Он - молодость

ГЛАВА 17

Черт. Мои волосы давно нуждались в мытье, и, кажется, жизнь решила мне об этом напомнить: такие мысли блуждали в моей голове, пока я смотрела на одинокую прядку, плавающую в чае. Если включить фантазию, можно было принять перхоть за не успевшие растаять крупинки сахара: такие мысли присоединились к предыдущим, когда я тоскливо покосилась на пустой чайник.

– Марш!

– Что?

Я промолчала, не желая повторно надрывать голосовые связки.

– Да что? – уже нетерпеливее крикнул брат, и не дождавшись ответа, рассерженно затопал на кухню. – Ты что, сказать не можешь?

– Говорила уже сто раз, бестолочь, – усмехнулась я, позабавленная этим праведным гневом, – если тебя позвали, надо подойти. Поставь чайник.

– Ты ближе была! Он же в паре шагов от тебя.

– А еще я пришла после университета и работы, так что давай померяемся усталостью!

Вечер в компании Минни и Яна я считала за полноценную смену, потому что соскучившегося вида первой и обиды второго хватило ровно на полчаса, прежде чем они снова почувствовали себя достаточно комфортно, чтобы выносить мозг. И маячивший рядом пещерный человек совсем не помогал расслабиться, особенно после той его выходки в машине: ощущение горячих рук на моей талии все еще посылало волну мурашек по коже и устремлялось вниз, в очень-очень голодное до пальцев Райана место.

– Ой, да все, – закатил глаза Маршалл. Зрачки потерялись где-то под длинной челкой, и с этой недовольной моськой он стал чертовски похож на меня. Мы выглядели практически идентично – настолько, насколько это вообще было возможно для противоположных полов. – Сейчас еще как мыла меня припоминать начнешь.

– Как ты узнал? – непритворно ахнула я, уже действительно готовая пустить в ход этот железный аргумент.

– И правда. Ты же так редко про это говоришь.

Я одобрительно улыбнулась, улавливая собственную саркастическую манеру в его голосе. Как кому-то вообще мог не нравиться мой сарказм? Наблюдая за маленькой мужской версией себя, я сияла как гордая мамочка.

– Осторожно, ребенок. Ты растешь мной.

В доме стояла непривычная тишина, периодически прерываемая звуком перелистываемых страниц. Старые и желтые, они составляли одну из немногих книг, которые отец перевез с собой из России. Несмотря на всю красоту английского, он не мог сравниться с богатством русской речи, ее обилием эпитетов и искусных словесных оборотов – да что там, даже матов у нас было в избытке. В Гейнсвилле говорили fuck, если ударились мизинцем об угол комода, и все тот же fuck, когда кого-то из их близких переехала машина, – меня не устраивало это универсальное слово, не отражающее весь спектр эмоций, поэтому еще в первый месяц после переезда я решила, что мои дети будут материться по-русски.