Мы закрываемся в восемь

глава 7

«Мой дорогой Северус.
Ты наверняка уже обзавёлся совсем иными планами на это Рождество, но прости старику немного дерзости и позволь предложить свою кандидатуру в качестве приятной (или не очень) компании на этот вечер.
Готов принять твоё согласие при нашей ближайшей встрече.
Твой друг,
Альбус».

Хрупкий на сгибах листок бумаги был аккуратно сложен и помещен обратно в пергаментный конверт с гербовой сургучовой печатью, изрядно раскрошившейся от времени. Единственное приглашение, которое Северус когда-то принял, от единственного человека, которого он действительно считал другом. Но даже тот, достойнейший из всех людей, не смог уйти, не воспользовавшись им, хоть и ушёл навсегда. Что уж удивляться.
Северус открыл ящик стола и убрал письмо в картонную коробку. Каждый год на Рождество после смерти старика он доставал его, перечитывал и вспоминал. О своей работе в университете, о сложных отношениях с так называемыми коллегами, об Альбусе с его причудами. О долгих совместных вечерах, а самое главное — об участии и спокойствии, которые излучал друг, об уверенности в себе и собственных силах, которые он вселял. Вот бы он оказался рядом, хотя бы на мгновение, понимающе улыбнулся и помог вернуть утерянное равновесие. Потому что Северус не был уверен ни в чём, кроме одного — он снова оказался один. Его снова заставили выполнить свою функцию и оставили позади.

Хотя, конечно, никто его не заставлял. Это он, старый дурак, захотел помочь. Повёлся на зелень глаз и доверчивость улыбки, на грустную историю сироты. Знавал он одного такого в молодости, и тоже был очарован. Глазами, жестами, знаниями, властью. И к чему это привело? Одиночество и клеймо предателя. Славная награда за годы служения одной лишь идее, что он действительно нужен. Но ведь теперь всё было иначе, разве нет?

Северус зябко поёжился и плотнее закутался в халат. В квартире было холодно, несмотря на включённое отопление, и темно. Там, за окном, в чужих квартирах горел свет, сквозь шторы просвечивали силуэты ёлок, мигающие огни. Снейпу же было проще находиться в ночном полумраке, словно тогда никто, даже посторонние прохожие и не посмотрят в окно и не догадаются, насколько прибрана и безжизненна его квартира, насколько пуст и покинут он сам. И как бы он ни оправдывался перед собой — это не был его выбор. В юности — возможно, но не теперь, когда он узнал волнительное тепло мимолётных прикосновений, удовольствие от присутствия другого человека под одной с ним крышей, тревогу за благополучие этого человека, который так улыбается в ответ, что сбивает дыхание. Просто невозможно так обманывать! Или возможно? По крайней мере, обманываться уж точно.