Миледи снилось, что д'Артаньян наконец-то в ее руках, что онаприсутствует при его казни, и эту очаровательную улыбку на устах у неевызывал вид его ненавистной крови, брызнувшей под топором палача. Она спала, как спит узник, убаюканный впервые блеснувшей надеждой.Когда наутро вошли в ее комнату, она еще лежала в постели. Фельтон остался вкоридоре; он привел женщину, про которую говорил накануне и которая толькочто приехала. Эта женщина вошла в комнату и, подойдя к миледи, предложила ейсвои услуги. Миледи обычно была бледна, и цвет ее лица мог обмануть того, кто виделее в первый раз. - У меня лихорадка, - сказала она. - Я ни на миг не сомкнула глаз всюэту долгую ночь, я ужасно страдаю. Отнесетесь ли вы ко мне человечнее, чемобошлись здесь со мной вчера? Впрочем, все, чего я прошу, - чтобы мнепозволили остаться в постели. - Не угодно ли вам, чтобы позвали врача? - спросила женщина. Фельтон слушал этот разговор, не произнося ни слова. Миледи рассудила, что чем больше вокруг нее будет народу, тем большебудет людей, которых она могла бы разжалобить, и тем больше усилится надзорлорда Винтера; к тому же врач может объявить, что ее болезнь притворна, амиледи, проиграв первую игру, не хотела проигрывать и вторую. - Посылать за врачом? - проговорила она. - К чему? Эти господа объявиливчера, что моя болезнь - комедия. То же самое было бы, без сомнения, исегодня: ведь со вчерашнего вечера они успели предупредить и врача. - В таком случае, - вмешался выведенный из терпения Фельтон, - скажитесами, сударыня, как вы желаете лечиться. - Ах, боже мой, разве я знаю как! Я чувствую, что больна, вот и все.Пусть мне дают что угодно, мне все равно. - Подите пригласите сюда лорда Винтера, - приказал Фельтон, которогоутомили эти нескончаемые жалобы. - О нет, нет! - вскричала миледи. - Нет, не зовите его, умоляю вас! Ячувствую себя хорошо, мне ничего не нужно, только не зовите его! Она вложила в это восклицание такую горячность, такую убедительность,что Фельтон невольно переступил порог комнаты и сделал несколько шагов. "Он вошел ко мне", - подумала миледи. - Однако, сударыня, - сказал Фельтон, - если вы действительно больны,мы пошлем за врачом; а если вы нас обманываете - ну что ж, тем хуже для вас,но, по крайней мере, нам не в чем будет себя упрекнуть. Миледи ничего не ответила и, уткнув прелестную головку в подушки,залилась слезами. Фельтон с минуту смотрел на нее с обычным своим бесстрастием; затем,видя, что припадок грозит затянуться, вышел. Женщина вышла вслед за ним.Лорд Винтер не показывался. "Кажется, я начинаю понимать!" - с неудержимой радостью сказала просебя миледи и зарылась под одеяло, чтобы скрыть от тех, кто, возможно,подсматривал за нею, этот порыв внутреннего удовлетворения. Прошло два часа. "Теперь пора болезни кончиться, - решила миледи. - Встанем ипостараемся сегодня же добиться чего-нибудь. У меня только десять дней, ивторой из них сегодня вечером истекает". Утром, когда входили в комнату миледи, ей принесли завтрак; миледисообразила, что скоро придут убирать со стола, и тогда она опять увидитФельтона. Миледи не ошиблась: Фельтон явился снова и, не обратив ни малейшеговнимания на то, притронулась ли она к еде или нет, распорядился вынести изкомнаты стол, который обычно вносили уже накрытым. Когда солдаты выходили, Фельтон пропустил их вперед, а сам задержался вкомнате; в руке у него была книга. Миледи, полулежа в кресле, стоявшем подле камина, прекрасная, бледная,покорная, казалась святой девственницей, ожидающей мученической смерти. Фельтон подошел к ней. - Лорд Винтер - он католик, как и вы, сударыня, - подумал, что васможет тяготить то, что вы лишены возможности исполнять обряды вашей церкви ипосещать ее службы. Поэтому он изъявил согласие, чтобы вы каждый день читаливаши молитвы. Вы найдете их в этой нише. Заметив, с каким видом Фельтон положил книгу па столик, стоявший возлемиледи, каким тоном он произнес слова "ваши молитвы" и какой презрительнойулыбкой сопровождал их, миледи подняла голову и более внимательно взглянулана офицера. И тут по его строгой прическе, по преувеличенной простоте костюма, поего гладкому, как мрамор, по такому же суровому и непроницаемому лбу онаузнала в нем одного из тех мрачных пуритан, каких ей приходилось встречатькак при дворе короля Якова, так и при дворе французкого короля, где,несмотря на воспоминание о Варфоломеевской ночи, они иногда искали убежища. Ее осенило внезапное вдохновение, что бывает только с людьмигениальными в моменты перелома, в те критические минуты, когда решается ихсудьба, их жизнь. Эти два слова - "ваши молитвы" - и беглый взгляд, брошенный наФельтона, вдруг уяснили миледи всю важность тех слов, которые она произнесетв ответ. Благодаря свойственной ей быстроте соображения эти слова мгновенносложились в ее уме. - Я? - сказала она с презрением, созвучным презрению, подмеченному ею вголосе молодого офицера. - Я, сударь... мои молитвы! Лорд Винтер, этотразвращенный католик, отлично знает, что я не одного с ним вероисповедания.Это ловушка, которую он мне хочет поставить. - Какого же вы вероисповедания, сударыня? - спросил Фельтон судивлением, которое, несмотря на его умение владеть собою, ему не вполнеудалось скрыть. - Я скажу это в тот день, - вскричала с притворным воодушевлениеммиледи, - когда достаточно пострадаю за свою веру! Взгляд Фельтона открыл миледи, как далеко она продвинулась в своихстараниях одной этой фразой. Однако молодой офицер не проронил ни слова, не сделал ни малейшегодвижения, и только взгляд его говорил красноречиво. - Я в руках моих врагов! - продолжала миледи тем восторженным тоном,который она подметила у пуритан. - Уповаю на господа моего! Или господьспасет меня, или я погибну за него! Вот мой ответ, который я прошу васпередать лорду Винтеру. А книгу эту, - прибавила она, указывая намолитвенник пальцем, но не дотрагиваясь до него, словно боясь осквернитьсебя таким прикосновением, - вы можете унести и пользоваться ею сами, ибовы, без сомнения, вдвойне сообщник лорда Винтера - сообщник в гонении исообщник в ереси. Фельтон ничего не ответил, взял книгу с тем же чувством отвращения,которое он уже выказывал, и удалился, задумавшись. Около пяти часов вечера пришел лорд Винтер. У миледи в продолжениецелого дня было достаточно времени обдумать свое дальнейшее поведение. Онаприняла своего деверя как женщина, уже вполне овладевшая собою. - Кажется... - начал барон, развалясь в кресле напротив миледи инебрежно вытянув ноги на ковре перед камином, - кажется, мы совершилинебольшое отступничество? - Что вы хотите этим сказать, милостивый государь? - Я хочу сказать, что с тех пор, как мы с вами в последний развиделись, вы переменили веру. Уж не вышли ли вы за третьего мужа -протестанта? - Объяснитесь, милорд, - произнесла пленница величественным тоном. -Заявляю вам, что я слышу ваши слова, но не понимаю их. - Ну, значит, вы совсем неверующая - мне это даже больше нравится, -насмешливо возразил лорд Винтер. - Конечно, это больше вяжется с вашими правилами, - холодно заметиламиледи. - О, признаюсь вам, для меня это совершенно безразлично! - Если бы вы даже и не признавались в своем равнодушии к вопросам веры,милорд, ваше распутство и ваши беззакония изобличили бы вас. - Гм... Вы говорите о распутстве, госпожа Мессалина (), леди Макбет()! Или я толком не расслышал, или вы, черт возьми, на редкостьбесстыдны! - Вы говорите так потому, что знаете, что нас слушают, - холоднозаметила миледи, - и потому, что хотите вооружить против меня вашихтюремщиков и палачей. - Тюремщиков? Палачей?.. Вот так раз, сударыня! Вы впадаете впатетический тон, и вчерашняя комедия переходит сегодня в трагедию. Впрочем,через неделю вы будете там, где вам надлежит быть, и мое намерение будетдоведено до конца. - Постыдное намерение! Нечестивое намерение! - произнесла миледи сэкзальтацией жертвы, бросающей вызов своему судье. - Честное слово, мне кажется, эта развратница сходит с ума! - сказаллорд Винтер и встал. - Ну довольно, ну успокойтесь же, госпожа пуританка,или я велю посадить вас в тюрьму! Готов поклясться, это, должно быть, моеиспанское вино бросилось вам в голову. Впрочем, не волнуйтесь: такоеопьянение неопасно и не приведет к пагубным последствиям. И лорд Винтер ушел, отпуская ругательства, что в ту эпоху было в обычаедаже у людей высшего общества. Фельтон действительно стоял за дверью и слышал до единого слова весьразговор. Миледи угадала это. - Да, ступай, ступай! - прошептала она вслед своему деверю. - Пагубныедля тебя последствия не заставят себя ждать, но ты, глупец, заметишь ихтолько тогда, когда их уже нельзя будет избежать! Опять стало тихо. Прошло еще два часа. Солдаты принесли ужин иуслышали, что миледи громко читает молитвы, те молитвы, которым научил еестарый слуга ее второго мужа, ревностный пуританин. Она, казалось, была вкаком-то экстазе и даже не обращала внимания на то, что происходило вокругнее. Фельтон сделал знак, чтобы ей не мешали, и, когда все былоприготовлено, бесшумно вышел вместе с солдатами. Миледи знала, что за ней могут наблюдать в окошечко двери, а потомупрочитала свои молитвы до конца, и ей показалось, что часовой у ее двериходит иначе, чем ходил до сих пор, и как будто прислушивается. В этот вечер ей ничего больше и не надо было; она встала, села за стол,немного поела и выпила только воды. Через час солдаты пришли вынести стол, но миледи заметила, что на этотраз Фельтон не сопровождал их. Значит, он боялся часто видеть ее. Миледи отвернулась к стене и улыбнулась: эта улыбка выражала такоеторжество, что могла бы ее выдать. Она подождала еще полчаса. В старом замке царила тишина, слышен былтолько вечный шум прибоя - это необъятное дыхание океана. Своим чистым,мелодичным и звучным голосом миледи запела первый стих излюбленного псалмапуритан: Ты нас, о боже, покидаешь, Чтоб нашу силу испытать. А после сам же осеняешь Небесной милостью тех, кто умел страдать. Эти стихи были очень далеки от совершенства, но, как известно, пуританене могли похвастаться поэтическим мастерством. Миледи пела и прислушивалась. Часовой у ее двери остановился каквкопанный; из этого миледи могла заключить, какое действие произвело еепение. И она продолжала петь с невыразимым жаром и чувством; ей казалось, чтозвуки разносятся далеко под сводами и, как волшебные чары, смягчают сердцаее тюремщиков. Однако часовой, без сомнения ревностный католик, стряхнул ссебя это очарование и крикнул через дверь: - Да замолчите, сударыня! Ваша песня наводит тоску, как заупокойноепение, и если, кроме удовольствия стоять здесь в карауле, придется ещеслушать подобные вещи, то будет уж совсем невмоготу... - Молчать! - сурово приказал кто-то, и миледи узнала голос Фельтона. - Чего вы суетесь не в свое дело, наглец? Разве вам было приказано,чтобы вы мешали этой женщине петь? Нет, вам велели стеречь ее и стрелять,если она затеет побег. Стерегите ее; если она надумает бежать, убейте ее, ноне отступайте от данного вам приказа! Выражение неописуемой радости, мгновенное, как вспышка молнии, озарилолицо миледи, и, точно не слыша этого разговора, из которого она не упустилани одного слова, пленница тотчас снова запела, придавая своему голосу всюполноту звука, все обаяние и всю чарующую прелесть, какой наделил егодьявол: Для горьких слез, для трудной битвы, Для заточенья и цепей Есть молодость, есть жар молитвы, Ведущей счет дням и ночам скорбей. Голос миледи, на редкость полнозвучный и проникнутый страстнымвоодушевлением, придавал грубоватым, неуклюжим стихам псалма магическую силуи такую выразительность, какую самые восторженные пуритане редко находили впении своих братьев, хотя они и украшали его всем пылом своего воображения.Фельтону казалось, что он слышит пение ангела, утешающего трех еврейскихотроков в печи огненной (). Миледи продолжала: По избавленья час настанет Для нас, о всеблагой творец! И если воля нас обманет, То не обманут смерть и праведный венец. Этот стих, в который неотразимая очаровательница постаралась вложитьвсю душу, довершил смятение в сердце молодого офицера; он резким движениемраспахнул дверь и предстал перед миледи, бледный, как всегда, но с горящими,блуждающими глазами. - Зачем вы так поете, - проговорил он, - и таким голосом? - Простите, - кротко ответила миледи, - я забыла, что мои песнопениянеуместны в этом доме. Я, может быть, оскорбила ваше религиозное чувство,но, клянусь вам, это было сделано без умысла! Простите мою вину, быть можети большую, но, право же, невольную... Миледи была так прекрасна в эту минуту, религиозный экстаз, в котором,казалось, она пребывала, придавал такое неземное выражение ее лицу, чтоослепленному ее красотой Фельтону почудилось, будто он видит перед собойангела, пение которого он только что слышал. - Да, да... - ответил он. - Да, вы смущаете, вы волнуете людей, живущихв замке... Бедный безумец сам не замечал бессвязности своих слов, а миледи междутем зорким взглядом старалась проникнуть в тайники его сердца. - Я не буду больше петь, - опуская глаза, сказала миледи со всейкротостью, какую только могла придать своему голосу, со всей покорностью,какую только могла изобразить своей позой. - Нет, нет, сударыня, - возразил Фельтон, - только пойте тише, вособенности ночью. И с этими словами Фельтон, чувствуя, что он не в состоянии надолгосохранить суровость по отношению к пленнице, бросился вон из комнаты. - Вы хорошо сделали, господин лейтенант! - сказал солдат. - Ее пениепереворачивает всю душу. Впрочем, к этому скоро привыкаешь - голос у неетакой чудесный!
