Стендаль.Красное и черное

КРЕСТНЫЙ ХОД

XXVIII КРЕСТНЫЙ ХОД Все сердца были взволнованы. Казалось, бог сошел в эти узкие готическиеулички, разубранные и густо усыпанные песком благодаря заботливому усердиюверующих. Юнг Как ни старался Жюльен прикидываться дурачком и ничтожеством, он не могпонравиться: слишком уж он ото всех отличался. "А ведь как-никак, - думалон, - все наши наставники - люди весьма тонкие, и выбирали их из тысяч.Почему же их не трогает мое смирение? Только один, как ему казалось, былобманут его готовностью всему верить и его стараниями строить из себяпростачка. Это был аббат Шас-Бернар, распорядитель всех соборных празднеств,которого вот уж лет пятнадцать как обещали сделать настоятелем; а пока чтоон вел в семинарии курс духовного красноречия. Это был один из техпредметов, по которому Жюльен с самого начала, еще во времена своегоослепления, почти всегда был первым. С этого-то и началось явноеблаговоление к нему аббата Шаса, частенько после урока он дружески бралЖюльена под руку и прогуливался с ним по саду. "Чего он от меня хочет? - думал Жюльен. Он с удивлением слушал, какаббат часами рассказывал ему о разной церковной утвари и облачениях, которыеимеются в соборе. Одних риз парчовых было семнадцать перемен, не считаятраурных. Большие надежды возлагались на старую советницу де Рюбампре; этадевяностолетняя дама хранила по меньшей мере вот уж лет семьдесят своисвадебные наряды из великолепных лионских шелков, сплошь затканных золотом. - Вы только вообразите себе, друг мой, - говорил аббат Шас, вдругостанавливаясь и в восхищении закатывая глаза, - они прямо стоймя стоят, этиплатья, столько на них золота!.. Так вот, все почтенные люди у нас вБезансоне полагают, что по завещанию госпожи советницы к сокровищам собораприбавится еще десять риз, помимо четырех-пяти праздничных мантий дляторжественных празднеств. А я позволяю себе надеяться и на большее, -добавлял аббат Шас, понижая голос. - У меня есть некоторые основанияполагать, что советница оставит нам еще восемь великолепнейших светильниковиз золоченого серебра, которые, говорят, были приобретены в Италиибургундским герцогом Карлом Смелым, ибо один из ее предков был его любимымминистром. "И что это он потчует меня всем этим старьем? - удивлялся Жюльен. - Ужесколько времени тянется вся эта искусная подготовка, а до дела не доходит.Видно, он мне не доверяет Должно быть, он хитрее их всех; у тех черезкакие-нибудь две недели можно наверняка угадать, куда они клонят. Оно,впрочем, понятно" его честолюбие страдает уже пятнадцать лет". Однажды вечером на уроке фехтования Жюльена вызвали к аббату Пирару,Аббат сказал ему. - Завтра праздник Тела господня Господин аббат Шас-Бернар нуждается вваших услугах для убранства собора; извольте идти и повиноваться. Но тут же аббат Пирар вернул его и соболезнующим тоном добавил: - Вы сами должны подумать о том, воспользуетесь ли вы этим случаем,чтобы прогуляться по городу. - Incedo per ignes (Имею тайных врагов), - отвечал Жюльен. На другой день с раннего утра Жюльен отправился в собор, опустив глазав землю. Когда он почувствовал вокруг себя оживление и суету пробуждающегосягорода, ему стало легче. Повсюду украшали фасады домов в ожидании крестногохода. Все то время, которое он провел в семинарии, представилось ему одниммгновением. Мысли его устремлялись в Вержи да еще к хорошенькой Аманде Бине,которую ведь он мог даже встретить, потому что ее кафе было совсемнеподалеку. Он издали увидал аббата Шас-Бернара, который стоял на папертисвоего возлюбленного собора Это был толстый мужчина с веселым лицом иоткрытым взглядом. Сегодня он весь сиял. - Я ждал вас, дорогой сын мой! - крикнул он, едва только Жюльенпоказался вдалеке - Милости просим! Нам с вами сегодня придется потрудитьсявовсю, и нелегкая это будет работа. Подкрепим же наши силы первым завтраком,а уж второй раз закусим часиков в десять, во время торжественной мессы. - Я желал бы, сударь, - степенно сказал Жюльен, - не оставаться ни насекунду один. Не откажите обратить внимание, - добавил он, показывая ему набашенные часы вверху, над их головами, - что я явился к вам в пять часов безодной минуты. - А-а! Вы боитесь наших негодников семинаристов? Да стоит ли думать оних? - сказал аббат Шас. - Разве дорога становится хуже от того, что покраям ее в изгороди торчат колючки? Путник идет своей дорогой, а злыеколючки пусть себе торчат на своих местах. Да ну их! Примемся за работу,дорогой друг мой, за работу! Аббат Шас не зря говорил, что работа будет нелегкая. Накануне в соборебыли торжественные похороны, и поэтому нельзя было делать никакихприготовлений к празднику. Теперь надо было за одно утро задрапировать всеготические пилоны, которые образуют три притвора, алой дамасской тканью досамого верха, на тридцать футов в вышину Г-н епископ вызвал ради этогослучая четырех обойщиков из Парижа, оплатив им проезд в почтовой карете, ноэти господа не успевали всюду управиться и, вместо того чтобы помочь своимнеумелым товарищам безансонцам, они только еще больше обескураживали ихсвоими насмешками. Жюльен увидел, что ему придется самому взобраться на лестницу; воткогда ему пригодилась его ловкость. Он взялся руководить местнымиобойщиками. Аббат Шас с восхищением поглядывал, как он летал вверх и вниз содной лестницы на другую. Когда все пилоны были уже обтянуты дамасскойтканью, стали обсуждать, как бы водрузить пять пышных султанов на большомбалдахине, над главным алтарем. Роскошный венчик из золоченого дереваподдерживался восемью высокими колоннами из итальянского мрамора. Но чтобыдобраться до середины балдахина, над самым престолом, надо было пройти постарому деревянному карнизу, может быть, и не без червоточины, висевшему навысоте сорока футов. Вид этой головоломной дорожки сразу охладил хвастливую расторопностьпарижских обойщиков; они поглядывали на балдахин, спорили, рассуждали, ноникто не решался лезть наверх. Жюльен схватил султаны и легко взбежал полестнице. Он очень ловко приладил их на самом венчике, как раз посредибалдахина. Когда он сошел с лестницы, аббат Шас-Бернар заключил его в своиобъятия. - Optime! [21] - вскричал добрый толстяк. - Я расскажу об этом еговысокопреосвященству. В десять часов они очень весело позавтракали. Никогда еще аббат Шас невидал свою церковь такой нарядной. - Дорогой сын мой, - говорил он Жюльену, - моя матушка сдавала напрокатстулья в этой почтенной базилике, так что я в некотором роде вскормлен этимпрекрасным зданием. Террор Робеспьера разорил нас, но я - мне было тогдавосемь лет - уже прислуживал на молебствиях и мессах, которые заказывали надому, и в эти дни меня кормили. Никто не мог свернуть ризу ловчее меня;бывало, у меня никогда ни одна золотая кисть не сомнется. А с тех пор какНаполеон восстановил богослужение, мне посчастливилось стать надзирателем вэтом почтенном храме. Пять раз в году он предстоит перед моим взором в этомпышном убранстве. Но никогда еще он не был так великолепен, как сегодня, ниразу еще эти алые дамасские ткани не спадали такими пышными складками, необлегали так красиво колонны. "Ну, вот сейчас он, наконец, выложит мне свою тайну, - подумал Жюльен.- Раз уж он начал говорить о себе, сейчас пойдут излияния!" Но, несмотря насвое явно возбужденное состояние, аббат не обронил ни одного неосторожногослова. "А ведь он потрудился немало. И как радуется! - подумал Жюльен. - Ивинца изрядно хлебнул. Вот это человек! Какой пример для меня! К отличиюего!" (Это выражение Жюльен перенял у старика-лекаря.) Когда колокола зазвонили Sanctus, Жюльен хотел было надеть стихарь,чтобы принять участие в торжественной процессии, возглавляемой епископом. - А жулики, дорогой мой, а жулики! - вскричал аббат Шас. - Вы о них неподумали! Все пойдут крестным ходом, церковь останется пустая. Нам с вамипридется вот как сторожить! Еще хорошо будет, если мы недосчитаемся потомтолько одного-двух кусков этой великолепной золотой парчи, которой обвит низпилонов. А ведь это дар госпожи де Рюбампре. Эта парча досталась ей от еезнаменитого предка королевской крови, чистейшее золото, дорогой мой! -восхищенным шепотом добавил аббат, наклонившись к самому его уху. - Никакойпримеси! Я поручаю вам наблюдать за северным крылом, и вы оттуда - ни шагу.А я буду смотреть за южным крылом и главным нефом. Да присматривайтехорошенько за исповедальнями, как раз там-то эти наводчицы, сподручныеворов, и прячутся и только того и ждут, чтобы к ним спиной повернулись. Едва он успел договорить, как пробило три четверти двенадцатого. И в туже минуту ударил большой колокол. Он гудел во всю силу, и ему вторили другиеколокола. Эти полные, торжественные звуки захватили Жюльена Воображение егословно вырвалось на волю и унеслось далеко от земли. Благоухание ладана и розовых лепестков, которые разбрасывали передсвятыми дарами маленькие дети, одетые под Иоанна Крестителя, усиливало этовосторженное чувство. Величественные звуки колокола не должны были бы внушать Жюльену ничего,кроме мысли о том, что это результат работы двадцати человек, которым платятпо пятьдесят сантимов, а им помогают, быть может, пятнадцать или двадцатьчеловек из прихожан. Ему следовало бы подумать о том, что веревки изношены илеса также, что и колокол сам по себе представляет опасность: он падаетчерез каждые два столетия; не мешало бы ему рассудить и о том, нельзя ликак-нибудь урезать вознаграждение звонарям или уплачивать им за трудиндульгенциями либо какой-нибудь иной милостью от щедрот церкви, дабы неистощать ее казны. Но вместо того чтобы предаваться столь мудрым размышлениям, душаЖюльена, подхваченная этими полными и мужественными звуками, носилась взаоблачных просторах воображения. Никогда не получится из него ни хорошегосвященника, ни дельного начальника! Что может выйти путного из душ,способных так восторгаться? Разве что какой-нибудь художник! И вот тут-тосамонадеянность Жюльена и обнаруживается во всей своей наготе. Наверно, ужне менее полсотни из его семинарских товарищей, напуганных народнойненавистью и якобинством, которым их вечно пугают, внушая им, что оногнездится чуть ли не за каждым плетнем, научились как следует разбираться вдействительности и, услышав большой соборный колокол, не подумали бы ни очем другом, кроме того, какое жалованье платят звонарю. Они стали бывысчитывать с гениальностью Барема, стоит ли степень умиления молящихся техденег, которые приходится выплачивать звонарям. Но если бы Жюльену и пришлов голову задуматься о материальных интересах собора, то его воображениезавело бы его снова не туда, куда следует: он бы придумал, пожалуй, каксберечь сорок франков церковному совету, и упустил бы возможность избежатьрасхода в двадцать пять сантимов. В то время как процессия в этот чудесный, солнечный день медленнодвигалась по Безансону, останавливаясь у нарядных временных алтарей,воздвигнутых в изобилии городскими властями, старавшимися перещеголять другдруга, церковь покоилась в глубочайшей тишине. Там царили полумрак, приятнаяпрохлада, и все это было еще пропитано благоуханием цветов и ладана. Это безмолвие, уединение и прохлада в просторных церковных притворахпогружали Жюльена в сладкое забытье. Он не опасался, что его потревожитаббат Шас, надзиравший за другим крылом здания. Душа его уже почтирассталась со своей смертной оболочкой, а та между тем медленнопрогуливалась по северному притвору, порученному ее бдительности. Жюльен былсовершенно спокоен: он уже убедился, что в исповедальнях нет ни души, кроменескольких благочестивых женщин; глаза его глядели, не видя. Однако он все же несколько вышел из своего забытья, заметив двух хорошоодетых коленопреклоненных женщин: одна из них молилась в исповедальне,другая - тут же рядом, на низенькой молельной скамье. Он смотрел, не видя,но вдруг то ли смутное сознание возложенных на него обязанностей, то ливосхищение строгой благородной осанкой обеих дам заставило его вспомнить отом, что в Исповедальне сейчас нет священника. "Странно, - подумал он, -почему эти нарядные дамы, если они такие богомольные, не молятся сейчасперед каким-нибудь уличным алтарем, а если это дамы из общества, почему жеони не восседают торжественно на виду у всех на каком-нибудь балконе? Каккрасиво облегает ее это платье! Какая грация!" И он замедлил шаг, надеясь,что ему, быть может, удастся поглядеть на них. Та, что стояла на коленях в исповедальне, чуть-чуть повернула голову,услышав шаги Жюльена среди этой необъятной тишины. Вдруг она громковскрикнула и лишилась чувств. Потеряв сознание, она опрокинулась назад, а подруга ее, которая быларядом, бросилась к ней на помощь. И в тот же миг Жюльен увидал плечи и шеюпадающей дамы. Ему бросилось в глаза хорошо знакомое ожерелье из прекрасныхкрупных жемчужин. Что стало с ним, когда он узнал волосы г-жи де Реналь! Этобыла она. А другая дама, которая поддерживала ей голову, чтобы не датьподруге упасть, была г-жа Дервиль. Не помня себя, Жюльен бросился к ним.Г-жа де Реналь своей тяжестью увлекла бы и свою подругу, если бы Жюльенвовремя не поддержал обеих. Он увидел запрокинутую голову г-жи де Реналь насвоем плече, ее бледное, безжизненное лицо. Он помог г-же Дервиль прислонитьэту прелестную головку к плетеной спинке стула. Госпожа Дерзиль обернулась и тут только узнала его. - Уходите, сударь, уходите! - сказала она негодующим голосом. - Толькобы она вас не увидала! Да как же ей не приходить в ужас при виде вас! Онабыла так счастлива, пока вас не знала! Ваше поведение гнусно! Уходите!Сейчас же уходите отсюда, если у вас есть хоть капля стыда! Это было сказано таким повелительным тоном, а Жюльен так растерялся ибыл в эту минуту так слаб, что он отошел. "Она всегда меня ненавидела", -подумал он о г-же Дервиль. В ту же минуту гнусавое пение попов, шедших во главе процессии,раздалось в церкви: крестный ход возвращался. Аббат Шас-Бернар несколько разокликнул Жюльена; тот не слышал его; наконец он подошел к нему и, взяв егоза руку, вывел из-за колонны, куда Жюльен спрятался еле живой. Аббат хотелпредставить его епископу. - Вам дурно, дитя мое, - сказал он, видя, что Жюльен весь побелел ипочти не в состоянии двигаться. - Вы сегодня чересчур много трудились. - Онвзял его под руку. - Идемте, сядьте вот на эту скамеечку кропильщика позадименя, а я вас собой прикрою. - Они были теперь у самого входа в храм, сбокуот главных дверей. - Успокойтесь, у нас есть еще впереди добрых двадцатьминут, пока появится его высокопреосвященство. Постарайтесь оправиться, акогда он будет проходить, я вас приподниму - я ведь здоровый, сильныйчеловек, хоть и немолод. Но когда показался епископ, Жюльен так дрожал, что аббату Шасу пришлосьотказаться от мысли представить его. - Вы особенно этим не огорчайтесь, - сказал он ему, - я еще найдуслучай. Вечером аббат велел отнести в часовню семинарии десять фунтов свечей,сэкономленных, как он говорил, стараниями Жюльена, - так проворно он ихгасил. Это было мало похоже на правду. Бедный малый сам совершенно угас; онни о чем больше думать не мог после того, как увидел г-жу де Реналь.