Поломанные психи

Глава 14. Так сложно постичь непостижимое.

Гермиона возненавидела его сильнее. Сильнее, чем может ненавидеть просто человек. Да, в ней неожиданно проснулась ненависть, которую можно собрать с миллионов человек. Это так грешно, так неправильно. Но как иначе? Как не возненавидеть этого человека? Эти резкие черты лица, эти серо-серебрянные глаза, эти тонкие губы, это дыхание, эту наглую усмешку, эти платиновые волосы, этот необычный беззвучный смех и эту неторопливую манеру разговора… Да просто всё это существо в целом. Это однозначно дьявольское порождение с ангельской внешностью.
Драко. Противно даже слышать отголосок этого имени своей голове. А оно так и стучит там, бьётся о стенки, словно жаждет вырваться наружу истошным криком, а затем сорвать с языка поток оскорблений и унижений.
Убийственно.
Гермиона мысленно проклинала его последними словами. Конечно, так было всегда, но сейчас это заставляло голову раскалываться от боли. Она ведь знала. Знала, что этот долбаный поцелуй что-то изменит в ней. И изменит координально.
Так вот. Он изменил. Сейчас, даже спустя три дня после этого «инцидентика», она чувствовала себя просто тошнотворно. Она избегала Малфоя, как могла. Она, уже привыкнув к расписанию Слизеринца, не появлялась при нём в гостиной. На совместных уроках старалась сесть подальше. На переменах, если замечала его в коридоре, то почти опрометью бросалась прочь. В ней что-то переклинило. Всего за три дня она стала невероятно раздражительной и необщительный. На постоянные вопросы в роде «Ты заболела?» или «Ничего не случилось?» девушка огрызалась, что всё в порядке, и старалась как можно быстрее слинять. Гарри и Джинни очень за неё переживали, правда, по одиночке. У них ведь была размолвка, только после неё Уизли с Блейзом чувствовала себя хорошо, а Поттер с одиночеством — не очень. Конечно, с ним был Рон, но это не любимая девушка. Тем более, он стала тем ещё психом, после очередной ссоры с Гермионой.
В общем, староста Гриффиндора чувствовала себя донельзя паршиво. Хотя, для реального описания её состояния необходимо перебрать кучу нецензурных выражений.
А самое страшное, что, как Гермиона ни старалась избегать Малфоя, он стал попадать в её сны. И там они снова целовались. Так приятно, так нежно, до дрожи, до слёз. Он был ей нужен больше, чем кто-либо другой. И это её ломало. Она смогла осмыслить это лишь после этого долбаного поцелуя. Смогла осмыслить, как ей этого хотелось. И хотелось не просто поцеловаться, а затем отпустить его в объятия других девушек, нет. Хотелось, чтобы он был только её, чтобы к нему не прикасались чужие руки, губы и прочие части тела.
И вот, в очередной раз проснувшись в холодном поту после кошмарно прекрасного сна, девушка для начала отдышалась. Она задыхалась во сне, словно её действительно целовали. На щеках остались дорожки слёз. Не грусти, а желания. Чрезмерного желания. Желания, которому нельзя давать волю, иначе будет только хуже.
За окном темень. Время к двум ночи. Стараясь унять дрожь в пальцах, Гермиона потянулась за кружкой остывшего недопитого кофе. Так хотелось, чтобы оно сейчас жгло горло, чтобы можно было сказать, что слёзы, выступившие на глазах, это вина горячего напитка, а не воспоминания о сне.
Её бил озноб. Ей действительно было необъяснимо плохо. И всё это стало происходить после поцелуя. Ведь столько раз парень был близок к поцелую, но лишь дразнил её желание и, приблизившись почти вплотную к губам, усмехался и отстранялся, удаляясь прочь. Но после того, как случилось то, чего тайно и незримо желала девушка, она словно заболела. Заболела им. Заболела этим чёртовым Малфоем.
Гриффиндорка, накинув поверх нежно-фиолетовой пижамы свой тёмно-бордовый плед, решила выйти в гостиную. Ей был нужен тёплый, ласковый камин, который, возможно, отвлечёт нежным потрескиванием огонька.
Она, тихонько зевнув, вышла из комнаты и почти неглядя вошла в гостиную, но там её ждал неприятный сюрприз.
— Бессонница мучает, Грейнджер?
Ну вот. Этот чёртов урод. Тварь, мразь, сволочь, ублюдок и ещё куча имён были присвоены ему в этой гостиной.
— Да пошёл ты, — тихо огрызнулась девушка и уже развернулась, дабы уйти.
— Ну и чего мы такие агрессивные? — с умешкой произнёс Драко.
— Просто отвали, ясно? — прошипела Гермиона, остановившись, но не поворачиваясь к нему лицом. Одна её часть мучительно желала остаться, но другая панически вопила, что нужно сваливать на другую планету.
— Ты, наверное, хотела посидеть здесь? Так садись, я тебе не мешаю. Сядь на другой край дивана, и всё.
— Я не хочу находиться с тобой в одной комнате, Малфой. Ты мне отвратителен.
— Да ладно, не паникуй, я не испытываю желания снова целовать грязнокровку. Не хочу больше губы марать, — нагло ухмыльнулся Драко.
Щёки Гермионы вспыхнули, словно два костра. Она обернулась к Малфою и настолько уничтожающе на него посмотрела, что любой другой человек мог бы превратиться в несчастную горстку пепла. Но не он. Он привык.
— Не. Смей. Называть. Меня. Грязнокровкой. — сковзь зубы процедила Гриффиндорка, крепко сжимая слабые кулачки.
Внутри всё кипело.
Этой белобрысой сволочи ещё хватает наглости припоминать то происшествие?!
Хотя… Это же грёбаный Малфой, чего от него ждать?
— Да ладно, это фактически твоё второе имя, чего психовать-то? — усмехнулся парень.
— Я психую?! — воскликнула Гермиона, не сдержавшись. — Просто я уже устала от всего этого, устала от унижений, устала от тебя!
— Так, хорошо, у тебя ПМС, я понял, только спокойно…
— Нет у меня никакого ПМС, мне просто это всё надоело! — закричала девушка, срываясь на визг.
Что-то в ней кипело и бурлило, не позволяя остоваться в спокойствии. Эта ссора образовалась почти из ничего, но она говорила правду. Она устала. От всего. И от всех.
— Да, хорошо, я понимаю, — произнёс Драко, удивлённо округлив глаза. И это было действительное удивление, не наигранное. Он никогда не видел старосту Гриффиндора в ТАКОМ состоянии. — Пожалуйста, садись на диван, давай поговорим, только спокойно. Ты скажешь всё, что накипело, я извиняюсь, а завтра мы об этом забудем и будем по-прежнему ненавидить друг друга, хорошо?
Он решил включить режим психолога, ибо догадался, что в таком состоянии девушка может много чего натворить. А ему, всё-таки, ещё хотелось жить.
— Я… Я не хочу говорить с тобой! Уйди, пожалуйста… — уже тише произнесла Гермиона, осознавая, что ведёт себя крайне глупо. Она была сама не своя.
Малфой вздохнул и произнёс:
— Нет, я не уйду. Тебе нужно выговориться, иначе ты мне скоро шею свернёшь, а я слишком красивый, чтоб подыхать. Сядь и спокойно скажи, в чём дело. Выскажись, как я сильно тебя заебал. Давай. Я сейчас серьёзно, без шуток и сарказма.
Он был иногда наредкость терпелив. Слизеринец терпеть не мог всех этих откровенных разговоров по душам, это нытьё, как всё плохо. Он предпочитал держать это в себе, и ему было противно, когда другие всё это выставляли на показ. Но что не сделаешь, чтобы выжить?
Гермиона недоверчиво на него взглянула. Ей хотелось этого. Хотелось сесть рядом с ним и всё рассказать. Или хотя бы часть того, что она чувствует. И она решилась. Абсолютно безрассудно. Не признаться ему в своих душевных терзаниях, а лишь сказать, как всё надоело. Ведь она чувствовала, что с ним происходит что-то похожее.
Девушка медленно подошла к дивану и осторожно села на некотором расстоянии от Драко, словно боясь, что он её укусит.
— Ну, давай. Скажи всё, что думаешь. Тебе это необходимо. Только спокойно, хорошо? Просто расскажи накипевшее, — произнёс Слизеринец, заглядывая в глаза девушки. Ей на миг показалось, что эти холодные глаза просвечивают её, словно рентген.
— Я… Мне плохо… Просто очень плохо. Такое чувство, как будто всё и все против меня. Всё пугает и злит, внутри кипит наболевшее за всю жизнь. Всё то, о чём обычно молчат. Потаённые обиды, скрытые слёзы… Всё это так выводит из строя. Это некуда деть, оно разрывает на части, хочется кричать об этом, ругаться, рыдать, биться в конвульсиях страха, боли и гнева. Всё настолько плохо, что начинает лихорадить и трясти. Хочется порвать все связи с враждующим миром, запереться где-нибудь и остаться наедине с одиночеством, поведать ему свои страхи и всё то, о чём не знают другие. Хочется просто умереть…
Малфой словно не слушал. Он смотрел остекленившим взглядом на девушку. Затем его глаза совершили движение из стороны в сторону, а после постарались спрятаться, лишь бы их не видели. Но Гермиона видела. Она замолчала, вглядевшись в него. Его глаза перестали казаться слепыми, они словно наполнились жизнью. Наполнились чувствами, которые присущи нормальным людям. И она поняла его. Поняла больше, чем себя.
— Ты ведь тоже это испытываешь, так? — Гермиона попыталась смотреть прямо в его глаза, но он упорно их прятал. — Ты тоже устал. Ты тоже чувствуешь себя настолько паршиво, что иногда жить не хочется. Я вижу это. Я знаю. Ты ведь ничего никому не говоришь. Ты всегда так холоден и спокоен, на тебе маска высокомерного равнодушия, но она уже начинает трескаться, и ты этого боишься. Ты никому ничего не высказываешь, ты замкут, хотя и стараешься быть общительным. Нельзя бояться высказывать чувства, тревоги и печаль своим близким. Хотя… Твои родители не те близкие, которым можно доверить свои чувства, да? Они настоящие аристократы, абсолютно холодные и равнодушные. Но ты-то не такой, я знаю. Ты совсем другой, просто боишься этого. Нельзя так. Когда-нибудь можно просто свихнуться, если всегда молчать. Поговори со своими друзья… Нет. У тебя из нету, верно? У тебя нет настоящих друзей, потому что ты не являешься настоящим. Ты должен…
— Ничего я тебе не должен! — воскликнул Малфой, и его глаза, только поддавшиеся чувствам, вдруг снова ослепли. — И никому не должен! Я в порядке, понимаешь? Мне не нужно ничего никому высказывать, я не собираюсь ныть! — он встал с дивана, словно возвысившись над девушкой. — И не говори обо мне так, будто знаешь меня! Ты на знаешь абсолютно НИЧЕГО! Ни меня, ни моих родителей, ни моих друзей! Не лезь в мои мысли, ты не умеешь их читать! И даже если б даже со мной что-то происходило, то это моё дело!
— Не только твоё! — Гермиона тоже встала, и парень отшатнулся на шаг назад. — И с тобой однозначно происходит что-то плохое, ведь ты всегда держишь всё в себе! Ты боишься правды! Ты себя боишься, понимаешь? Не я себя боюсь, а ты! Ты просто… просто… трус! Да, именно так!
Малфой вздрогнул так, словно по полу прошлась волна. На его лице выразился явно не поддельный гнев, но глаза оставались пустыми. Он сделал шаг в сторону Гермионы. Она отступила. Он сделал ещё шаг. Она встала за кофейный столик. Он одним движением спихнул столик с пути так, что тот упал в камин и мгновенно начал загораться. Гермиона взвизгнула и отступила ещё на шаг.
— Я не трус, ясно тебе?! Не смей так меня называть! — закричал парень так, словно он не в себе. Затем он сделал ещё шаг. Гермиона оказалась прижатой к стене. А он подошёл ближе, как обычно приложил руки к стене по бокам от девушки, отрезая пути к бегству. У Гриффиндорки задрожали колени.
— Малфой… Не надо, пожалуйста…
— Да не собираюсь я с тобой сосаться, делать мне больше нечего! — огрызнулся он. — Только хочу, чтобы ты усвоила пару уроков. Первый: ты всего лишь паршивая грязнокровка, и не можешь знать что-то обо мне, моей семье или о моей дружбе. Второй: твоя жажда поцелуя слишком видна, так что подбери слюни и не пялься так на мои губы. Уверяю, того, что ты желаешь, никогда больше не случится.
Гермиона округлила глаза, и в них вспыхнул гневный огонёк. Пусть он говорит правду, но он не смеет подносить её в таком контексте. Его необходимо проучить. Так жестоко, чтоб не зазнавался.
Девушка неожиданно решительно схватила его за так и не снятый галстук и так резко притянула к себе, что тот не успел понять, что произошло, как уже их губы соприкосались в поцелуе. Гермиона нагло кусала его губы, плюя на слёзы, снова бегущие на щекам, и на жуткую внутреннюю боль. Ей было нужно, чтоб он понял, что ей плевать на него и его губы. Настолько плевать, что она может спокойно его поцеловать, а не, как он выразился, «пускать слюни».
Слизеринец даже опешил. Ему было смешно, ведь Гермиона совершенно не умеет целоваться, но делает это так настойчиво-неумело, что даже возбуждает. Так хочется взять и ответить ей на поцелуй, крепче прижать к стене, запустить пальцы в эту шоколадную копну волос, полностью владеть ею…
Нет.
Так нельзя.
Драко дёрнулся в сторону, оторвавшись от неё и вырвав из её рук галстук.
Девушка ухмылялась. Но фальшиво. Она плакала. Ей было больно. Она не хотела этого делать, но теперь хотелось продолжать.
— Смешно, Грейнджер, — усмехнулся Слизеринец, зачем-то поправляя галстук, который нужно было снимать. — Ты настолько глупая и слабая, что мне даже противно. Ты похожа на неумелую шлюху, которой стыдно за свои поступки. Это унизительно и смехотворно.
Он натянул на лицо наглую ухмылку и отправились в спальню.
Гермиона сползла по стене и тихо зарыдала. Ей было слишком плохо. Она зря это сделала. Хотела преподать ему урок, а лишь унизилась. Унизилась чуть выше самого низкого. А Малфой прав. Это чертовски глупо. А она слишком слабая.
Кофейный столик, попавший в камин, разгорелся по полной, бросая искры на ковёр, но девушка рыдала, даже не думая это затушить. Она хотела, чтобы вся гостиная сгорела вместе с ней. А в своей спальне сидел Слизеринец, задумчиво глядя в стену и рассеянно слизывая кончиком языка кровь с прикусанной губы. Он думал. Думал о словах Гермионы. Думал о том, что она права.

Примечание к части от автора

Чёрт возьми, всё, капец, накипело, получайте этот неразборчивый бред!? Нет, правда, накипело. Сегодня с подругой говорили о их отношениях и придумывали небольшие моментики для следующих сюжетов.)
Да, обещаю, с этой главы всё будет очень жёстко. Иногда даже слишком...
В общем, надеюсь, это хрень вас не разочаровала.??✨❤️?
Очень интересно, как вам такой переход в жёсткую безответную романтику.)
Жду отзывов!)✨❤️??