Стендаль.Красное и черное

ОСОБНЯК ДЕ ЛА-МОЛЬ

IV ОСОБНЯК ДЕ ЛА-МОЛЬ Что он здесь делает? Нравится ему здесь? Или он льстит себя надеждойпонравиться? Ронсар. Если в аристократической гостиной особняка де ЛаМоль все казалосьнеобычным Жюльену, то и сам этот бледный молодой человек в черном костюмепроизводил самое странное впечатление на тех, кто удостаивал его своимвниманием. Г-жа де Ла-Моль предложила своему супругу отсылать егокуда-нибудь с поручением, когда у них будут приглашены на обед особенноважные лица. - Я хочу довести опыт до конца, - отвечал маркиз. - Аббат Пирарполагает, что мы не правы, подавляя самолюбие людей, которых мы приближаем ксебе. Опираться можно только на то, что оказывает сопротивление, ну, и такдалее. Этот же кажется неуместен только потому, что его здесь никто незнает, а в общем, это ведь глухонемой. "Чтобы я мог разобраться здесь, - говорил себе Жюльен, - надо мне будетзаписывать имена людей, которые бывают в этом доме, и в двух словах отмечатьхарактер каждого". В первую очередь он записал пятерых или шестерых друзей дома, которыеполагали, что маркиз из прихоти покровительствует ему, и на всякий случайухаживали за ним. Это были люди неимущие, малозначительные, державшиесяболее или менее подобострастно; однако, к чести людей этой породы,встречающихся в наши дни в аристократических салонах, они были не со всемиодинаково подобострастны. Так, многие из них готовы были терпеть любоеобращение маркиза, но из-за какогонибудь резкого слова г-жи де Ла-Мольподнимали бунт. Хозяева дома по природе своей были слишком горды и пресыщены, слишкомпривыкли они, развлечения ради, унижать людей, поэтому им не приходилосьрассчитывать на истинных друзей. Впрочем, если не считать дождливых дней иредких минут, когда их одолевала жесточайшая скука, они проявляли поотношению к своим гостям отменную вежливость. Если бы эти пятеро или шестеро угодников, относившихся к Жюльену сотеческим дружелюбием, покинули особняк де Ла-Моля, г-жа маркиза была быобречена на долгие часы одиночества; а в глазах женщин такого рангаодиночество - вещь ужасная: это знак немилости. Маркиз был безупречен по отношению к своей жене: он заботился о том,чтобы салон ее достойным образом блистал, однако не пэрами, ибо он полагал,что эти новые его коллеги недостаточно знатны, чтобы бывать у него запросто,по-дружески, и недостаточно забавны, чтобы терпеть их здесь на положениинизших. Впрочем, во все эти тайны Жюльену удалось проникнуть значительнопозднее. Высшая политика, которая в буржуазных домах служит обычной темойразговора, в домах людей того круга, к которому принадлежал маркиз,обсуждается только в минуты бедствий. Потребность развлекаться и в наш скучающий век настолько непреодолима,что даже в дни званых обедов, едва только маркиз покидал гостиную, всемоментально разбегались. В разговорах не допускалось только никаких шуточекнад господом богом, над духовенством, над людьми с положением, надартистами, которым покровительствует двор, - словом, над чем-либо таким, чтосчиталось раз навсегда установленным; не допускалось никаких лестных отзывово Беранже, об оппозиционных газетах, о Вольтере, о Руссо, ни о чем бы то нибыло, что хоть чуть-чуть отдает свободомыслием, самое же главное - никоимобразом не, допускалось говорить о политике; обо всем остальном можно былоразговаривать совершенно свободно. Преступить эту салонную хартию не давали права ни стотысячный доход, нисиняя лента. Малейшая живая мысль казалась грубостью. Невзирая на хорошийтон, на отменную вежливость, на желание быть приятным, на всех лицах явнобыла написана скука. Молодые люди, являвшиеся с обязательными визитами,опасаясь говорить о чем-нибудь, что могло бы дать повод заподозрить у нихкакие-то мысли или обнаружить знакомство с каким-либо запрещеннымсочинением, умолкали, обронив несколько изящных фраз о Россини да о том,какая сегодня погода. Жюльен имел не один случай отметить, что разговор обычно поддерживалсядвумя виконтами и пятью баронами, с которыми г-н де Ла-Моль дружил вэмиграции. Эти господа располагали рентой от шести до восьми тысяч ливров,четверо из них выписывали "Котидьен", а трое - "Газет де Франс". Один из нихвсегда имел про запас какой-нибудь свежий дворцовый анекдот, изобиловавшийсловечком "восхитительно". Жюльен подметил, что у этого господина было пятьорденов, а у остальных - примерно по три. Но зато в передней торчали десять ливрейных лакеев и весь вечер черезкаждые четверть часа подавали чай или мороженое, а к полуночи бывалмаленький ужин с шампанским. Это было причиной того, что Жюльен иной раз засиживался до конца; а вобщем, он никак не мог взять в толк, как это можно серьезно слушатьразговоры, которые велись в этой великолепной раззолоченной гостиной. Ониногда вглядывался в собеседников, не будучи вполне уверен, не издеваются лиони сами над тем, что говорят. "Мой господин де Местр, которого я знаюнаизусть, - раздумывал он, - говорил во сто раз лучше, но и он бывает скучендонельзя". Не только Жюльен замечал этот невыносимый гнет морального удушья. Одниутешались тем, что поглощали без устали мороженое, другие - предвкушениемудовольствия повторять всем попозже вечером: "Я только что от де Ла-Моля.Представьте себе, говорят, что Россия...", и так далее. От одного из угодников Жюльен узнал, что всего полгода тому назад г-жаде Ла-Моль в награду за более чем двадцатилетнюю верность ее дому произвелав префекты бедного барона Ле-Бургиньона, который был помощником префекта сначала Реставрации. Это великое событие подогрело рвение этих господ. Не на многое ониобижались и раньше, теперь же ни на что не обижались Впрочем, явноепренебрежение к ним высказывалось редко, хотя Жюльен уже раза два-триотмечал за столом краткие диалоги между маркизом и его супругой, весьма жес-токие по отношению к лицам, сидевшим с ними рядом. Эти знатные господа нескрывали своего искреннего презрения ко всякому, кто не мог похвастатьсятем, что его предки ездили в королевских каретах Жюльен заметил еще, чтотолько упоминание о крестовых походах - единственное, что могло вызвать наих лицах выражение глубокой серьезности, смешанной с уважением Обычное жеуважение всегда носило какой-то оттенок снисходительности. Посреди этого великолепия и скуки Жюльен относился с интересом только кг-ну де Ла-Молю. Он не без удовольствия услышал однажды, как маркиз уверялкого-то, что он ровно ничего не сделал для повышения этого беднягиЛе-Бургиньона. Это была любезность по отношению к маркизе, Жюльен зналправду от аббата Пирара. Однажды утром аббат работал с Жюльеном в библиотеке маркиза, разбираяего бесконечную тяжбу с де Фрилером. - Сударь, - внезапно сказал Жюльен, - обедать каждый день за столоммаркизы - это одна из моих обязанностей или это знак благоволения ко мне? - Это редкая честь! - вскричал с возмущением аббат - Никогда господинН., академик, который вот уж пятнадцать лет привержен к этому дому, при всемсвоем усердии и постоянстве не мог добиться этого для своего племянникагосподина Тамбо. - Для меня, сударь, это самая мучительная часть моих обязанностей. Дажев семинарии я не так скучал Я иногда вижу, как зевает даже мадемуазель деЛаМоль, которая уж должна бы была привыкнуть к учтивостям друзей дома Явсегда боюсь, как бы не заснуть. Сделайте милость, выхлопочите мнеразрешение ходить обедать за сорок су в какую-нибудь скромную харчевню. Аббат, скромный буржуа по происхождению, чрезвычайно ценил честьобедать за одним столом с вельможей В то время как он старался внушить эточувство Жюльену, легкий шум заставил их обоих обернуться. Жюльен увидел м-льде Ла-Моль, которая стояла и слушала их разговор. Он покраснел. Она пришласюда за книгой и слышала все, - она почувствовала некоторое уважение кЖюльену. "Этот не родился, чтобы ползать на коленях, - подумала она. - Не точто старик-аббат. Боже, какой урод!" За обедом Жюльен не смел глаз поднять на м-ль де Ла-Моль, но онаснизошла до того, что сама обратилась к нему. В этот день ждали многогостей, и она предложила ему остаться Юные парижские девицы не очень-тожалуют пожилых людей, особенно если они к тому же не заботятся о своейвнешности. Жюльену не требовалось прозорливости, чтобы давно заметить, чтоколлеги г-на Ле-Бургиньона, прижившиеся в этой гостиной, удостаивались честислужить мишенью для неистощимых острот м-ль де Ла-Моль. На этот разприложила ли она особые старания блеснуть или нет, но она была простобеспощадна к этим скучным господам. Мадемуазель де Ла-Моль была центром маленького кружка, который почтикаждый вечер собирался позади необъятного мягкого кресла, в которомвосседала маркиза. Здесь были маркиз де Круазенуа, граф де Келюс, виконт деЛюз и еще двое или трое молодых офицеров, друзей Норбера и его сестры Всяэта компания располагалась на большом голубом диване Возле дивана, как разнапротив блистательной Матильды, молчаливо сидел Жюльен на низеньком стуликес соломенным сиденьем. Этому скромному посту завидовали все поклонникиМатильды. Норбер любезно удерживал на нем секретаря своего отца и, вспомниво нем раза два за весь вечер, перекинулся с ним несколькими фразами. В этотвечер м-ль де Ла Моль обратилась к нему с вопросом: как высока гора, накоторой расположена безансонская крепость? Жюльен так и не мог ей сказать -что эта гора, выше или ниже Монмартра. Он часто от души смеялся над тем, чтоболтали в этом маленьком кружке. Но сам он чувствовал себя совершеннонеспособным придумать что-нибудь в этом роде Для него это был словнокакой-то иностранный язык, который он понимал, но на котором сам говорить немог. Сегодня друзья Матильды встречали в штыки всех, кто только появлялся вэтой обширной гостиной В первую очередь попадало друзьям дома: их лучшезнали Можно представить себе, с каким вниманием слушал все это Жюльен; всеинтересовало его: и скрытый смысл этих шуток и самая манера острить. - А-а! Вот и господин Декули! - сказала Матильда. - Он уже без парика,он, верно, надеется попасть в префекты исключительно при помощи своегоредкого ума, оттого-то он и выставляет напоказ свою лысую голову, полную,как он говорит, "высоких мыслей". - Этот человек знаком со всей вселенной, - заметил маркиз де Круазенуа- Он бывает и у дяди моего, кардинала. Он способен сочинить невесть что пролюбого из своих друзей и поддерживать эти небылицы годами, а друзей у негочеловек двести или триста. Он умеет давать пищу дружбе - это его талант.Зимой, так же как и сейчас, с семи часов утра он прилипает к дверямкого-нибудь из своих друзей. Время от времени он с кемнибудь ссорится исочиняет семь-восемь писем, чтобы закрепить разрыв. Потом мирится и тогдапосылает еще семь или восемь писем с изъявлениями вечной дружбы Но в чем ондействительно достиг совершенства и прямо-таки блистает - это вчистосердечных и пламенных излияниях честнейшего человека, у которого душанараспашку. К этому средству он прибегает, когда ему надо добитьсякакого-нибудь одолжения. Один из старших викариев моего дядюшкивосхитительно рассказывает о жизни господина Декули после Реставрации. Якак-нибудь его к вам приведу. - Я что-то не очень верю таким рассказам: по-моему, этопрофессиональная зависть мелких людишек, - сказал граф де Келюс. - Господин Декули войдет в историю, - возразил маркиз - Он делалРеставрацию вместе с аббатом Прадтом и господами Талейраном и Поццо диБорго. - Этот человек когда-то ворочал миллионами, - сказал Норбер, - и японять не могу, чего ради он ходит сюда глотать отцовские остроты, иной разсовершенно невыносимые. Как-то раз при мне отец крикнул ему через весь стол:сколько раз вы предавали своих друзей, дорогой мой Декули? - А это правда, что он предавал? - спросила м-ль де Ла-Моль. - Но ктоже не предавал? - Как! - сказал граф де Келюс Норберу - У вас бывает этот знаменитыйлиберал господин Сенклер? Какого дьявола ему здесь надо? Надо подойти кнему, заставить его поболтать, говорят, это такой умница, на редкость. - Но как же это твоя матушка принимает его? - спросил г-н де Круазенуа.- У него ведь такие необыкновенные идеи, смелые, независимые... - Полюбуйтесь, - сказала м-ль де Ла-Моль, - на этого независимогочеловека, который чуть ли не до земли кланяется господину Декули и хватаетего за руку. Я уж было подумала, что он сейчас приложится к ней. - Надо полагать Декули в более тесных отношениях с властями, чем намэто кажется, - возразил г-н де Круазенуа. - Сенклер приходит сюда, чтобы пробраться в Академию, - сказал Норбер.- Посмотрите, Круазенуа, как он кланяется барону Л. - Уж лучше бы он просто стал на колени, - подхватил г-н де Люз. - Дорогой мой Сорель, - сказал Норбер, - вы человек умный, но вы ещетак недавно покинули родные горы, - так вот постарайтесь никогда некланяться так, как это делает сей великий пиит. Никому, будь это хоть самбог-отец. - А! Вот и человек непревзойденного ума, господин барон Батон, -провозгласила м-ль де Ла-Моль, слегка подражая голосу лакея, который толькочто доложил о нем. - Мне кажется, даже ваши люди смеются над ним. Надо же такое имя -барон Батон! - промолвил г-н де Келюс. - "Что такое имя?" - сказал он нам как-то на днях, - подхватилаМатильда. - "Представьте себе, что вам в первый раз докладывают о герцогеБульонском, просто люди еще недостаточно привыкли к моему имени...?" Жюльен покинул свое место у дивана. Он еще недостаточно воспринималочаровательную тонкость легкой насмешки и полагал, что смеяться можно толькоумным шуткам. В болтовне этих молодых людей он видел лишь бесцеремонноепоношение всего на свете, и это возмущало его. Его провинциальная, чуть лине английская чопорность готова была заподозрить в этом даже зависть, в чемон, конечно, ошибался. "Я видел, как граф Норбер испортил три черновика, пока сочинил письмо вдвадцать строк своему полковому командиру, - говорил он себе. - И уж он,наверно, себя бы не помнил от счастья, если бы ему за всю его жизнь удалосьнаписать хоть одну страничку так, как пишет господин Сенклер". Не привлекая ничьего внимания благодаря своему незначительномуположению, Жюльен переходил от одной группы к другой. Он издали следил забароном Батоном, и ему хотелось послушать, что тот говорит. Этот человекстоль прославленного ума имел весьма озабоченный вид и, как заметил Жюльен,успокоился только после того, как ему удалось придумать на ходу три иличетыре забавных фразы. Жюльену показалось, что подобного рода ум нуждается внекотором просторе. Барон был не из острословов; чтобы блеснуть, ему требовалось по крайнеймере четыре фразы, по шести строк каждая. - Этот человек не разговаривает, а разглагольствует, - сказал кто-топозади Жюльена. Он обернулся и вспыхнул от удовольствия, услышав, что произнесли имяграфа Шальве. Это был самый остроумный человек своего времени. Жюльен не развстречал его имя в "Мемориале Святой Елены" и в исторических записках,продиктованных Наполеоном. Граф Шальве выражался кратко; его остроты быликак молнии - точные, пронзительные, глубокие. Если он вел какой-нибудьделовой разговор, вы сразу видели, что дело двигается вперед. Он тотчас жеприводил факты; слушать его было одно удовольствие. Что же касаетсяполитики, то в ней он был совершенно бесстыдным циником. - Я, видите ли, человек независимый, - говорил граф Шальве господину стремя звездами, над которым он явно подсмеивался. - Почему от меня требуют,чтобы я сегодня думал то же самое, что я думал полтора месяца тому назад?Если бы это было так, мое мнение было бы моим тираном. Четверо серьезных молодых людей, которые стояли вокруг него,поморщились: эти господа не любят шуток. Граф заметил, что хватил черезкрай. К счастью, он увидел честнейшего г-на Баллана, истинного Тартюфачестности. Граф заговорил с ним, их тотчас же обступили, - всем было ясно,что беднягу Баллана сейчас сотрут в порошок. С помощью своей высокойнравственности и нравоучительности и несмотря на свою невообразимо гадкуювнешность, г-н Баллан после первых шагов в свете, трудно поддающихсяописанию, женился на очень богатой особе, которая вскоре умерла; затем онженился на второй, такой же богатой особе, которую никто никогда не видел вобществе. Теперь со всем присущим ему смирением он наслаждалсяшестидесятитысячной рентой и обзавелся собственными льстецами. Граф Шальвезаговорил с ним обо всем этом безо всякого сострадания. Вскоре около нихсобралось уже человек тридцать. Все улыбались, даже серьезные молодые люди -надежда века. "И зачем он только ходит сюда, к господину де ЛаМолю, где он явнослужит для всех посмешищем", - подумал Жюльен. И он подошел к аббату Пираруспросить об этом. Г-н Баллан мигом улетучился. - Чудно! - сказал Норбер. - Итак, один из шпионов отца уже исчез, итеперь остался только этот кривоногий Напье. "Не в этом ли разгадка? - подумал Жюльен. - Но зачем в таком случаемаркиз принимает господина Баллана?" Суровый аббат Пирар хмурился в углу, слушая, как лакей называет именагостей. - Это сущий вертеп! - восклицал он подобно Базилио. - Сюда приходяттолько люди с запятнанной репутацией. Дело в том, что суровый аббат просто не знал, что представляет собойистинно светское общество. Но через своих друзей-янсенистов он располагалвесьма точными сведениями об этих людях, которые проникают в гостиные толькоблагодаря своему исключительному умению угождать всем партиям разом илиблагодаря богатству, нажитому сомнительным путем. Сегодня вечером он отизбытка чувств несколько минут подряд отвечал Жюльену на его настойчивыевопросы, потом вдруг сразу остановился, сокрушенный тем, что ему все времяприходится говорить обо всех только дурное, и уже чуть ли не каясь в своемгрехе. Этот желчный янсенист, веривший в заповедь христианского милосердия,вынужден был, живя в миру, непрестанно бороться с собой. - Ну и лицо у этого аббата Пирара! - сказала м-ль де Ла-Моль, когдаЖюльен вернулся к дивану. Жюльен почувствовал негодование, хотя она, конечно, была права. Можнобыло не сомневаться, что аббат Пирар был самым честным человеком в этойгостиной, но его покрытое красной сыпью лицо, на котором отражались сейчастерзания совести, было на редкость безобразно. "Вот и верь после этогофизиогномике, - подумал Жюльен. - Как раз сейчас аббат Пирар по своейсовестливости мучается из-за какого-то пустяка, и от этого у него и видтакой ужасный, а вот на лице этого Напье, всем известного шпиона, сияетчистая, безмятежная радость" Аббат все же пошел на большие уступки радиинтересов своих единомышленников - он завел себе слугу и стал превосходноодеваться. Жюльену вдруг показалось, что в гостиной происходит что-то странное:все взоры устремились к дверям, разговоры затихли. Лакей произнес фамилиюзнаменитого барона де Толли, который обратил на себя всеобщее внимание вовремя последних выборов. Жюльен подошел поближе, и ему удалось как следуетразглядеть его. Барон состоял председателем одной из избирательных коллегий,и его осенила блестящая мысль - утаить все записочки, поданные за одну изпартий. Чтобы возместить недостачу, он заменял их всякий раз другимизаписочками, на которых стояло некое более угодное ему имя Однако этотсмелый маневр был замечен коекем из избирателей, которые, разумеется, непреминули выразить свое громкое восхищение барону де Толли Бедняга еще несовсем оправился после этой шумной истории, он был несколько бледен. Злыеязыки поговаривали о галерах. Г-н де Ла-Моль принял его весьма холодно.Бедный барон мигом исчез. - Он, должно быть, торопится к господину Конту [25], потому он такбыстро и исчез, - сказал граф Шальве, и все засмеялись. Среди этого блестящего общества безгласных сановников и всяческихинтриганов с сомнительной репутацией, но сверкающим остроумием, которымисегодня изобиловала гостиная г-на де Ла-Моля (его прочили в министры),впервые подвизался юный Тамбо. Если ему еще не хватало тонкости суждений, тоон старался возместить это, как мы увидим далее, чрезвычайной энергичностьюсвоих выражений. - Почему бы не приговорить этого человека к десяти годам тюрьмы? -разглагольствовал он в тот самый момент, когда Жюльен подошел к этой группе.- Гадов следует держать в глубине подземелий, чтобы они там подыхали вомраке, иначе они выделяют все больше яда и становятся еще опаснее. Что прокуприговаривать его к штрафу в тысячу экю? Он беден? Положим, это так, темлучше, но за него заплатит его клика. Нет, дать бы ему штрафа пятьсотфранков да десять лет подземной темницы. "Боже милостивый! О каком это чудовище они говорят?" - подумал Жюльен,пораженный исступленным тоном и судорожной жестикуляцией своего коллегиТощее, испитое личико племянника академика было в эту минуту поистинеотвратительно. Вскоре Жюльен понял, что речь идет о величайшем современном поэте. "Ах, негодяй! - воскликнул Жюльен чуть не вслух, и глаза егоувлажнились горячими слезами негодования. - Ах, жалкая тварь! Погоди, я тебеприпомню эти слова!" "Вот они, эти заблудшие чада той самой партии, во главе которой стоитсреди прочих и маркиз, - думал он - А этот великий человек, которого здесьтак порочат, - сколько ему надавали бы орденов и всяких синекур, продайсяон, уж я не говорю - этим бездарностям из министерства господина Нерваля, нолюбому из его более или менее порядочных предшественников". Аббат Пирар издали поманил Жюльена, с ним только что говорил о чем-тог-н де Ла-Моль. Но Жюльен в эту минуту слушал, опустив глаза, сетованиянекоего епископа, и когда тот, наконец, отпустил его и он мог подойти ксвоему другу, аббата уже перехватил гнусный проныра Тамбо. Этот выродокненавидел аббата, считая его виновником особого положения Жюльена, и именнопотому он так перед ним лебезил. - И когда же, наконец, смерть освободит нас от этой заразы? - В такихвыражениях, с истинно библейским пылом, говорил этот ничтожный писака опочтенном лорде Голланде. Следовало отдать ему должное: он превосходно знал биографии современныхдеятелей и только что сделал большой обзор всех, кто мог рассчитывать нанекоторое влияние под скипетром нового короля Англии. Аббат Пирар прошел в соседнюю гостиную. Жюльен последовал за ним. - Маркиз не любит бумагомарателей, предупреждаю вас. Это егоединственная антипатия. Можете знать латынь, греческий, коли вы на тоспособны, историю египтян, персов и так далее, он будет вас почитать ипокровительствовать вам как ученому. Но сохрани вас боже написать хотя быодну страницу на французском языке, а тем паче о серьезных материях, которыене соответствуют вам по вашему положению в свете, - он тотчас же обзовет васписакой, и вы попадете в немилость. Как же это вы, живя в особняке вельможи,не знаете знаменитой фразы герцога де Кастри про д'Аламбера и Руссо: "Обовсем рассуждать желают, а у самих нет даже тысячи экю ренты". "Итак, здесь все известно, - подумал Жюльен, - совсем как в семинарии!"Он как-то сочинил восемь или десять страничек в весьма приподнятом стиле.Это было нечто вроде похвального слова старому штаб-лекарю, который, как онговорил, сделал из него человека. "Но ведь эта тетрадка у меня всегда подзамком!" - воскликнул про себя Жюльен. Однако он тут же пошел к себе, сжегрукопись и вернулся в гостиную. Блистательные проходимцы уже исчезли,остались только особы, украшенные орденами. Вокруг стола, который слуги внесли в гостиную уже накрытым, сиделосемь-восемь женщин, очень знатных, очень благочестивых, очень чванных, ввозрасте примерно от тридцати до тридцати пяти лет. Блистательная супругамаршала де Фервака вошла, прося извинить ее за столь поздний приход. Былоуже за полночь. Она села за стол рядом с маркизой. Жюльена охватило чувствоглубокого волнения: ее глаза и взгляд напомнили ему г-жу де Реналь. Кружок м-ль де Ла-Моль еще не разошелся. Она и ее друзья с увлечениемиздевались над несчастным графом де Талером. Это был единственный сынзнаменитого еврея, прославившегося своим несметным богатством, которое оннажил, ссужая деньги королям для войн с народами. Еврей только что умер,оставив своему сынку сто тысяч экю месячной ренты и имя, увы, пользовавшеесяслишком громкой известностью. При таком исключительно своеобразном положении человеку требуетсяистинное простосердечие или большая твердость и воля. Граф, на свою беду,был простачком, но с массой всяких претензий, подсказанных ему льстецами. Господин де Келюс уверял, что ему подсказали возыметь желание проситьруки м-ль де Ла-Моль, за которой ухаживал маркиз де Круазенуа, будущийобладатель герцогского титула и ста тысяч ливров ренты. - Ах, не обвиняйте его в том, что он возымел желание, - сострадательносказал Норбер. Несчастному графу де Талеру, пожалуй, и впрямь всего больше не хваталоспособности желать. В силу этой черты своего характера он поистинезаслуживал королевского трона. Он советовался со всеми на свете, но у неговсегда недоставало мужества последовать до конца хотя бы одному изполученных советов. - Одной его физиономии достаточно, чтобы заставить меня хохотать доупаду, - заявила м-ль де ЛаМоль. Это была престранная смесь беспокойства и разочарования, сквозь которыевременами внезапно прорывались потуги важности и властной решительности,подобающие самому богатому человеку во Франции, особенно, если он недуренсобой и ему еще нет тридцати шести лет. "Робкий наглец", - говорил про негог-н де Круазенуа. Граф де Келюс, Норбер и еще двое-трое молодых людей сусиками досыта поиздевались над ним, чего он, разумеется, не понял и,наконец, выпроводили его, когда пробило час. - Неужели это ваши знаменитые арабские лошади дожидаются вас у подъездав такую погоду? - сказал ему Норбер. - Нет, это другая упряжка, гораздо менее ценная, - отвечал г-н деТалер. - Левая лошадь стоила мне пять тысяч франков, а правая всего лишь столуидоров, но, уверяю вас, ее только ночью и запрягают Дело в том, что у неев точности такой же шаг, как у той. Замечание Норбера навело графа на мысль о том, что такому человеку, какон, вполне приличествует иметь страсть к лошадям и что ему не следуетдержать их под дождем. Он ушел, а молодые люди вышли минуту спустя, непереставая насмехаться над ним. "Вот, - думал Жюльен, слушая, как они смеются на лестнице, - сегоднямне привелось увидеть человека, который по своему положению представляетсобою полную противоположность мне. У меня нет и двадцати луидоров в год, авот рядом со мной человек, доход которого составляет двадцать луидоров вчас, и все потешаются над ним. Такое зрелище способно исцелить от зависти".