Признание.
В эту минуту послышался голос Вильфора, кричавшего из своего кабинета:
- Что случилось?
Моррель взглянул на Нуартье, к которому вернулось все его хладнокровие, и тот глазами указал ему на нишу, где однажды, при сходных обстоятельствах, он уже скрывался.
Он едва успел схватить шляпу и спрятаться за портьерой. В коридоре уже раздавались шаги королевского прокурора.
Вильфор вбежал в комнату, бросился к Валентине и схватил ее в объятия.
- Доктора! Доктора!.. Д'Авриньи! - крикнул Вильфор. - Нет, я лучше сам поеду за ним. - И он стремглав выбежал из комнаты.
В другую дверь выбежал Моррель.
Его поразило в самое сердце ужасное воспоминание: ему вспомнился разговор между Вильфором и доктором, который он случайно подслушал той ночью, когда умерла г-жа де Сен-Меран; симптомы, хоть и более слабые, были такие же, какие предшествовали смерти Барруа.
И ему почудилось, будто в ушах у него звучит голос Монте-Кристо, сказавшего ему не далее как два часа тому назад:
«Что бы вам ни понадобилось, Моррель, приходите ко мне, я многое могу сделать».
Он стрелой помчался по предместью Сент-Оноре к улице Матиньон, а с улицы Матиньон на Елисейские поля.
Тем временем Вильфор подъехал в наемном кабриолете к дому д'Авриньи; он так резко позвонил, что швейцар открыл ему с перепуганным лицом. Вильфор бросился на лестницу, не в силах вымолвить ни слова. Швейцар знал его и только крикнул ему вслед:
- Доктор в кабинете, господин королевский прокурор!
Вильфор уже вошел, или, вернее, ворвался к доктору.
- Ах, это вы! - сказал д'Авриньи.
- Да, доктор, - отвечал Вильфор, закрывая за собой дверь, - и на этот раз я вас спрашиваю, один ли вы здесь? Доктор, мой дом проклят богом.
- Что случилось? - спросил тот внешне холодно, но с глубоким внутренним волнением. - У вас опять кто-нибудь заболел?
- Да, доктор, - воскликнул Вильфор, хватаясь за голову, - да!
Взгляд д'Авриньи говорил:
«Я это предсказывал».
Он медленно и с ударением произнес:
- Кто же умирает на этот раз? Кто эта новая жертва, которая предстанет перед богом, обвиняя нас в преступной слабости?
Мучительное рыдание вырвалось из груди Вильфора; он схватил доктора за руку.
- Валентина! - сказал он. - Теперь очередь Валентины!
- Ваша дочь! - с ужасом и изумлением воскликнул д'Авриньи.
- Теперь вы видите, что вы ошибались, - прошептал Вильфор, - помогите ей и попросите у страдалицы прощения за то, что вы подозревали ее.
- Всякий раз, когда вы посылали за мной, - сказал д'Авриньи, - бывало уже поздно, но все равно я иду; только поспешим, с вашими врагами медлить нельзя.
- На этот раз, доктор, вам уже не придется упрекать меня в слабости. На этот раз я узнаю, кто убийца, и не пощажу его.
- Прежде чем думать о мщении, сделаем все возможное, чтобы спасти жертву, - сказал д'Авриньи. - Едем.
И кабриолет, доставивший Вильфора, рысью домчал его обратно вместе с д'Авриньи в то самое время, как Максимилиан стучался в дверь Монте-Кристо.
Граф был у себя в кабинете и, очень озабоченный, читал записку, которую ему только что спешно прислал Бертуччо.
Услышав, что ему докладывают о Морреле, который расстался с ним за каких-нибудь два часа перед этим, граф удивленно поднял голову.
Для Морреля, как и для графа, за эти два часа изменилось, по-видимому, многое: он покинул графа с улыбкой, а теперь стоял перед ним, как потерянный.
Граф вскочил и бросился к нему.
- Что случилось, Максимилиан? - спросил он. - Вы бледны, задыхаетесь!
Моррель почти упал в кресло.
- Да, - сказал он, - я бежал, мне нужно было с вами поговорить.
- У вас дома все здоровы? - сказал граф самым сердечным тоном, не оставлявшим сомнений в его искренности.
- Благодарю вас, граф, - отвечал Моррель, видимо, не зная, как приступить к разговору, - да, дома у меня все здоровы.
- Я очень рад; но вы хотели мне что-то сказать? - заметил граф с возрастающей тревогой.
- Да, - сказал Моррель, - я бежал к вам из дома, куда вошла смерть.
- Так вы от Морсеров? - спросил Монте-Кристо.
- Нет, - отвечал Моррель, - а разве у Морсеров кто-нибудь умер?
- Генерал пустил себе пулю в лоб, - отвечал Монте-Кристо.
- Какое ужасное несчастье! - воскликнул Максимилиан.
- Не для графини, не для Альбера, - сказал Монте-Кристо, - лучше потерять отца и мужа, чем видеть его бесчестие: кровь смоет позор.
- Несчастная графиня! - сказал Максимилиан. - Больше всего мне жаль эту благородную женщину!
- Пожалейте и Альбера, Максимилиан; поверьте, он достойный сын графини. Но вернемся к вам; вы хотели меня видеть; я очень рад, если могу быть вам полезен.
- Да, я пришел к вам в безумной надежде, что вы можете помочь мне в таком деле, где один бог может помочь.
- Говорите же!
- Я даже не знаю, - сказал Моррель, - имею ли я право хоть одному человеку на свете открыть такую тайну, но меня вынуждает рок, я не могу иначе.
И он замолчал в нерешительности.
- Вы знаете, что я вас люблю, - сказал Монте-Кристо, сжимая руку Морреля.
- Ваши слова придают мне смелости, и сердце говорит мне, что я не должен иметь тайн от вас.
- Да, Моррель, сам бог внушил вам это. Скажите же мне все, как вам велит сердце.
- Граф, разрешите мне послать Батистена справиться от вашего имени о здоровье одной особы, которую вы знаете.
- Я сам в вашем распоряжении, что же говорить о моих слугах?
- Я должен узнать, что ей лучше, не то я с ума сойду.
- Хотите, чтобы я позвонил Батистену?
- Нет, я сам ему скажу.
Моррель вышел, позвал Батистена и вполголоса сказал ему несколько слов. Камердинер спешно вышел.
- Ну что? Послали? - спросил Монте-Кристо возвратившегося Морреля.
- Да, теперь я буду немного спокойнее.
- Я жду вашего рассказа, - сказал, улыбаясь, Монте-Кристо.
- Да, я все скажу вам. Слушайте. Однажды вечером я очутился в одном саду; меня скрывали кусты, никто не подозревал о моем существовании. Мимо меня прошли двое; разрешите мне пока не называть их; они разговаривали тихо, но мне было так важно знать, о чем они говорят, что я напряг слух и не пропустил ни слова.
- Начало довольно зловещее, если судить по вашей бледности.
- Да, мой друг, все это ужасно! В этом доме кто-то только что умер; один из собеседников был хозяин дома, другой - врач. И первый поверял второму свои опасения и горести, потому что уже второй раз за этот месяц смерть, быстрая и неожиданная, поражала его дом, словно ангел мщения призвал на него божий гнев.
- Вот что! - сказал Монте-Кристо, пристально глядя на Морреля с неуловимым движением поворачивая свое кресло так, чтобы оказаться в тени, в то время как свет падал прямо на лицо гостя.
- Да, - продолжал Максимилиан, - смерть дважды за один месяц посетила этот дом.
- А что отвечал доктор? - спросил Монте-Кристо.
- Он отвечал... он отвечал, что смерть эта кажется ему неестественной и что ее можно объяснить только одним...
- Чем?
- Ядом!
- В самом деле? - сказал Монте-Кристо с тем легким покашливанием, которое в минуты сильного волнения помогало ему скрыть румянец или бледность, или просто то внимание, с каким он слушал собеседника. - В самом деле, Максимилиан? И вы все это слышали?
- Да, дорогой граф, я все это слышал, и доктор даже прибавил, что, если что-либо подобное повторится, он будет считать себя обязанным обратиться к правосудию.
Монте-Кристо слушал с величайшим спокойствием, быть может, притворным.
- Потом, - продолжал Максимилиан, - смерть нагрянула в третий раз, но ни хозяин дома, ни доктор никому ничего не сказали; теперь смерть, быть может, нагрянет в четвертый раз. Скажите, граф, к чему меня обязывает знание этой тайны?
- Дорогой друг, - сказал Монте-Кристо, - вы рассказываете о случае, о котором знают решительно все. Дом, где вы все это слышали, мне знаком, или по крайней мере я знаю точь-в-точь такой же; там имеется сад, отец семейства, доктор, там одна за другой случились три странные и неожиданные смерти. Взгляните на меня: я не слышал ничьих признаний и тем не менее знаю все это не хуже вас. Но разве меня мучает совесть? Нет, меня это ничуть не касается. Вы говорите: словно ангел мщения призвал божий гнев на этот дом; а кто вам сказал, что это не так? Закройте глаза на преступления, которых не хотят видеть те, кому надлежало бы их видеть. Если в этом доме бог творит свой суд, Максимилиан, то отвернитесь и не мешайте божьему правосудию.
Моррель вздрогнул. Голос графа звучал мрачно, грозно и торжественно.
- Впрочем, - продолжал граф, так резко меняя тон, что казалось, будто заговорил совсем другой человек, - откуда вы знаете, что это должно повториться?
- Это повторилось, граф! - воскликнул Моррель. - Вот почему я здесь.
- Что же я могу сделать, Моррель? Может быть, вы хотите, чтобы я предупредил королевского прокурора?
Монте-Кристо произнес последние слова так выразительно, с такой недвусмысленной интонацией, что Моррель вскочил.
- Граф, - воскликнул он, - вы знаете, о ком я говорю!
- Да, разумеется, мой друг, и я докажу вам это, поставив точки над i, то есть назову всех действующих лиц. Вы гуляли в саду Вильфора; из ваших слов я заключаю, что это было в вечер смерти маркизы де Сен-Меран. Вы слышали, как Вильфор и д'Авриньи беседовали о смерти маркиза де Сен-Мерана и о не менее удивительной смерти маркизы. Д'Авриньи говорил, что предполагает отравление и даже два отравления; и вот вы, на редкость порядочный человек, с тех пор терзаете свое сердце, пытаете совесть, не зная, следует ли вам открыть эту тайну или промолчать. Мы живем не в средние века, дорогой друг, теперь уже нет ни святой инквизиции, ни вольных судей; что вы с ними сделаете? «Совесть, чего ты хочешь от меня?» - сказал Стерн. Полно, друг мой, пусть они спят, если им спится, пусть чахнут от бессонницы, если она их мучает, а сами, бога ради, спите спокойно, благо у вас совесть чиста.
Лицо Морреля страдальчески исказилось; он схватил Монте-Кристо за руку.
- Но ведь это повторилось! Вы слышите?
- Так что же? Пусть, - сказал граф и, удивленный этой непонятной ему настойчивостью, испытующе посмотрел на Максимилиана. - Это семья Атридов; бог осудил их, и они несут свою кару; они сгинут все, как бумажные человечки, которых вырезают дети и которые валятся один за другим, хотя бы их было двести, от дуновения их создателя. Три месяца тому назад умер маркиз де Сен-Меран; спустя несколько дней - маркиза; на днях - Барруа; сегодня - старик Нуартье или юная Валентина.
- Вы знали об этом? - воскликнул Моррель с таким ужасом, что Монте-Кристо вздрогнул, он, который не шевельнулся бы, если бы обрушилась твердь небесная. - Вы знали об этом и молчали?
- Что мне до этого? - возразил, пожав плечами, Монте-Кристо. - Что мне эти люди, и зачем мне губить одного, чтобы спасти другого? Право, я не отдаю предпочтения ни жертве, ни убийце.
- Но я, я! - в исступлении крикнул Моррель. - Ведь я люблю ее!
- Любите? Кого? - воскликнул Монте-Кристо, вскакивая с места и хватая Морреля за руки.
- Я люблю страстно, безумно, я отдал бы всю свою кровь, чтобы осушить одну ее слезу. Вы слышите! Я люблю Валентину де Вильфор, а ее убивают! Я люблю ее, и я молю бога и вас научить меня, как ее спасти!
Монте-Кристо вскрикнул, и этот дикий крик был подобен рычанию раненого льва.
- Несчастный! - воскликнул он, ломая руки. - Ты любишь Валентину! Ты любишь дочь этого проклятого рода!
Никогда в своей жизни Моррель не видел такого лица, такого страшного взора. Никогда еще ужас, чей лик не раз являлся ему и на полях сражения, и в смертоубийственные ночи Алжира, не опалял его глаз столь зловещими молниями.
Он отступил в страхе.
После этой страстной вспышки Монте-Кристо на миг закрыл глаза, словно ослепленный внутренним пламенем; он сделал нечеловеческое усилие, чтобы овладеть собой; и понемногу буря в его груди утихла, подобно тому как после грозы смиряются под лучами солнца разъяренные, вспененные волны.
Это напряженное молчание, эта борьба с самим собой длились не более двадцати секунд.
Граф поднял свое побледневшее лицо.
- Вы видите, друг мой, - сказал он почти не изменившимся голосом, - как господь карает кичливых и равнодушных людей, безучастно взирающих на ужасные бедствия, которые он им являет. С бесстрастным любопытством наблюдал я, как разыгрывается на моих глазах эта мрачная трагедия; подобно падшему ангелу, я смеялся над злом, которое совершают люди под покровом тайны (а богатым и могущественным легко сохранить тайну), и вот теперь и меня ужалила эта змея, за извилистым путем которой я следил, ужалила в самое сердце!
Моррель глухо застонал.
- Довольно жалоб, - сказал граф, - мужайтесь, соберитесь с силами, надейтесь, ибо я с вами, и я охраняю вас.
Моррель грустно покачал головой.
- Я вам сказал - надейтесь! - воскликнул Монте-Кристо. - Знайте, я никогда не лгу, никогда не ошибаюсь. Сейчас полдень, Максимилиан; благодарите небо, что вы пришли ко мне сегодня в полдень, а не вечером или завтра утром. Слушайте меня, Максимилиан, сейчас полдень, если Валентина еще жива, она не умрет.
- Боже мой! - воскликнул Моррель. - И я оставил ее умирающей!
Монте-Кристо прикрыл глаза рукой.
Что происходило в этом мозгу, отягченном страшными тайнами? Что шепнули этому разуму, неумолимому и человечному, светлый ангел или ангел тьмы?
Только богу это ведомо!
Монте-Кристо снова поднял голову; на этот раз лицо его было безмятежно, как у младенца, пробудившегося от сна.
- Максимилиан, - сказал он, - идите спокойно домой; я приказываю вам ничего не предпринимать, не делать никаких попыток и ничем не выдавать своей тревоги. Ждите вестей от меня; ступайте.
- Ваше хладнокровие меня пугает, граф, - сказал Моррель. - Вы имеете власть над смертью? Человек ли вы? Или вы ангел? бог?
И молодой офицер, никогда не отступавший перед опасностью, отступил перед Монте-Кристо, объятый невыразимым ужасом.
Но Монте-Кристо взглянул на него с такой печальной и ласковой улыбкой, что слезы увлажнили глаза Максимилиана.
- Многое в моей власти, друг мой, - ответил граф. - Идите, мне нужно побыть одному.
Моррель, покоренный той непостижимой силой, которой Монте-Кристо подчинял себе всех окружающих, даже не пытался ей противиться. Он пожал руку графа и вышел.
Но, дойдя до ворот, он остановился, чтобы подождать Батистена, который показался на углу улице Матиньон.
Тем временем Вильфор и д'Авриньи спешно прибыли в дом королевского прокурора. Они нашли Валентину все еще без чувств, и доктор осмотрел больную со всей тщательностью, которой требовали обстоятельства от врача, посвященного в страшную тайну.
Вильфор, не отрывая глаз от лица д'Авриньи, ждал его приговора. Нуартье, еще более бледный, чем Валентина, еще нетерпеливее жаждущий ответа, чем Вильфор, тоже ждал, и все силы его души и разума сосредоточились в его взгляде.
Наконец д'Авриньи медленно проговорил:
- Она еще жива.
- Еще! - воскликнул Вильфор. - Какое страшное слово, доктор!
- Да, я повторяю: она еще жива, и это очень меня удивляет.
- Но она спасена? - спросил отец.
- Да, раз она жива.
В эту минуту глаза д'Авриньи встретились с глазами Нуартье; в них светилась такая бесконечная радость, такая глубокая и всепроникающая мысль, что доктор был поражен.
Он снова опустил в кресло больную, чьи бескровные губы едва выделялись на бледном лице, и стоял неподвижно, глядя на Нуартье, который внимательно следил за каждым его движением.
- Господин де Вильфор, - сказал наконец доктор, - позовите, пожалуйста, горничную мадемуазель Валентины.
Вильфор опустил голову дочери, которую поддерживал рукой, и сам пошел за горничной.
Как только Вильфор закрыл за собой дверь, д'Авриньи подошел к Нуартье.
- Вы желаете мне что-то сказать? - спросил он.
Старик выразительно закрыл глаза; как нам известно, в его распоряжении был только этот единственный утвердительный знак.
- Мне одному?
- Да, - показал Нуартье.
- Хорошо, я постараюсь остаться с вами наедине.
В эту минуту вернулся Вильфор в сопровождении горничной; следом за горничной шла г-жа де Вильфор.
- Что случилось с бедной девочкой? - воскликнула она. - Она только что была у меня; правда, она жаловалась на недомогание, но я не думала, что это так серьезно.
И молодая женщина со слезами на глазах и с чисто материнской нежностью подошла к Валентине и взяла ее за руку.
Д'Авриньи наблюдал за Нуартье; старик широко раскрыл глаза, его щеки побледнели, а лоб покрылся испариной.
- Вот оно что! - невольно сказал себе д'Авриньи, следя за направлением взгляда Нуартье, другими глазами взглянув на г-жу де Вильфор, твердившую:
- Бедной девочке надо лечь в постель. Давайте, Фанни, мы с вами ее уложим.
Д'Авриньи, которому это предложение давало возможность остаться наедине с Нуартье, одобрительно кивнул головой, но строго запретил давать больной что бы то ни было без его предписания.
Валентину унесли; она пришла в сознание, но не могла ни пошевельнуться, ни даже говорить, настолько она была разбита перенесенным припадком. Все же у нее хватило сил взглядом проститься с дедушкой, который смотрел ей вслед с таким отчаянием, словно у него вырывали душу из тела.
Д'Авриньи проводил больную, написал рецепты и велел Вильфору самому поехать в аптеку, лично присутствовать при изготовлении лекарств, привезти их и ждать его в комнате дочери.
Затем, снова повторив свое приказание ничего не давать Валентине, он спустился к Нуартье, тщательно закрыл за собою дверь и, убедившись в том, что никто их не подслушивает, сказал:
- Вы что-нибудь знаете о болезни вашей внучки?
- Да, - показал старик.
- Нам нельзя терять времени; я буду предлагать вам вопросы, а вы отвечайте.
Нуартье показал, что готов отвечать.
- Вы предвидели болезнь Валентины?
- Да.
Д'Авриньи на секунду задумался, затем подошел ближе к Нуартье.
- Простите меня за то, что я сейчас скажу, но ничто не должно быть упущено в том страшном положении, в котором мы находимся. Вы видели, как умирал несчастный Барруа?
Нуартье поднял глаза к небу.
- Вы знаете, от чего он умер? - спросил д'Авриньи, кладя руку на плечо Нуартье.
- Да, - показал старик.
- Вы думаете, что это была естественная смерть?
Подобие улыбки мелькнуло на безжизненных губах Нуартье.
- Так вы подозревали, что Барруа был отравлен?
- Да.
- Вы думаете, что яд, от которого он погиб, предназначался ему?
- Нет.
- Думаете ли вы, что та же рука, которая по ошибке поразила Барруа, сегодня поразила Валентину?
- Да.
- Значит, она тоже погибнет? - спросил д'Авриньи, не спуская с Нуартье пытливого взгляда.
Он ждал действия этих слов на старика.
- Нет! - показал старик с таким торжеством, что самый искусный отгадчик был бы сбит с толку.
- Так у вас есть надежда? - сказал удивленный д'Авриньи.
- Да.
- На что вы надеетесь?
Старик показал глазами, что не может ответить.
- Ах, верно, - прошептал д'Авриньи.
Потом снова обратился к Нуартье:
- Вы надеетесь, что убийца отступится?
- Нет.
- Значит, вы надеетесь, что яд не окажет действия на Валентину?
- Да.
- Вы, конечно, знаете не хуже меня, что ее пытались отравить, - продолжал д'Авриньи.
Взгляд старика показал, что у него на этот счет нет никаких сомнений.
- Почему же вы надеетесь, что Валентина избежит опасности?
Нуартье упорно смотрел в одну точку; д'Авриньи проследил направление его взгляда и увидел, что он устремлен на склянку с лекарством, которое ему приносили каждое утро.
- Ах, вот оно что! - сказал д'Авриньи, осененный внезапной мыслью. - Неужели вы...
Нуартье не дал ему кончить.
- Да, - показал он.
- Предохранили ее от действия яда...
- Да.
- Приучая ее мало-помалу...
- Да, да, да, - показал Нуартье в восторге оттого, что его поняли.
- Вы, должно быть, слышали, как я говорил, что в лекарства, которые я вам даю, входит бруцин?
- Да.
- И, приучая ее к этому яду, вы хотели нейтрализовать действие яда?
Глаза Нуартье сияли торжеством.
- И вы достигли этого! - воскликнул д'Авриньи. - Не прими вы этой предосторожности, яд сегодня убил бы Валентину, убил мгновенно, безжалостно, до того силен был удар; но дело кончилось потрясением, и, во всяком случае, на этот раз Валентина не умрет.
Неземная радость светилась в глазах старика, возведенных к небу с выражением бесконечной благодарности.
В эту минуту вернулся Вильфор.
- Вот лекарство, которое вы прописали, доктор, - сказал он.
- Его приготовили при вас?
- Да, - отвечал королевский прокурор.
- Вы его не выпускали из рук?
- Нет.
Д'Авриньи взял склянку, отлил несколько капель жидкости на ладонь и проглотил их.
- Хорошо, - сказал он, - пойдемте к Валентине, я дам предписания, и вы сами проследите за тем, чтобы они никем не нарушались.
В то самое время, когда д'Авриньи в сопровождении Вильфора входил в комнату Валентины, итальянский священник, с размеренной походкой, со спокойной и уверенной речью, нанимал дом, примыкающий к особняку Вильфора.
Неизвестно, в чем заключалась сделка, в силу которой все жильцы этого дома выехали два часа спустя; но прошел слух, будто фундамент этого дома не особенно прочен и дому угрожает обвал, что не помешало новому жильцу около пяти часов того же дня переехать в него со всей своей скромной обстановкой.
Новый жилец взял его в аренду на три, шесть или девять лет и, как полагается, заплатил за полгода вперед; этот новый жилец, как мы уже сказали, был итальянский священник и звали его синьор Джакомо Бузони.
Немедленно были призваны рабочие, и в ту же ночь редкие прохожие, появлявшиеся в этом конце улицы, с изумлением наблюдали, как плотники и каменщики подводили фундамент под ветхое здание.
