Дорога в Бельгию.
Тотчас же после замешательства, которое вызвало в доме Данглара неожиданное появление жандармского офицера и последовавшее за этим разоблачение, просторный особняк опустел с такой быстротой, как если бы среди присутствующих появилась чума или холера; через все двери, по всем лестницам устремились гости, спеша удалиться или, вернее, сбежать; это был один из тех случаев, когда люди и не пытаются говорить банальные слова утешения, которые при больших катастрофах так тягостно выслушивать из уст даже лучших друзей.
Во всем доме остались только сам Данглар, который заперся у себя в кабинете и давал показания жандармскому офицеру; перепуганная г-жа Данглар, в знакомом нам будуаре; и Эжени, которая с гордым и презрительным видом удалилась в свою комнату вместе со своей неразлучной подругой Луизой д'Армильи.
Что касается многочисленных слуг, еще более многочисленных в этот вечер, чем обычно, так как, по случаю торжественного дня, были наняты мороженщики, повара и метрдотели из Кафе-де-Пари, то, обратив на хозяев весь свой гнев за то, что они считали для себя оскорблением, они толпились в буфетной, в кухнях, в людских и очень мало интересовались своими обязанностями, исполнение которых, впрочем, само собою прервалось.
Среди всех этих различных людей, взволнованных самыми разнообразными чувствами, только двое заслуживают нашего внимания: это Эжени Данглар и Луиза д'Армильи. Невеста, как мы уже сказали, удалилась с гордым и презрительным видом, походкой оскорбленной королевы, в сопровождении подруги, гораздо более взволнованной, чем она сама. Придя к себе в комнату, Эжени заперла дверь на ключ, а Луиза бросилась в кресло.
- О боже мой, какой ужас! - сказала она. - Кто бы мог подумать? Андреа Кавальканти обманщик... убийца... беглый каторжник...
Губы Эжени искривились насмешливой улыбкой.
- Право, меня преследует какой-то рок, - сказала она. - Избавиться от Морсера, чтобы налететь на Кавальканти!
- Как ты можешь их равнять, Эжени!
- Молчи, все мужчины подлецы, и я счастлива, что могу не только ненавидеть их; теперь я их презираю.
- Что мы будем делать? - спросила Луиза.
- Что делать?
- Да.
- То, что собирались сделать через три дня... Мы уедем.
- Ты все-таки хочешь уехать, хотя свадьбы не будет?
- Слушай, Луиза. Я ненавижу эту светскую жизнь, размеренную, расчерченную, разграфленную, как наша нотная бумага. К чему я всегда стремилась, о чем мечтала - это о жизни артистки, о жизни свободной, независимой, где надеешься только на себя и только себе обязана отчетом. Оставаться здесь? Для чего? Чтобы через месяц меня опять стали выдавать замуж? За кого? Может быть, за Дебрэ? Об этом одно время поговаривали. Нет, Луиза, нет; то, что произошло сегодня, послужит мне оправданием; я его не искала, я его не просила; сам бог мне его посылает, и я его приветствую.
- Какая ты сильная и храбрая! - сказала хрупкая белокурая девушка своей черноволосой подруге.
- Разве ты меня не знала? Ну вот что, Луиза, поговорим о наших делах. Дорожная карета...
- К счастью, уже три дня как куплена.
- Ты велела ее доставить на место?
- Да.
- А наш паспорт?
- Вот он!
Эжени с обычным хладнокровием развернула документ и прочла: «Господин Леон д'Армильи, двадцать лет, художник, волосы черные, глаза черные, путешествует вместе с сестрой».
- Чудесно! Каким образом ты достала паспорт?
- Когда я просила графа Монте-Кристо дать мне рекомендательные письма к директорам театров в Риме и Неаполе, я сказала ему, что боюсь ехать в женском платье; он вполне согласился со мной и взялся достать мне мужской паспорт; через два дня я его получила и сама приписала: «Путешествует вместе с сестрой».
- Таким образом, - весело сказала Эжени, - нам остается только уложить вещи; вместо того чтобы уехать в вечер свадьбы, мы уедем в вечер подписания договора, только и всего.
- Подумай хорошенько, Эжени.
- Мне уже больше не о чем думать; мне надоели вечные разговоры о повышении, понижении, испанских фондах, гаитийских займах. Подумай, Луиза, вместо всего этого чистый воздух, свобода, пение птиц, равнины Ломбардии, каналы Венеции, дворцы Рима, берег Неаполя. Сколько у нас всего денег?
Луиза вынула из письменного стола запертый на замок бумажник и открыла его: в нем было двадцать три кредитных билета.
- Двадцать три тысячи франков, - сказала она.
- И по крайней мере на такую же сумму жемчуга, бриллиантов и золотых вещей, - сказала Эжени. - Мы с тобой богаты. На сорок пять тысяч мы можем жить два года, как принцессы, или четыре года вполне прилично. Но не пройдет и полгода, как мы нашим искусством удвоим этот капитал. Вот что, ты бери деньги, а я возьму шкатулку; таким образом, если одна из нас вдруг потеряет свое сокровище, у другой все-таки останется половина. А теперь давай укладываться!
- Подожди, - сказала Луиза; она подошла к двери, ведущей в комнату г-жи Данглар, и прислушалась.
- Чего ты боишься?
- Чтобы нас не застали врасплох.
- Дверь заперта на ключ.
- Нам могут велеть открыть ее.
- Пусть велят, а мы не откроем.
- Ты настоящая амазонка, Эжени.
И обе девушки энергично принялись укладывать в чемодан все то, что они считали необходимым в дороге.
- Вот и готово, - сказала Эжени, - теперь, пока я буду переодеваться, закрывай чемодан.
Луиза изо всех сил нажимала своими маленькими белыми ручками на крышку чемодана.
- Я не могу, - сказала она, - у меня не хватает сил, закрой сама.
- Я и забыла, что я Геркулес, а ты только бледная Омфала, - сказала, смеясь, Эжени.
Она надавила коленом на чемодан и до тех пор напрягала свои белые и мускулистые руки, пока обе половинки не сошлись и Луиза не защелкнула замок. Когда все это было проделано, Эжени открыла комод, ключ от которого она носила с собой, и вынула из него теплую дорожную накидку.
- Видишь, - сказала она, - я обо всем подумала; в этой накидке ты не озябнешь.
- А ты?
- Ты знаешь, мне никогда не бывает холодно; кроме того, этот мужской костюм...
- Ты здесь и переоденешься?
- Разумеется.
- А успеешь?
- Да не бойся же, трусишка; все в доме поглощены скандалом. А кроме того, никто не станет удивляться, что я заперлась у себя. Подумай, ведь я должна быть в отчаянии!
- Да, конечно, можно не беспокоиться.
- Ну, помоги мне.
И из того же комода, откуда она достала накидку, она извлекла полный мужской костюм, начиная от башмаков и кончая сюртуком, и запас белья, где не было ничего лишнего, но имелось все необходимое. Потом, с проворством, которое ясно указывало, что она не в первый раз переодевалась в платье другого пола, Эжени обулась, натянула панталоны, завязала галстук, застегнула доверху закрытый жилет и надела сюртук, красиво облегавший ее тонкую и стройную фигуру.
- Как хорошо! Правда, очень хорошо! - сказала Луиза, с восхищением глядя на нее. - Но твои чудные косы, которым завидуют все женщины, как ты их запрячешь под мужскую шляпу?
- Вот увидишь, - сказала Эжени.
И, зажав левой рукой густую косу, которую с трудом охватывали ее длинные пальцы, она правой схватила большие ножницы, и вот в этих роскошных волосах заскрипела сталь, и они тяжелой волной упали к ногам девушки, откинувшейся назад, чтобы предохранить сюртук.
Затем Эжени срезала пряди волос у висков; при этом она не выказала ни малейшего сожаления, напротив, ее глаза под черными как смоль бровями блестели еще ярче и задорнее, чем всегда.
- Ах, твои чудные волосы! - с грустью сказала Луиза.
- А разве так не во сто раз лучше? - воскликнула Эжени, приглаживая свои короткие кудри. - И разве, по-твоему, я так не красивее?
- Ты красавица, ты всегда красавица! - воскликнула Луиза. - Но куда же мы теперь направимся?
- Да хоть в Брюссель, если ты ничего не имеешь против; это самая близкая граница. Мы проедем через Брюссель, Льеж, Аахен, поднимемся по Рейну до Страсбурга, проедем через Швейцарию и спустимся через Сен-Готар в Италию. Ты согласна?
- Ну разумеется.
- Что ты так смотришь на меня?
- Ты очаровательна в таком виде; право, можно подумать, что ты меня похищаешь.
- Черт возьми, так оно и есть!
- Ты, кажется, браниться научилась, Эжени?
И обе девушки, которым, по общему мнению, надлежало заливаться слезами, одной из-за себя, другой из любви к подруге, покатились со смеху и принялись уничтожать наиболее заметные следы беспорядка, оставленного их сборами.
Потом, потушив свечи, зорко осматриваясь, насторожив слух, беглянки открыли дверь будуара, выходившую на черную лестницу, которая вела прямо во двор. Эжени шла впереди, взявшись одной рукой за ручку чемодана, который за другую ручку едва удерживала обеими руками Луиза. Двор был пуст. Пробило полночь. Привратник еще не ложился. Эжени тихонько прошла вперед и увидела, что почтенный страж дремлет, растянувшись в кресле. Она вернулась к Луизе, снова взяла чемодан, который поставила было на землю, и обе, прижимаясь к стене, вошли в подворотню. Эжени велела Луизе спрятаться в темном углу, чтобы привратник, если бы ему вздумалось открыть глаза, увидел только одного человека, а сама стала так, чтобы свет фонаря падал прямо на нее.
- Откройте! - крикнула она звучным контральто, стуча в стеклянную дверь.
Привратник, как и ожидала Эжени, встал с кресла и даже сделал несколько шагов, чтобы взглянуть, кто это выходит; но, увидев молодого человека, который нетерпеливо похлопывал тросточкой по ноге, он поспешил дернуть шнур. Луиза тотчас же проскользнула в приотворенные ворота и легко выскочила наружу. Эжени, внешне спокойная, хотя, вероятно, ее сердце и билось учащеннее, чем обычно, в свою очередь, вышла на улицу.
Чемодан они передали проходившему мимо посыльному и, дав ему адрес - улица Виктуар, дом № 36, - последовали за этим человеком, чье присутствие успокоительно действовало на Луизу, что касается Эжени, то она была бесстрашна, как Юдифь или Далила.
Когда они прибыли к указанному дому, Эжени велела посыльному поставить чемодан на землю, расплатилась с ним и, постучав в ставень, отпустила его.
В доме, куда пришли беглянки, жила скромная белошвейка, с которой они заранее условились; она еще не ложилась и тотчас же открыла.
- Мадемуазель, - сказала Эжени, - распорядитесь, чтобы привратник выкатил из сарая карету, и пошлите его на почтовую станцию за лошадьми. Вот пять франков, которые я просила вас передать ему за труды.
- Я восхищаюсь тобой, - сказала Луиза, - и даже начинаю уважать тебя.
Белошвейка с удивлением на них посмотрела; но так как ей было обещано двадцать луидоров, то она ничего не сказала.
Четверть часа спустя привратник вернулся и привел с собой кучера и лошадей, которые немедленно были впряжены в карету; чемодан привязали сзади.
- Вот подорожная, - сказал кучер. - По какой дороге поедем, молодой хозяин?
- По дороге в Фонтенбло, - сказала Эжени почти мужским голосом.
- Как? Что ты говоришь? - спросила Луиза.
- Я заметаю след, - сказала Эжени, - эта женщина, которой мы заплатили двадцать луидоров, может нас выдать за сорок; когда мы выедем на Бульвары, мы велим ехать по другой дороге.
И она, почти не касаясь подножки, вскочила в карету.
- Ты, как всегда, права, Эжени, - сказала Луиза, усаживаясь рядом с подругой.
Четверть часа спустя кучер, уже изменив направление по указанию Эжени, проехал, щелкая бичом, заставу Сен-Мартен.
- Наконец-то мы выбрались из Парижа! - сказала Луиза, с облегчением вздыхая.
- Да, моя дорогая, и похищение удалось на славу, - отвечала Эжени.
- Да, и притом без насилия, - сказала Луиза.
- Это послужит смягчающим вину обстоятельством, - отвечала Эжени.
Слова эти потерялись в стуке колес по мостовой Ла-Виллет.
У Данглара больше не было дочери.
