Раздевайся

27 Сборы

— Знаешь... я не хотел тебе звонить.

На белую простыню наползает бледный прямоугольник света из огромного в пол окна, остальное в густой темноте.

Жан-Жак не сомневается: с Отабека сталось бы провести в Торонто целых две недели на спортивных сборах и не сказать.

— Прости.

— Прости, что позвонил, или прости, что не хотел звонить?

Жан-Жак и не спрашивает откуда у Отабека номер телефона. Сам он, конечно, набрал с какого-то одноразового, который купил, как обычно, чтоб не переплачивать в роуминге и не зависеть от вай-фая. Жан-Жак бросает мокрое полотенце на пол и падает в простыни, в бледный прямоугольник света, прямо в середину. Любуется Отабеком. Тот стоит у окна, всё ещё голый, и неоново-синий свет города резко высвечивает тело из тени.

— Как наивно, Бекки. Ноа сдал бы тебя с потрохами, а!

— Не сдал бы, если бы я попросил, — возражает Отабек.

— Пф, ты плохо его знаешь, тот ещё болтун.

Отабек из тени смотрит на Жан-Жака. Тоже любуется.

— Я уже приезжал раз.

Вот как.

— Вот как?

— Давно. Ещё до того, как...

Ну давай, скажи уже.

До того, как мы снова поебались. До того, как мы снова поебались во второй раз. До того, как всё опять завертелось.

— ...Как ты перестал мне орать в коридорах.

Вот как это теперь называется. Так и запишем.

Жан-Жак не спрашивает, почему он передумал и позвонил, и хочет ли он ещё встретиться. И чего вообще хочет. Отабек же не спрашивает про номер в отеле и про то, кто укладывает сейчас спать его дочь, не спрашивает ни про что — он просто приехал, куда Жан-Жак сказал, и теперь стоит тут и проводит рукой по тумбочке у кровати, кончиками пальцев по абажуру настольной лампы, по дешёвым обоям с невнятным принтом под «итальянскую штукатурку», собирает в кулак штору никакого цвета...

— Что ты делаешь?

— Хочу запомнить тут всё.

Жан-Жак пренебрежительно фыркает:

— Все номера одинаковые. Как будто ты не видел... — Жан-Жак осекается и замолкает.