Сессия.
Дело Бенедетто, как его называли в судебном мире и в светском обществе, вызвало огромную сенсацию. Завсегдатай Кафе-де-Пари, Гентского бульвара и Булонского леса, мнимый Кавальканти за те два-три месяца, что он жил в Париже и блистал в свете, завел множество знакомств.
Газеты сообщали немало подробностей о его парижской жизни и о его жизни на каторге; все это возбуждало живейшее любопытство, особенно среди тех, кто лично знал князя Андреа Кавальканти, все они были готовы пойти на все, лишь бы увидеть на скамье подсудимых господина Бенедетто, убийцу своего товарища по каторге.
Для многих Бенедетто был если не жертвой правосудия, то, во всяком случае, жертвой судебной ошибки; г-на Кавальканти-отца знали в Париже, и все были уверены, что он появится и выручит из беды своего славного отпрыска. На многих, никогда не слышавших о пресловутой венгерке, в которой он предстал перед графом Монте-Кристо, произвели немалое впечатление величавая внешность, рыцарский облик и светское обращение старого патриция, который, надо сознаться, в самом деле имел вид истого вельможи, пока он молчал и не вдавался в арифметические вычисления.
Что касается самого подсудимого, то многие помнили его таким любезным, красивым и щедрым, что они предпочитали видеть во всем случившемся козни какого-нибудь врага, как это иной раз и случается в мире, где богатство дает власть творить добро и зло и наделяет людей поистине неслыханным могуществом.
Итак, все стремились попасть на заседание суда: одни - чтобы насладиться зрелищем, другие - чтобы потолковать о нем. С семи часов утра у дверей собралась толпа, и за час до начала заседания зала суда была уже переполнена избранной публикой.
В дни громких процессов, до выхода судей, а нередко даже и после этого, зала суда весьма напоминает гостиную, где сошлись знакомые, которые то подходят друг к другу, если не боятся, что займут их места, то обмениваются знаками, если их разделяет слишком много зрителей, адвокатов и жандармов.
Стоял один из тех чудесных осенних дней, которые вознаграждают нас за дождливое и слишком короткое лето; тучи, которые утром заслоняли солнце, рассеялись как по волшебству, и теплые лучи озаряли один из последних, один из самых ясных дней сентября.
Бошан - король прессы, для которого всюду готов престол, - лорнировал публику. Он заметил Шато-Рено и Дебрэ, которые только что заручились расположением полицейского и убедили его стать позади них, вместо того чтобы заслонять их, как он был вправе сделать. Достойный блюститель порядка чутьем угадал секретаря министра и миллионера; он выказал по отношению к своим знатным соседям большую предупредительность и даже разрешил им пойти поболтать с Бошаном, обещая посторожить их места.
- И вы пришли повидаться с нашим другом? - сказал Бошан.
- Ну как же! - отвечал Дебрэ. - Наш милейший князь! Черт возьми, вот они какие, итальянские князья!
- Человек, чьей генеалогией занимался сам Данте, чей род восходит к «Божественной комедии»!
- Висельная аристократия, - флегматично заметил Шато-Рено.
- Вы думаете, он будет осужден? - спросил Дебрэ Бошана.
- Мне кажется, это у вас надо спросить, - ответил журналист, - вам лучше знать, какое настроение у суда; видели вы председателя на последнем приеме министра?
- Видел.
- Что же он вам сказал?
- Вы удивитесь.
- Так говорите скорее; я так давно не удивлялся.
- Он мне сказал, что Бенедетто, которого считают чудом ловкости, титаном коварства, просто-напросто мелкий жулик, весьма недалекий и совершенно недостойный тех исследований, которые после его смерти будут произведены над его френологическими шишками.
- А он довольно сносно разыгрывал князя, - заметил Бошан.
- Только на ваш взгляд, Бошан, потому что вы ненавидите бедных князей и всегда радуетесь, когда они плохо ведут себя; но меня не проведешь: я, как ищейка от геральдики, издали чую настоящего аристократа.
- Так вы никогда не верили в его княжеский титул?
- В его княжеский титул? Верил... Но в его княжеское достоинство - никогда.
- Недурно сказано, - заметил Бошан, - но уверяю вас, что для всякого другого он вполне мог сойти за князя... Я его встречал в гостиных у министров.
- Много ваши министры понимают в князьях! - сказал Шато-Рено.
- Коротко и метко, - засмеялся Бошан. - Разрешите мне вставить это в мой отчет?
- Сделайте одолжение, дорогой Бошан, - отвечал Шато-Рено, - я вам уступаю мое изречение по своей цене.
- Но если я говорил с председателем, - сказал Дебрэ Бошану, - то вы должны были говорить с королевским прокурором?
- Это было невозможно; вот уже неделя, как Вильфор скрывается от всех; да это и понятно после целой цепи странных семейных несчастий, завершившихся столь же странной смертью его дочери...
- Странной смертью? Что вы хотите сказать, Бошан?
- Вы, конечно, разыгрываете неведение под тем предлогом, что все это касается судебной аристократии, - сказал Бошан, вставляя в глаз монокль и стараясь удержать его.
- Дорогой мой, - заметил Шато-Рено, - разрешите сказать вам, что в искусстве носить монокль вам далеко до Дебрэ. Дебрэ, покажите Бошану, как это делается.
- Ну, конечно, я не ошибся, - сказал Бошан.
- А что?
- Это она.
- Кто она?
- А говорили, что она уехала.
- Мадемуазель Эжени? - спросил Шато-Рено. - Разве она уже вернулась?
- Нет, не она, а ее мать.
- Госпожа Данглар?
- Не может быть, - сказал Шато-Рено, - на десятый день после побега дочери, на третий день после банкротства мужа!
Дебрэ слегка покраснел и взглянул в ту сторону, куда смотрел Бошан.
- Да нет же, - сказал он, - эта дама под густой вуалью какая-нибудь знатная иностранка, может быть, мать князя Кавальканти; но вы, кажется, хотели рассказать что-то интересное, Бошан?
- Я?
- Да. Вы говорили о странной смерти Валентины.
- Ах да; но почему не видно госпожи де Вильфор?
- Бедняжка! - сказал Дебрэ. - Она, вероятно, перегоняет мелиссу для больниц или составляет помады для себя и своих приятельниц. Говорят, она тратит на эту забаву тысячи три экю в год. В самом деле, почему же ее не видно? Я бы с удовольствием повидал ее, она мне очень нравится.
- А я ее не терплю, - сказал Шато-Рено.
- Почему это?
- Не знаю. Почему мы любим? Почему ненавидим? Я ее не выношу потому, что она мне антипатична.
- Или, может быть, инстинктивно.
- Может быть... Но вернемся к вашему рассказу, Бошан.
- Неужели, господа, - продолжал Бошан, - вы не задавались вопросом, почему так обильно умирают у Вильфоров?
- Обильно? Это недурно сказано, - заметил Шато-Рено.
- Это выражение встречается у Сен-Симона.
- А факт - у Вильфора; так поговорим о Вильфоре, - сказал Дебрэ, - вот уже три месяца они не выходят из траура; позавчера со мной об этом говорила «сама», по случаю смерти Валентины.
- Кто такая «сама»? - спросил Шато-Рено.
- Жена министра, разумеется!
- Прошу прощения, - заметил Шато-Рено, - я к министру не езжу, предоставляю это делать князьям.
- Раньше вы метали искры, барон, теперь вы мечете молнии; сжальтесь над нами, не то вы испепелите нас, как новоявленный Юпитер.
- Умолкаю, - сказал Шато-Рено, - но сжальтесь и вы надо мной и не дразните меня.
- Послушайте, Бошан, довольно отвлекаться, я уже сказал, что «сама» позавчера просила у меня разъяснений на этот счет, скажите мне, что вы знаете, я ей передам.
- Итак, господа, - сказал Бошан, - если в доме обильно умирают - мне нравится это выражение, - то это значит, что в доме есть убийца.
Его собеседники встрепенулись; им самим уже не раз приходила в голову эта мысль.
- Но кто же убийца? - спросили они.
- Маленький Эдуард.
Шато-Рено и Дебрэ расхохотались; Бошан, нисколько не смутившись, продолжал:
- Да, господа, маленький Эдуард, феноменальный ребенок, - убивает не хуже взрослого.
- Это шутка?
- Вовсе нет; я вчера нанял лакея, который только что ушел от Вильфоров; обратите на это внимание.
- Обратили.
- Завтра я его уволю, потому что он непомерно много ест, чтобы вознаградить себя за пост, который он со страху там на себя наложил. Так вот, этот прелестный ребенок будто бы раздобыл склянку с каким-то снадобьем, которым он время от времени потчует тех, кто ему не угодил. Сначала ему не угодили дедушка и бабушка де Сен-Меран, и он налил им по три капли своего эликсира - трех капель вполне достаточно; затем славный Барруа, старый слуга дедушки Нуартье, который иногда ворчал на милого шалунишку; милый шалунишка налил и ему три капли своего эликсира; то же самое случилось с несчастной Валентиной, которая, правда, на него не ворчала, но которой он завидовал; он и ей налил три капли своего эликсира, и ей, как и другим, пришел конец.
- Бросьте сказки рассказывать, - сказал Шато-Рено.
- А страшная сказка, правда? - сказал Бошан.
- Это нелепо, - сказал Дебрэ.
- Вы просто боитесь смотреть правде в глаза, - возразил Бошан. - Спросите моего лакея, или, вернее, того, кто завтра уже не будет моим лакеем; об этом говорил весь дом.
- Но что это за эликсир? Где он?
- Мальчишка его прячет.
- Где он его взял?
- В лаборатории у своей матери.
- Так его мамаша держит в лаборатории яды?
- Откуда мне знать? Вы допрашиваете меня, как королевский прокурор. Я повторяю то, что мне сказали, и только; я вам называю свой источник; большего я не могу сделать. Бедный малый от страха ничего не ел.
- Это невероятно!
- Да нет же, дорогой мой, тут нет ничего невероятного; помните, в прошлом году этот ребенок с улицы Ришелье, который забавлялся тем, что втыкал своим братьям и сестрам, пока они спали, булавку в ухо? Молодое поколение развито не по летам.
- Бьюсь об заклад, что сами вы не верите ни одному своему слову, - сказал Шато-Рено. - Но я не вижу графа Монте-Кристо, неужели его здесь нет?
- Он человек пресыщенный, - заметил Дебрэ, - да ему и неприятно было бы показаться здесь; ведь эти Кавальканти его надули; говорят, они явились к нему с фальшивыми аккредитивами, так что он потерял добрых сто тысяч франков, которыми ссудил их под залог княжеского достоинства.
- Кстати, Шато-Рено, - спросил Бошан, - как поживает Моррель?
- Я заходил к нему три раза, - отвечал Шато-Рено, - но о нем ни слуху, ни духу. Однако сестра его, по-видимому, о нем не тревожится; она сказала, что тоже дня три его не видела, но уверена, что с ним ничего не случилось.
- Ах да, ведь граф Монте-Кристо и не может быть здесь, - сказал Бошан.
- Почему это?
- Потому что он сам действующее лицо в этой драме.
- Разве он тоже кого-нибудь убил? - спросил Дебрэ.
- Нет, напротив, это его хотели убить. Известно, что этот почтеннейший Кадрусс был убит своим дружком Бенедетто как раз в ту минуту, когда он выходил от графа Монте-Кристо. Известно, что в доме графа нашли пресловутый жилет с письмом, из-за которого брачный договор остался неподписанным. Вы видели этот жилет? Вот он там, на столе, весь в крови, - вещественное доказательство.
- Вижу, вижу!
- Тише, господа, начинается. По местам!
Все в зале шумно задвигались; полицейский энергичным «гм!» подозвал своих протеже, а появившийся в дверях судебный пристав тем визгливым голосом, которым пристава отличались еще во времена Бомарше, провозгласил:
- Суд идет!
