Грехи за семью печатями

Часть 23

   Тошнотворный запах роз с примесью приторных ароматов церковных масел с непривычки сбивал с ног похлеще колючего сквозняка. Шторы и балдахин реяли с тихими хлопками, балконные двери стучали то и дело, закрываясь и открываясь. Гарри нерешительно ступил в комнату и принялся растеряно блуждать взглядом по чертогам комнаты, избегая зрительного контакта со мной. Все также неловко он спрятал руки в карманы брюк и чуть ссутулился, маска серьезного взрослого мужчины тут же слетела с юношеского лица и вот, передо мной предстал несуразный курчавый мальчишка с подбитым распухшим глазом, который заработал свой фингал в очередной потасовке с отчимом, пытаясь безуспешно защитить мать.

   Он неловко переминался с ноги на ногу и прятался от чужого взора, будто его - старшеклассника вызвали к директору за драку в школьном туалете. Даже молчание и пустота между нами были наполнены неловкостью. А все сравнения юноши в тот момент никак не вязались с напускной брутальностью и фриковатостью Стайлса. Весь конфуз нашего момента заключался в очевидных нам обоим обстоятельствах, но также мы отказывались принять «постыдный» факт и сделать первый шаг навстречу друг к другу.

— Эрминия! — с резким порывом ветра в комнату вихрем ворвался Балтассарэ в искрящемся светлом костюме.

   Полы его белого пиджака разлетались в стороны, рубашка и вовсе была расстегнута больше, чем на три «приличные» пуговицы. Его отчаянный серый взор, направленный из-под кустистых бровей, метался по комнате, не дав признать себя и опомниться, я прыгнула в отцовские объятия. Балтассарэ налету поймал женскую фигуру в монашеском одеянии и по-отечески с трепетом прижал к груди. Древесный аромат его одеколона, подобно теплой родной ауре укрыл нас от чужих глаз и дурных событий. Душу и тело вновь обволокло приятным спокойствием и умиротворенностью. Уму непостижимо, каким образом Балтассарэ Инганнамортэ собственной персоной восстал здесь передом мной целым и невредимым, словно феникс из пепла.
Немного отпрянув от коренастой фигуры, я заглянула в родные глаза:

— Фераньи сказал мне, что ты мертв... — сдерживая душевные порывы, выдавила я из себя сиплым голосом, — Он сказал, тебя убили...

   На избуравленном мелкими морщинками лице не дрогнул ни один мускул. Широкое точеное лицо, добрая половина которого скрывалась роскошной черной бородой с легким благородным серебряным лоском, зачастую не выдавало чувств своего обладателя.