Стендаль.Красное и черное

НАЧИНАЕТСЯ ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ

XXVII НАЧИНАЕТСЯ ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ Наше время, боже праведный! Да, это сущий Ковчег Завета: горе тому, кток нему прикоснется! Дидро. Читатель не осудит нас за то, что мы приводим так мало точных иубедительных фактов из жизни Жюльена за этот период. Это не потому, что их унас слишком мало, совсем напротив, но то, что ему пришлось видеть всеминарии, быть может, слишком уж мрачно для того умеренного колорита,который нам хотелось бы сохранить на этих страницах. Современники мои,которым кой от чего приходится страдать, не могут вспомнить о некоторыхвещах без ужаса, и это отравляет для них всякое удовольствие, дажеудовольствие читать сказку. Жюльен слабо преуспевал в своих попытках лицемерить мимикой и жестами;бывали минуты, когда его охватывало чувство глубочайшего отвращения, дажеподлинного отчаяния. Он ничего не мог добиться, да еще вдобавок в такомгнусном ремесле. Самая маленькая поддержка извне могла бы подкрепить егостойкость: не так уж велики были затруднения, которые требовалосьпреодолеть; но он был один-одинешенек, словно челн, брошенный посреди океана"А если я и добьюсь, - говорил он себе, - так, значит, мне всю жизнь и житьв этой грязной компании, среди обжор, мечтающих только об яичнице с салом,которую они сожрут за обедом, или вот таких аббатов Кастанедов, которые неостановятся ни перед каким, самым грязным преступлением. Конечно, онидобьются власти, но какой ценой, боже великий! Человеческая воля все может преодолеть. Сколько раз мне приходилосьчитать об этом! Но хватит ли ее на то, чтобы преодолеть такое отвращение?Великим людям легко было совершать подвиги, какай бы страшная опасность нигрозила им, она им казалась прекрасной; а кто, кроме меня, может понять, дочего омерзительно то, что меня окружает?" Это была самая трудная пора его жизни. Ведь ему так легко было быпоступить в один из великолепных полков, стоявших гарнизоном в Безансоне!Или сделаться учителем латыни: много ли ему нужно, чтобы прожить? Но тогдапрощай карьера, прощай будущность, которою только и живет его воображение:это все равно что умереть. Вот вам подробности одного из его невеселых дней. "Как часто я в своей самонадеянности радовался тому, что я не такой,как все эти деревенские юнцы! Так вот, я теперь достаточно пожил на свете,чтобы понять, что различие родит ненависть", - так говорил он себе однаждыутром. Эта великая истина открылась ему при помощи одной чуть ли не самойобидной из всех его неудач. Он целую неделю старался понравиться одному изучеников, которого окружал ореол святости Они прогуливались по дворику, иЖюльен покорно выслушивал всякую невыносимо скучную чепуху, которую тот емуплел. Вдруг небо разом потемнело, загрохотал гром, и святой семинарист, изовсех сил оттолкнув от себя Жюльена, вскричал: - Слушайте-ка, всяк за себя на белом свете! Я не хочу, чтобы менягромом разразило, а господь может испепелить вас, потому что вы нечестивец,как Вольтер! Стиснув зубы от ярости и подняв глаза к небесам, изборожденным молнией,Жюльен воскликнул "Так мне и надо, пусть меня поразит молния за то, что язаснул во время бури! Попробуем-ка завоевать какого-нибудь другого святошу!" Раздался звонок, и начался урок священной истории, которую преподавалаббат Кастанед. Аббат объяснял сегодня этим деревенским парням, насмерть напуганнымтяжкой работой и бедностью своих отцов, что правительство, которое в ихпредставлении было чем-то необыкновенно грозным, обладает действительной изаконной властью только в силу того, что она препоручена ему наместникомбожьим на земле. - Станьте достойными папской милости святостью жизни вашей, послушаниемвашим, будьте жезлом меж дланей его, - добавил он, - и вы получитепревосходное место, где будете сами себе голова, никто вам указывать небудет, бессменное место, на котором жалованье, выплачиваемое вамправительством, будет составлять одну треть, а две трети будет приносить вамваша паства, послушная вашим наставлениям. После урока аббат Кастанед, выйдя из класса, остановился во дворе,окруженный учениками, которые в этот день слушали его с особенным вниманием. - Вот уж поистине верно сказано про священников, - говорил онобступившим его семинаристам, - каков поп, таков и приход. Я ведь сам своимиглазами видел некоторые приходы в горах, где причту перепадало больше, чеминой священник в городе получает. И деньжонки им за то да за другое несут,не говоря уж о жирных каплунах, яичках да маслице и всяком прочем добре. Исвященник уж там, безусловно, первое лицо: никакой пир без него необходится, и почет ему ото всех, ну и все такое. Едва г-н Кастанед ушел к себе, толпа разошлась и разбилась на маленькиекучки. Жюльен не пристал ни к одной из них; его сторонились, словношелудивой овцы. Он видел, как в каждой из этих кучек ученики один за другимподбрасывали вверх монетки, загадывая: орел или решка, - и если бросающийугадывал верно, товарищи говорили, что, значит, ему наверняка достанетсяприход с обильными приношениями. Затем пошли всякие рассказы. Вот такой-то молодой священник меньше чемчерез год после рукоположения поднес упитанного кролика служанке старогокюре, после чего тот попросил его себе в викарии, а через несколько месяцевстарый кюре помер, и молодой священник получил прекрасный приход. А другойдобился, что его назначили в преемники к престарелому кюре в очень богатыйприход потому, что он, как только старый кюре-паралитик садился за стол,являлся к нему и замечательно ловко разрезал старику цыпленка. Как все молодые люди на всех поприщах, семинаристы весьмапреувеличивали успешное действие подобного рода уловок, ибо в этом естьнечто необычайное, что привлекает юношеское воображение. "Надо мне приучить себя к этим разговорам", - думал Жюльен. Если они неговорили о сосисках да о богатых приходах, разговор заходил о житейскойстороне церковного учения, о разногласиях епископов с префектами, кюре смэрами И тут Жюльен обнаруживал у них понятие иного бога, и бога гораздоболее страшного и могущественного, чем первый; этим вторым богом был папа.Они потихоньку говорили между собой - да и то только, когда были уверены,что их не может услышать г-н Пирар, - что если папа не дает себе трудасамолично назначать каждого префекта и каждого мэра по всей Франции, то этотолько потому, что он препоручил сие французскому королю, наименовав егостаршим сыном церкви. Вот тут-то Жюльена и осенила мысль, что он может внушить к себеуважение при помощи хорошо известной ему книги де Местра о папе. Сказатьправду, он поразил своих товарищей, но это опять обернулось для него бедой.Им не понравилось, что он излагает их собственные взгляды лучше их самих.Г-н Шелан проявил по отношению к Жюльену такую же неосторожность, как и поотношению к самому себе. Приучив его рассуждать здраво, а не отделыватьсяпустыми словами, он забыл сказать ему, что у человека незначительного такаяпривычка считается преступлением, ибо всякое здравое рассуждение само посебе оскорбительно. Таким образом, красноречие Жюльена оказалось для него новымпреступлением. Семинаристы, судача о нем, придумали, наконец, такую кличку,при помощи которой им удалось выразить весь ужас, который он им внушал: онипрозвали его Мартином Лютером: вот уж поистине подходит к нему, говорилиони, из-за этой его дьявольской логики, которой он так гордится. Многие из молоденьких семинаристов обладали более свежим цветом лица,чем Жюльен, да, пожалуй, были и посмазливее его; но у него были белые руки,и он не умел скрывать свою привычку к чрезмерной опрятности. Эта похвальнаячерта отнюдь не считалась похвальной в унылом доме, куда его забросиласудьба. Грязные деревенские парни, среди которых он жил, немедленно решили,что это у него от распущенных нравов. Нам не хотелось бы утомлять читателяописанием тысяч невзгод нашего героя. Так, например, некоторые изсеминаристов посильней вздумали было его поколачивать; он вынужден былвооружиться железным циркулем и дал им понять, правда, только знаками, чтопустит его в ход Ведь для доносчиков знаки далеко не столь веская улика,сколь произнесенное слово.