали друг другу шанс.
— С того раза мы ни разу не ругались. Ну, может было пару раз по мелочи, но
это неважно… однако Чан-хён всё еще винит себя, а я этого не хочу. Он тогда
ошибся, и я тоже. Да, — Джисон кивнул себе, — я обязательно поговорю с ним,
даже знаю, когда, — затем его глаза расширились от внезапной хороше-
нехорошей идеи, — и знаю, где.
Совместный отпуск Чан и Уджин планировали провести на своей маленькой
родине. Работа не позволяла им приезжать в деревню почаще, но сейчас отпуск
удачно попал на лето, так что они вовсю готовились к отъезду. Джисона звали,
конечно, и не только они. Этой зимой у Чжин-нуны родилась девочка, и бабушка
до сих пор бомбардировала телефон отца, ругаясь на то, что тот из раза в раз
обещает приехать поздравить брата, но всё никак не соберётся.
— Но в эту субботу отец сказал, что поедет точно. Вот думаю… и мне бы не
273/286помешало с ним. С нуной я только по телефону разговаривал несколько раз, с
бабушкой почаще, конечно. Хотелось бы встретиться с ними, пока у меня есть
свободное время.
Госпожа Чон наклонила голову, мягко посмотрев на него.
— Это место много значит для тебя, и ты так давно там не был. Я вижу твое
волнение, но от встречи ли с родными? Или от предстоящего разговора с
другом? Когда ты вернёшься туда, воспоминания хлынут на тебя с новой силой.
Ты их боишься? Или ждёшь?
Она имела в виду не только его фобию, которая за это время заметно отступила.
Джисон рассказал ей про Минхо, когда академ подходил к концу, то есть тогда,
когда общение с хёном окончательно заглохло.
Джисон написал ему в тот же день, как купил новый телефон, и поначалу они
переписывались и созванивались днями напролет, и в груди трепетало так
нежно и хорошо, словно Джисон влюблялся заново.
Но ни один из них не давал другому надежду на что-то серьёзное. Джисон в
Инчхоне обживался в квартире Сынмина и искал, куда податься. Минхо в этот
момент ходил на курсы и готовился к поступлению в Сеул, и дни его были
забиты под завязку. Их разделяли два часа езды и одна пересадка — сущий
пустяк, но для Минхо, который Джисону ничего не обещал, очевидно, запарное
мероприятие.
Разногласия с матерью, неоднозначные отношения с хёнами, затем первая в
жизни работа — всё это навалилось резко, и грузить этим Минхо, у которого
своих проблем казалось выше крыши, виделось чем-то неправильным и
инфантильным. Спустя некоторое время говорить стало не о чем, и чат заглох,
упал далеко вниз, вымещенный активными диалогами. Звонки также поредели,
и лишь на Новый Год, когда Джисон выпивал с Уджином и Чаном в их
общежитии, Минхо неожиданно позвонил.
К слову, отметить праздник позвал именно Чан, и Джисон согласился, потому
что Сынмин уехал к родителям, и куковать в пустой квартире совсем не
прельщало. Джисон поприветствовал Минхо как старого друга, но с щемящей
тоской в сердце, с тем грустным чувством, когда знаешь, что уже ничего не
будет как прежде, и навряд ли что-то повторится. Никогда им не вернуться в то
жаркое лето, сотканное из их объятий, ночных прогулок и тихих разговоров, из
горячего дыхания и нежных поцелуев… Прошло всего ничего, но изменилось
многое: сам Минхо, его жизнь, местами даже речь. А Джисон, казалось,
оставался статичным — он ещё искал себя, как щепка метался по волнам жизни
и упрямо берёг любовь к хёну как хрустальную мечту. Однако та ощутимо пошла
трещиной, когда после этого звонка Чан проговорился, что Минхо приезжал в
Инчхон ещё осенью, чтоб, наконец, расставить все точки над и — тогда разговор
с Минхо вышел непростым, горьким, но именно после него Чан понял, что хочет
всё с Джисоном начать заново. С одной стороны Джисон чувствовал
благодарность, ведь Минхо фактически помирил их троих, но с другой… хён не
соизволил даже кинуть коротенькое сообщение, что он в одном с ним городе!
Заявился в Инчхон втихую и также втихую свалил. От этого жгло в груди, словно
Минхо каким-то образом его предал.
Вскоре обида уступила место пониманию и смирению: то, что между ними было,
274/286навсегда останется в памяти, этот удачно-неудачный опыт, безусловно, важен
для них двоих, но нужно двигаться дальше. И Джисон двигался: сменил
кофейню на клуб, познакомился с Ынджи и удивился, что любить кого-то можно
и не страдая. Она стала для него не только любящей девушкой, но и надежным
другом, тем, кто его слушал и слышал. Их диалог в мессенджере даже сейчас
висел в топе активных, и временами они встречались в барах или на
андеграундных сходках. Словом, всё шло своим чередом, Минхо забылся на
остаток зимы, и тоску по нему приглушило.
Однако тот напомнил о себе цветущей весной. В то время Джисон работал в
пригороде Инчхона, жил вместе с другими ребятами при Ботаническом Саду —
там он каждый день старательно высаживал саженцы и подстригал кустарники,
а вечерами вместе с соседями по домику играл на гитаре. Минхо приснился ему,
и это был один из тех снов, что на утро оставляют яркий шлейф воспоминаний и
ещё долго не оставляют в покое. Джисон тогда вскочил на кровати и заглянул в
мессенджер трясущейся рукой, непонятно на что надеясь. Само собой, там было
пусто — Минхо не писал ему уже полгода.
Летом Джисон наткнулся на его инстаграм также как и на уджинов — через
рекомендации и очень удивился, что он вообще есть. На стене висело всего три
публикации. Минхо обозначил их коротко и немного забавно. Кто ещё мог
подписать фотографию со своей сгорбленной над учебником фигурой
очевидным «Я»? Только человек, не привыкший к соцсетям. Актуальных тоже
было негусто, только «Polska» и «drawing».
Минхо стоял такой высокий и причесанный в клетчатом пальто и щурился от
солнца. Над ним возвышались стены цвета пудры, украшенные завитушками,
большие арочные окна и густо-зеленые кроны хвойных деревьев. Небо в сторис
летнее ярко-голубое, перечеркнутое надписью, которую Джисон не знал, как
прочесть: «Pałac w Wilanowie». Фотографии сменяли друг друга: на одной
Джисон видел внутренний дворик какого-то музея, видел башенки и беседки; на
другой — мерцающие чаши фонтанов и аккуратный сад со скамейками; на
следующей — целое озеро с величественным особняком на берегу. И все эти
места Минхо не забывал подписывать: «Łazienki Królewskie», «Римский театр»,
«Обсерватория», «Оранжерея»…
Время от времени выдержка подводила Джисона, и он возвращался к
инстаграму хёна, к его слегка повзрослевшему, такому же красивому лицу, к его
редким постам, к рисункам, различным аппликациям и зарисовкам, которые
хранились в актуальном без подписей… возвращался и долго думал о том, к
чему по итогу всё пришло.
Сейчас в жизни Минхо больше нет места их общему прошлому, должно быть, и
скучать ему нет ни времени, ни прока. Джисон не сомневался, что и личная
жизнь хёна не стоит на месте, ведь девушки очень любят таких красивых с виду
холодных парней, и, вероятно, он уже нашёл ту, которая ему подходит. На такие
мысли его натолкнул один смущающий эпизод, случившийся на следующий
новый год. Джисон взял волю в кулак и осмелился позвонить Минхо в
праздничную ночь, однако на том конце неожиданно ответил высокий женский
голос:
— Ох, простите Мика сейчас немного занят… да? — он слышал какие-то шумы
вперемешку с заглушенными разговорами, должно быть празднование было в
самом разгаре, затем слух слегка застопорился от быстрой иностранной речи: —
275/286Drogi bracie, gdzie jesteś?* Тебя к телефону! Szybciej!*
Это обескуражило Джисона достаточно, и он не стал дожидаться, отключился,
сказав, что перезвонит позже, само собой, соврав. После услышанного это не
имело смысла, и то, что Минхо не перезвонил сам, подтверждало, что ему не
было никакого дела.
Раздался щелкающий звук — это Госпожа Чон отодвинула выдвижной ящик
стола и достала сухие салфетки. Он не сразу понял, что всё это время беззвучно
плакал. Госпожа Чон отреагировала на его тяжелое молчание аккуратно:
— Мне кажется, твоя поездка будет хорошей проверкой на стойкость, как ты
думаешь?
Джисон кивнул и, вытерев глаза, вновь отпил воды. В кабинете стало как-то
душно. В горле появилось неясное чувство тревожности вперемешку с
нетерпением, словно в деревне обещало что-то произойти. Он успокоил себя
тем, что это его лето последнее такое свободное, оттого и страшно. Сразу после
защиты диплома он сошелся с отцом на том, что осенью начнет стажироваться
по специальности, а это значит, что игре на гитаре и фотографированию много
времени уже не уделить.
— Думаю, ма расстроится, когда я скажу ей, что в субботу уезжаю. Это ведь её
день.
Первые полгода жизни с Сынмином Джисон совсем не заявлялся домой. Мама
названивала ему почти каждый день, и это так ему надоедало, что временами
он не сдерживался и сбрасывал. После таких моментов мама умоляла его не
лишать ее хотя бы этих скудных крох общения, просила приезжать хотя бы на
выходные, раз он уже всё для себя решил. В конце концов, так и договорились, и
с того раза Джисон навещал её и отца без пропусков.
— Она же всё ещё ходит к вам? — он поднял на Госпожу Чон усталый взгляд. — Я не могу судить о её состоянии из редких встреч с ней, но мне кажется, ей
стало получше, чем в прошлом году.
Однако Госпожа Чон проигнорировала его вопрос, она сказала:
— Твоя мама непростой человек, но я слышу в твоём голосе облегчение.
Шум вентилятора будто стал громче, но духота всё равно мучила, и пот копился
над губой соленый и теплый.
— Да, — Джисон вытер его кулаком. Он вновь потянулся к бутылке, но вместо
того, чтоб отпить, долго смотрел на то, как вода бликует. — Но мне всё еще
трудно осознать, что я больше не ненавижу её. Помните, как я говорил, что не
хочу ее видеть? Мне всё еще стыдно за это. Я не сказал бы, что простил до
конца, всё же, если бы не её скрытничество, кто знает, может сейчас я был бы
полностью здоровым. Но я вёл себя так незрело с ней, так жестоко… она столько
лет жила с этой болью, а я только хуже сделал.
— Если бы у тебя была возможность, ты поменял бы что-нибудь?
Он подумал над этим вопросом несколько мгновений, затем невесело
276/286усмехнулся.
— Знаете… эта «другая возможность», то есть «другая жизнь»… вы же это
имеете в виду? Это тоже самое, что уловки моего сознания, о которых вы
говорили раньше. Конечно, в другой жизни я бы не сказал столько обидных слов
собственной матери, но я живу этой жизнью, и за моей спиной куча
неправильных решений… Подправить их невозможно, мне остается только не
нахватать новых. Мечтами о другой жизни грешил девятнадцатилетний Хан
Джисон, — он остановился и, не дрогнув ни единым мускулом, соврал: — Я —
больше не он.
Дверь открылась наружу, и улица дыхнула в лицо июньской жарой. Сеанс
закончился, Джисон ощущал себя всё также нагружено, но мысли наконец
выстроились в нужном направлении. Гудки в телефоне тянулись слишком долго,
от этого носок кроссовка в нетерпении шоркал по асфальту. Отчего-то чудилось,
что, если прямо сейчас в эту же секунду ему не ответят, смелость, с которой он
решился на поездку, лопнет как мыльный пузырь. Но как хорошо, что этого не
произошло.
— Уджин-хен! — Джисон повысил голос не из-за шума города, а потому что до
трясущихся поджилок волновался. — Помнишь, ты приглашал меня провести
лето вместе? Вы едете или уже передумали?
— Мы уже приехали, Хани. Сегодня утром, и… — вдруг раздался резкий лай и
какой-то неясный ржавый скрип. Уджин зычно крикнул: — Место! Место, кому
сказал! — пёс немного умолк, но спустя секунду залаял вновь, звеня цепью.
Уджин измученно выдохнул: — Глупый кобель, целый день пасть не
закрывается, голова уже трещит… Кровельный материал закупили вот, гараж
кроем… А ты чего? Хочешь приехать?
Джисон коротко угукнул, остановившись у зебры. Люди рядом спасались от
жары как могли: кто-то жадно пил воду, кто-то размахивал распечатками, кто-
то теребил ворот одежды и протирал лицо влажной салфеткой. Джисон
чувствовал, как его волосы, недавно выкрашенные в темный каштан, ощутимо
припекало солнцем, и жалел, что не прихватил с собой панамку.
— Погоди, серьёзно? Ты же ногами и руками упирался, не хотел ни в какую, —
после слов Джисона: «Ну, а вот теперь хочу! Не нервируй меня ещё больше!»
Уджин ответил неожиданно счастливо: — Это замечательно. Ты можешь мне не
верить, но ты единственный, кого здесь не хватает, так что да, ты меня очень
обрадовал.
Джисон хмыкнул, немного сбитый с толку:
— Я не виделся с вами буквально неделю, а вы уже соскучились по мне?
Но Уджин, кажется, его даже не дослушал, убрал телефон от уха и крикнул:
— Хэй, Чани! Чани!.. Джисон едет!.. Да, я об этом и толкую! — затем вернулся,
чтоб уточнить: — А когда? Когда планируешь-то? — Джисон сказал, когда, и
смущенно улыбнулся его странному рвению. Уджин вновь ответил Чану куда-то
в сторону: — Нет, не в пятницу! Он в выходные!
277/286Светофор наконец-то запиликал, зажегся зеленым человечком. Изнывающие на
солнцепеке люди двинулись вперед и Джисон вместе с ними. Уджин всё ещё
громко разговаривал на стороне, видимо подойти ближе Чан не мог, потому они
перекрикивались через двор как старые деды.
— В общем, мы тебя ждём, — закончил хён по итогу. — Надеюсь, ты не
передумаешь в самый последний момент, иначе моё разбитое сердце будет на
твоей совести, понятно?
Джисон протянул игривое «поня-я-ятно» и отключился первым. После этого
звонка его настроение заметно улучшилось, снова появилось это одинаково
тревожное и приятное предчувствие чего-то… необратимого? Он не был уверен,
что толкует это правильно, зато был уверен, что правильно поступает.
Новое начало
Жарко как в духовке,
Ярко солнце светит,
Без единой остановки
Транспорт едет, едет.*
Спустя четыре дня он уже мчал по трассе вон из города. Рейсовый автобус
подбирал пассажиров в разных деревеньках, и скоро в салоне стало нечем
дышать. Что самое удивительное, такое количество народа держалось почти до
самой конечки, то есть все они ехали туда же, куда и сам Джисон. Он встал,
уступив место пожилой женщине с ребенком, и подумал, что должно было
произойти что-то действительно удивительное, раз в их в богом забытую глушь
рвануло столько новых лиц. Но это не единственное, что сбило его с толку.
Сотовая связь не оборвалась на полпути к деревне, и более того интернет
работал стабильно, а не через пень колоду. Значит, коммуникационную вышку
всё-таки поставили.
Трасса обогнула русло реки и направилась вдоль покатого склона. Джисон
никогда до этого не ездил по этому повороту и не видел реку с такого угла. Вода
отражала голубизну неба и мягко волнилась от проплывающих лодок, но ближе
к дуге набирала течение, наскакивала на пороги, отчего морщилась частой
рябью и жемчужно журчала. Берег шелестел пучками высокой осоки и был
полон гладкой гальки. Джисон смотрел в окно, держась за поручень, и не
чувствовал тревожности, только спокойствие, что разливалось по телу приятной
ленцой. Река текла вперед, будто предвещая ему новое свежее начало.
Джисон как и все вокруг спешно засуетился, когда автобус проехал заправку. Та
за столько лет совсем не поменялась, только машин отчего-то стало больше. Над
зеленым полем стелилось густое марево жары, и при взгляде на колышущиеся
травы Джисон падал с головой в воспоминания его беззаботной юности и первой
любви. Он заранее знал, что «проверку на стойкость», о которой говорила
Госпожа Чон, он провалит даже не доехав, заранее знал, как ему будет
невообразимо тоскливо и приятно видеть призрачный образ Минхо, будто
наложенный калькой поверх мест, где когда-то им обоим было так хорошо и
плохо одновременно. И сколько бы он не обманывал себя, что в нём
сегодняшнем нет места девятнадцатилетнему Хан Джисону, где-то глубоко-
278/286глубоко внутри он всё еще оставался без памяти влюбленным мальчишкой.
С такими мыслями он расплатился с водителем и выбрался из тесноты автобуса
на свежий воздух.
Бабушкин дом встретил его непривычной суетой и шумом: на подоконнике
распахнутого окна стояла коробочка радио, и диктор увлеченно рассказывал об
особенностях выращивания клубники; где-то в глубине дома плакал ребёнок, и
нуна любовно ворковала с ним в попытке успокоить; у надстройки, где и сейчас
стояла та пресловутая бочка с навозом, человек в камуфляжных штанах и
полосатой майке обтёсывал топориком колья — Джисон сразу узнал в нём
дедушку; бабуля, несмотря на зной, возилась в теплице, а рядом с ней с лейкой
в руке мельтешил, похоже… дядя Донхэ. Джисон отворил калитку и вошел во
двор с чувством облегчения на улыбающемся лице.
Нуна спустилась к ним запоздало, когда они все уже сердечно обнялись, и дядя
Донхэ до боли в боку расхохотался над шутливой перебранкой бабули с дедом,
да и сам Джисон смеялся не тихо. Соседи через дорогу в любопытстве
вытягивали шеи, даже специально выключили газонокосилку. Нуна
повозмущалась вначале из-за такого шума, ведь дочь, которую она убаюкала
только что, могла снова заплакать, но потом тепло обняла Джисона, как
человека, по которому нестерпимо скучала, и Джисон, чего греха таить, ждал,
что прямо сейчас она расцелует его щеки, прямо как тогда на его
девятнадцатилетие, но нуна лишь потрепала его по волосам и отстранилась.
Теперь она замужем — этим всё сказано, и её малютка, что спала сейчас в доме,
теперь была той, кому нуна отдавала всю свою любовь и привязанность. Нуна
поспешила вернуться к ней, сказав, что Соын та ещё скандалистка, не стоит
искушать судьбу, оставляя её одну.
Когда бабушка усадила его за стол, Донхэ спросил у него, куда делся брат.
Джисон, приложив ко лбу холодный стакан с соком, ответил, что отец
задержался на работе и приедет вечером.
— Черт малохольный, — бабушка, похоже, намеревалась немножко поругаться. — Племяннице уже полгода как, а он всё никак не раскорячится со своей
работой! Поглядите, какой важный Буратино! Ни звонка, ни ползвонка за всё
время.
— Ну, старая, с порога растрещалась, — дедушка наводил себе настолько
крепкое кофе, что, Джисон уверен, если бы пригубил немного, глаза бы
заслезились. Впрочем, пробовать он не хотел, как и проявлять инициативу в
разговоре с дедом, знал его плохо, и на лицо тот был обманчиво добр, в его
сухих чертах скрывалась строгость и отталкивающая резкость. — Ну
докладывай, боец! — он опустил на его плечо тяжелую мозолистую руку и
присел рядом, отхлебывая из своей кружки. — Закончил, наконец, свои
университеты?
Джисон, стараясь не смотреть на его руки (это слегка нервировало), сказал, на
какую специальность отучился и кем планирует работать. Он подумал, что про
академ говорить будет глупо — дедушка слеплен из другого теста. Ни он, ни
бабушка ничего не знали о его ментальном здоровье именно по этой причине.
Они были тем типом людей, что называют депрессию плохим настроением, а
психологической травмой — собственный брак.
279/286— Похвально-похвально. Образование — это всегда хорошо, — он довольно
кивнул. Сквозь открытое окно солнце окрасило его щеку и волосы в
апельсиновый цвет. — Теперь после учёбы и в армию прямой дорогой, что
скажешь?
Бабушка, что в это время разогревала еду, оскорбленно фыркнула. Джисон
глянул на Донхэ — тот закатил глаза, мол, сейчас начнётся. Дедушка, наигранно
возмутившись, повернулся к ней лицом.
— А что, скажешь не прав я? — его подстегивающий тон ещё больше взвинтил
бабушку. — У парня как раз возраст подходящий! Годик-два отслужит, а потом
пусть хоть на ушах ходит, главное, долг стране отдаст.
— Какой долг? Мальчишке двадцать четыре всего, ещё не набегался толком!
— Уже двадцать четыре! Набегается вдоволь на полигонах. Ты со старшим
также нянчилась — до тридцатки почти дотянули, мол пускай учится! И что?
Гляди, как доучился — сама же теперь ворчишь, что помирать будем, а он и не
вспомнит! Эй, Донхэ-я! — дядя аж вздрогнул. Мнением Джисона никто не
спешил интересоваться — тот молча бегал взглядом из стороны в сторону. — Донхэ-я, скажи своей мамке, что она дальше своего носа не видит. Давай,
скажи, кто здесь прав!
Но Джисон так и не узнал, на чью сторону встал дядя. Бабушка громко
поставила на стол горячую, пахнущую пряностями еду и опасно сверкнула
очками, полная готовности.
— Не вижу, где секатор, который ты ещё вчера обещался починить? — в своё
оправдание дед лишь протянул долгое глупое «э-э-э». — Тебя сегодня утром
Каны просили участок вспахать, ты на кой черт отказался? Думаешь, деньги
лишними будут? — её застигнутый врасплох супруг, полный молчаливого
негодования, стукнул себя по колену, видимо, намекая на боли. — По голове
себе постучи! Бегаешь по дому, суетишься, готовишь этому старому дураку, он
ещё и зубы скалит! Внука моего жизни учит! Своей-то не нажил, да?
— А-а-а! Завелась, ядрёна вошь! — дед резко встал из-за стола. — Секатор,
между прочим, в сарае, я вчера ещё и починил! Но где ж ты увидишь?
Он, обиженный до глубины души, махнул на всех рукой и вышел вон. Бабушка
кинула вдогонку не без злорадства, что он свинтус, потому что кофе попил, а
кружку не вымыл. Джисон замер с ложкой у самого рта в полнейшем
замешательстве. Дядя, заметив это, кивнул ему:
— Ешь, чего сидишь? Не обращай внимание. Милые бранятся — только тешатся.
Он повторил это позже, когда Джисон вышел во двор посидеть с ним на лавочке:
— Ты шибко не пугайся. На нашей улице каждый знает, какие здесь
скандальные живут старики, — Деревья, разросшиеся за столько лет, шелестели
над их головами, а впереди в уголке с ягодными кустами раскачивались
яблоневые саженцы — бабуля с дедом посадили их этой весной в подарок
малышке Соын. К её четырём годам этот сорт обещал обильно плодоносить.
Донхэ продолжил: — И ведь не упрекнешь. Чем ещё на старости лет
заниматься? Только друг друга любить и по пустякам собачиться.
280/286Джисон хмыкнул. Он чувствовал неловкость почти такую же как и с дедом и
мучительно не мог решить, как будет правильнее обратиться к фактически
незнакомцу и о чём с ним вообще говорить. Однако Донхэ, несмотря на их
разницу в семь лет, общался достаточно непринужденно, мог где надо и
пошутить и мыслей подкинуть. Они болтали долго и о многом, пока солнце не
скрылось, оставив за переплетениями веток лишь красный уголёк уходящего
дня. Джисон чувствовал чужую пусть и вежливую заинтересованность, но не
соблазнялся дружбой с братом отца.
Вдруг Донхэ посреди их увлеченного трёпа принялся шарить по карманам.
— Думаю, чего меня так колотит, — он вынул губами сигарету из пачки и
чиркнул колесиком зажигалки. — Не курил с самого утра, представляешь? — он
уже собрался убрать всё обратно, но тут заметил, как Джисон на него смотрит. — Не, друг, угостить не могу, прости.
— Что, не дорос? — смешок вышел против воли, но Джисон не ощущал ни
грамма веселья, лишь очередную волну печальной ностальгии. Минхо тусклый и
обрывистый сидел у заиленного берега, смотрел в глаза и говорил: «Угостить не
могу». Сдержанно-враждебно, даже высокомерно, с капелькой опаски в его
больших черных глазах. Госпожа Чон была права, Джисону нравится
вспоминать. Нравится думать о том, что было бы, встреться они ещё раз.
— Ты-то? — Донхэ оглядел его с ног до головы с таким видом, будто услышал
полнейшую чушь. — У нас здесь шпана дымит — будь здоров! Так бы угостил,
говорю же, но голодный год у меня. Две осталось всего, до утра бы дожить.
Чжин, сказал он, терпеть не может, когда он, покуривши, околачивается рядом с
ребёнком, да и бабушка тоже ворчит, вот и пилят его вдвоем. Добрались до
заначки — всё перепрятали, теперь в день по три штуки выдают — тирания
настоящая!
В этот момент нуна появилась в окне кухни и крикнула, что Джисона зовут к
телефону. Донхэ притаился, спрятал глазок сигареты за спинку лавочки, и, не
шевеля губами, пробормотал что-то про солнце и лучик.
На другом конце телефонного провода оказался Чан. С голосом хёна Джисон
мгновенно вспомнил ради чего изначально сюда приехал. Тот спросил, привез ли
Джисон гитару, и слегка расстроился, услышав отрицание. «Эх, значит свою
старенькую придется брать» — он позвал провести вечер у костерка как в
старые добрые, на том месте, что за полем, к тому же Уджин замариновал мясо,
так что ожидаются отпадные шашлыки.
— Как всё-таки замечательно, что ты приехал, — добавил он напоследок
радостно и таинственно. — Давно мы всей компашкой не собирались, да?
Джисон, не мешкая, принялся собираться. Он думал, что на природе будет легче
друг друга понять, будет легче начать говорить о том, что их так долго мучает.
Зрело предчувствие, что сегодняшним вечером они втроем, наконец, сбросят
груз вины за прошлые ошибки и придут к чему-то хорошему.
Когда солнце село, а во дворе уже стояла машина отца, нуна сложила Джисону в
рюкзак горячих бутербродов и попросила передать от неё привет ребятам.
281/286Джисон вышел на улицу со странно бьющимся сердцем.
На центральной трассе ещё ездили машины, так что, несмотря на позднее
время, в деревне стоял ощутимый шум. За ограждениями стадиона ещё
носились дети: кто-то свистел, кто-то ругался, кто-то смеялся долго и
заливисто. Мальчишки в возрасте тогдашнего Чонина облепили автомат с
напитками и шутливо препирались. Сам стадион заметно обновили: беговые
дорожки заасфальтировали, новой травой застелили футбольное поле и
установили новые трибуны.
Молодежи, казалось, стало больше, и это не ограничивалось лишь стадионом. На
улицах то тут, то там прогуливались молодые люди так, словно Джисон
вернулся не в деревню своего детства, а в полноценный городишко.
Джисон минул корт и оказался там, куда его тянуло с неведомой силой. Когда
вдали появилась крыша дома Минхо и заросли дельфиниума, нешуточное
волнение сковало грудь. Но оно уступило место недоумению. У забора семьи Ли
внезапно стояла чья-то машина, а в окнах дома почему-то горел свет. Тут во
дворе неожиданно раздался женский смех и неразборчивая речь. Неужели
новые жильцы?
У крыльца в медово-желтом свете лампы две девушки подрезали плющ. Одна из
них — черноволосая с большой соломенной шляпой за спиной — без проблем
доставала до верхнего наличника окна, где зелень разрослась особенно густо.
Вторая же — с двумя блондинистыми шишечками на голове и с практичным
козырьком — орудовала ножницами на стремянке. Рядом с ними невысокая
школьница с длинными косичками, держала картонную коробку с садовым
инвентарем. Наверное, все они сёстры, подумал Джисон и поднял взгляд на окно
чердака — чья-то спина то и дело мелькала там.
— Добрый вечер! — он помахал девушкам через забор. Те повернули к нему
миловидные удивленные лица. — Простите за беспокойство, — он слегка
нервничал, но хотел утолить любопытство, — вы же недавно заехали?
Та, что со шляпой, очаровательно улыбнулась и подошла ближе. Высокая,
круглолицая, с милыми оттопыренными ушами, что нисколько её не портило,
она какими-то чертами напоминала иностранку.
— Здравствуйте, — сказала, и что-то странное промелькнуло в её произношении,
будто оттенок некого говора. — Да, в пятницу заехали, вот обживаемся
понемногу. Это так заметно, да? А вы…
Джисон принял ее располагающий тон с капелькой игривости за зеленый свет и
прошмыгнул во двор. Калитка всё так же знакомо скрипела.
— Тогда с новосельем вас, — Вторая девушка, что с аккуратными шишечками,
спустилась со стремянки. Её маленькая сестренка жалась к ее боку и говорить
стеснялась. Он поспешил объясниться: — Я не был здесь давно, решил немного
прогуляться по окрестностям, и понимаете, в вашем доме когда-то жил мой
друг, — застенчивая пауза, — вот мне и стало интересно, — затем он
спохватился, ещё пуще смутившись: — Ой, извините, что не представился. Хан
Джисон!
Он спешно протянул руку для пожатия.
282/286— Хо Юрим, очень приятно, — девушка поправила черный локон, выбившийся из
шляпы, и приняла его руку.
— Хо Сэрим, — представилась и вторая, улыбнулась ему также мило.
Подумалось, что ее сердцевидному лицу очень идёт такая прическа. Сэрим что-
то шепнула на ушко самой младшей — та резво закивала и убежала домой —
затем произнесла: — Может угостить вас чаем? Родители сейчас как раз
накрывают на стол, и нам было бы очень приятно ваше общество.
Юрим кивнула, поддержав ее слова.
— Что? — Джисон, совсем подобного не ожидав, в растерянности захлопал
ресницами. — Нет-нет-нет, — он не сдержался и рассмеялся, стесняясь такого
беспричинного радушия. — Простите, но меня ждут друзья. Как-нибудь в другой
раз.
— Ох, ничего страшного, — Юрим помахала ему, слегка расстроившись. — Приятного вам вечера.
Калитка вновь скрипнула от его руки, открываясь. Длинные стебли дельфиниума
мягко погладили по оголенному предплечью, словно тоже прощаясь.
— Do widzenia, — Сэрим поправила свой козырек, проводив его взглядом. В тот
момент где-то на подкорке сознания появилась навязчивая уверенность, что ее
голос Джисон уже где-то слышал.
Гравийная дорога, ведущая к старой автобусной остановке, немилосердно
заросла полынью, а сама остановка заметно облезла и лишилась фонарного
столба. Он хотел было пробраться сквозь темно-зеленые, почти черные стебли
полыни и усесться на лавочку, чтоб вновь погрузиться в прошлое, в волнующие
ощущения того, как приятно губы Минхо касались его, когда они обнимали друг
друга на этом месте… но тут глянул под потолок и перепугался — там раздулось
большое осиное гнездо, и, если бы не это приглушенное жужжание, Джисон
точно бы напоролся на неприятности.
Угор, по которому он и Минхо когда-то спускались к нежно-зеленому полю, зарос
тоже, так что кроссовки пару раз цеплялись за крепкие узлы аниса, но тропа,
что вела к лесу, напротив — расширилась, превратилась в удобную дорогу.
У блекло-синего горизонта уже поблескивал тусклый венец из звезд. Ветер
стоял ощутимый и теплый, так что мошка мучала не сильно. Джисон глубоко
вдохнул запах полевых цветов и на ходу потянулся, хрустя спиной. Наступающая
ночь звучала его тихими шагами, его тихим дыханием, шелестом душистых
трав, далеким-далеким шумом трассы… а еще чем-то таким прозрачным, едва
скрипучим.
Он развернулся, прислушавшись. В той стороне дороги двигался маленький
пучок света, и далёкие шорохи поначалу быстро отошли на второй план,
вымещенные меланхоличными мыслями, однако после обрели объем, и Джисон
понял, что сзади кто-то едет на велосипеде. Тонкий и резкий луч фонарика
коснулся рукава футболки. Кто-то крутил педали с заядлой частотой. Джисон
подумал, что кто бы это ни ехал, ему следует срочно велосипед смазать. А ещё
он подумал о том, что, завтра обязательно вернется к дому семьи Ли и
283/286воспользуется предложением девушек попить чай — наверное, внутри дома
новосёлы пока мало что поменяли.
Тут колеса зашуршали у самой спины, от близкого света собственная тень пошла
наискось, и прежде чем Джисон повернулся, зазвучал голос, от которого лицо
замерло в неверии, и спину осыпало горошинами мурашек.
— Хей, может подвезти?
Минхо остановился прямо перед ним, одной ногой упираясь в землю, а другой
удерживая педаль. Волосы, взлохмаченные ветром, на макушке торчали как
пёрышки. Его глаза — чёрная топь — смотрели безотрывно, и Джисон смотрел в
ответ, чувствуя, с какой неожиданной силой собственная рука цеплялась за
лямку рюкзака. С такой же силой Минхо держался за руль. Выглядящий скорее
печальным, чем радостным, словно заранее готовился к неудаче, он не был
похож на выцветшее воспоминание, обрывистую кальку прошлого. Но в то, что
он, наконец, спустя столько лет стоит так близко, верилось с трудом. Джисон
коснулся его плеча, и ладонь Минхо обхватила его ладонь. Это не мираж,
рожденный тоской — он в самом деле догнал его на велосипеде, в самом деле
предложил подвезти…
Даже в самых отчаянных фантазиях, Джисон не представлял, что они вновь
встретятся именно так.
— Хён?
Минхо потянулся к нему медленно, на пробу, затем обнял, уткнувшись носом в
изгиб шеи. Он выдохнул щекотно и горячо, от этого плечи дрогнули и сжались.
Было в этом выдохе столько тяжести и облегчения, невысказанных слов и
очевидных чувств, что руки Джисона невольно смяли его рубашку, тесно
прижали к себе в страхе потерять вновь.
— Ты не обманул меня, — тёплый шёпот чувствовался шеей. Джисон не понял,
что это значит, но переспрашивать не стал. — Я так скучал по тебе.
Они дышали спокойно и одновременно, ощущая себя частью друг друга, и всё в
этот момент казалось Джисону чудесным, неземным: их тихие голоса, томная
тишина в момент, когда нужно подумать о многом и многим насладиться, их
долгие взгляды и аккуратные касания… словно не было между ними пропасти в
пять лет, не было изматывающей разлуки, и всё то, что они пережили порознь,
уже не имело значения. Джисон прижался щекой к его плечу и тут заметил, что
на заднем колесе велосипеда, там, где полагается быть багажнику, есть лишь
замызганный щиток. Как же этот дурачок собрался его подвозить? — смех
вышел против воли, беззвучный и такой глупый. Минхо взял его лицо в ладони и
спросил, в чем дело.
Дело в том, подумал Джисон, что я всё ещё люблю тебя. Люблю тебя так сильно
и пылко, что хватит на двоих. И пусть это больно и некрасиво, пусть это
неуклюже и даже незрело, но я скажу это вслух… скажу, когда буду уверен, что
эти слова тебе нужны.
— Я устал быть без тебя, хён, — ответил он.
Минхо прижал его ладонь к своей груди.
284/286— Я здесь.
Столько всего хотелось у него спросить: как тот жил всё это время — чем жил?
Надолго ли приехал? Хотелось узнать, кто такие Хо Юрим и Хо Сэрим, которых
Джисон ошибочно принял за новых жильцов. А та девочка с косичками — он
устыдился своей бестолковости — это же Сонми! И Уджин с Чаном — тут он
издал тихий звук ни то смеха, ни то удивления — они ведь знали, что Минхо
приедет, но специально ничего не говорили, чертовы конспираторы!
Вопросы метались суматошными искрами, готовы были вот-вот вырваться
наружу, но тут Минхо коснулся губами его лба — «Потом. Всё потом» — и мир
вокруг Джисона перестал существовать.
Послесловие:
Да, вот и конец истории. Я писала её почти два года и сейчас не могу поверить,
что подвела её к финалу, что не забросила на половине, хотя такие мысли у
меня были. Без вашей поддержки я бы не вывезла эту идею… Вы с самых первых
глав дарили этой работе свою любовь, несмотря на то, что это процессник,
прода к которому выходила нерегулярно. Вы перечитывали эту гору текста,
писали такие замечательные развернутые отзывы, о которых я даже мечтать не
могла. Спасибо вам. Спасибо за вашу отдачу, за то, что были со мной всё это
время.
Теперь я хочу разъяснить некоторые моменты, которые, возможно, вызвали у
вас вопросы. Так получилось, что я не смогла раскрыть их в полной мере,
например, момент в 14-й главе («Большой Камин»), где ребята у костра
рассказывают смешные истории. Джисон, как вы помните, рассказал про своё
детство:
" — Вроде, много детей было, но ярко запомнил только двух: первый вечно в
хвосте прятался, наверное, на шухере стоял, а второй конкретно вымораживал!
Обзывал меня через забор толстым бурундуком, — Джисон невольно
нахохлился."
Задиристый мальчик — это маленький Минхо, что в то время безобразничал и
воровал у бабушки Джисона яблоки. Мальчик, что стоял на шухере, — само
собой, Уджин. Джисон и Минхо знали друг друга с детства, но об этом уже
забыли. Мне показалось, что это будет важным объяснить.
В 20-й главе, наверное, многие не поняли, к чему был звонок отца Минхо матери
Хенджина. Для этого нужно вспомнить 19-ю главу («И хочется, и колется»). Там
в сцене, где Минхо обедает с семьёй, есть момент:
«Минхо на манер отца выпрямился, убрал локти со стола, когда тот сделал ему
замечание. Ругаться с ним или цепляться к нему сейчас нежелательно. Желательно — угодить хотя бы по мелочи. Кто знает, какая из этих мелочей
поможет, когда они отобедают, и Минхо уйдет с отцом в кабинет, чтоб начать
переломный во всех смыслах разговор.»
Затем в сцене с Уджином упоминается юридическая помощь:
285/286«Минхо кратко обрисовал ситуацию и условия, которые вынужден был принять,
чтоб в будущем гарантированно получить помощь и семьи и юриста.»
То есть Минхо рассказал отцу о своей ситуации с Хенджином, о шантаже, травле
в школе и отравлении Чанбина, чтоб получить помощь. Отец обеспечил ему
юридическую защиту, и Минхо согласился на его «условия» — уехать из
деревни, чтоб получить образование. В 20-й главе отец Минхо звонит маме
Хенджина, чтоб построить с ней диалог. Такой же звонок поступит семье
Чанбина. То, что происходило с Минхо по вине хенбинов, очень серьёзно и не
останется безнаказанным.
Если у вас остались какие-то вопросы, задавайте пожалуйста. Я отвечу. Мне
было бы очень приятно узнать, что вы думаете. Может в 20-й главе и в эпилоге
вы ждали чего-то другого или же догадывались, к чему всё придёт? Мне
интересно, удивила ли я вас.
п.с. пожалуйста, по возможности не спойлерите в соцсетях, чем всё
закончилось. Спасибо!
Примечание к части
*в качестве эпиграфов использованы строчки из песен Маши Badda Bu "Улетаю"
и "Я буду петь".
*Drogi bracie, gdzie jesteś? - Дорогой брат, где ты?
*Szybciej - Быстрее
286/286
