Мы все обернулись... Перед нами, в том же костюме, в каком я его недавно видел, как привидение, худой, жалкий, дикий, стоял Латкин.
-- А бог! - произнес он как-то по-детски, поднимая кверху дрожащий изогнутый палец и бессильным взглядом осматривая отца.- Бог покарал! а я за Ва... за Ра... да, да, за Раисочкой пришел! Мне... чу! мне что? Скоро в землю - и как это бишь? Одна палочка, другая... перекладинка - вот что мне... нужно... А ты, брат, бриллиантщик... Смотри, ведь и я человек!
Раиса молча перешла через комнату и, взяв Латкина под руку, застегнула ему камзол.
-- Пойдем, Васильевна,- заговорил он,- тутотка все святые; к ним не ходи. И тот, что вон там в футляре лежит,- он указал на Давыда,- тоже святой. А мы, брат, с тобою грешные. Ну, чу... простите, господа, старичка с перчиком! Вместе крали!- закричал он вдруг,- вместе крали!! вместе крали!- повторил он с явным наслаждением: язык наконец послушался его.
Мы все в комнате молчали.
-- А где у вас... икона тут?- спросил он, закидывая голову и подкатывая глаза,- почиститься надо.
Он стал молиться на один из углов, умиленно крестясь, по нескольку раз сряду стуча пальцами то по одному плечу, то по другому и торопливо повторяя: "Помилуй мя, го... мя го... мя го!.." Отец мой, который все время не сводил глаз с Латкина и слова не промолвил, вдруг встрепенулся, стал с ним рядом и тоже начал креститься. Потом он обернулся к нему, поклонился низко-низко, так что одной рукой достал до полу и, проговорив: "Прости меня и ты, Мартиньян Гаврилыч", поцеловал его в плечо. Латкин ему в ответ чмокнул губами в воздухе и заморгал глазами: едва ли он хорошенько понимал, что он такое делает. Потом отец мой обратился ко всем находившимся в комнате, к Давыду, к Раисе, ко мне.
-- Делайте что хотите, поступайте как знаете,- промолвил он грустным и тихим голосом - и удалился.
Тетка подъехала было к нему, но он окрикнул ее резко и сурово. Он был потрясен.
-- Мя го... мя го... помилуй! - повторял Латкин.- Я человек!
-- Прощай, Давыдушко,- сказала Раиса и вместе со стариком тоже вышла из комнаты.
-- Завтра у вас буду,- крикнул ей вслед Давыд и, повернувшись лицом к стене, прошептал:- Устал я очень; теперь соснуть бы не худо,- и затих.
Я долго не выходил из нашей комнаты. Я прятался. Я не мог забыть, чем отец мне погрозил. Но мои опасения оказались напрасны. Он встретил меня - и хоть бы слово проронил. Ему самому, казалось, было неловко. Впрочем, ночь скоро наступила - и все успокоилось в доме.
