Ты теперь моя

Глава 31.

Pov. Тэхен.
Колоссальное количество людей не может найти себя. Признаться по чести, я достиг всего, чего когда-то хотел. Не расслабляюсь, конечно. Некогда. Жизнь — это бесконечная полоса препятствий. Стараюсь предвидеть проблемы, а не решать их по мере поступления.
То, что случается в первый день нового года, к сожалению, не загадаешь. Горит контейнеровоз из Гонконга. Сто двадцать пять тонн груза. Только девяносто из которых застраховано.
Вал черного дыма виден за несколько десятков километров. Пока мы добираемся до контейнерного терминала, огонь охватывает весь нос палубы крупногабаритного китайского судна. Пожарная и береговая охрана общими усилиями пытаются гасить, но, как докладывает главный, огонь ползет дальше. Помимо загоревшегося судна у причала находится ещё три.
— Экипажи вывели?
— Почти. Два человека не были сняты. Не смогли обнаружить.
— Твою мать… — хмуро смотрю на начальника службы пожарной безопасности. — Это не почти, Бэк. Вызывайте помощь.
— Проблем не будет? — намекает на содержимое контейнеров.
— Альтернативы нет. Вызывай, мать твою, помощь. Огонь нужно гасить.
Бэк отправляется звонить и отдавать распоряжения, а мы с Намджуном отходим немного в сторону и наблюдаем за разрастающимся хаосом. Ветер несёт со стороны моря яростный треск огня, одинокие выкрики пожарных и спасателей, удушливый запах гари, шум бьющихся о борта судна волн. Море будто кипит. Хотя знаем мы, что ледяное оно. Темное, глубокое и ледяное.
— Думаешь, связано как-то?
— Не исключено. После снайперов затишье долгим было, — негромко отзываюсь я. — Надо проверять.
Мы ждали, что злопыхатель рано или поздно объявится, но не думали, что плацдармом для второго удара будет выбрана наша территория.
— Если связано, понимаешь, что это значит? — крутанувшись чуть в сторону, Намджун, прежде чем сунуть в рот сигарету, сплевывает на бетон.
А мне в клубах этого густого чада даже курить неохота. Чувствую, как эта копоть в лёгких оседает.
— Что у нас засланный, — понижаю голос.
— Сука, у меня между булок мокро, когда я об этом думаю.
— Не суетись, Намджун. Сейчас уже нахрен бисер метать. Человек зашорится. Возможно, даже свинтить попытается. С умом надо. Не привлекая внимание.
— Найду падлу, собственными руками придушу, — мрачно обещает тот и, делая глубокую затяжку, вновь к причалу взгляд уводит.
— Рано об этом думаешь. Соберись. Сублимируй в мирное.
Ему наставления даю, когда у самого внутри все горит растереть суку по этому причалу, чтобы только мокрый след остался.
— Что, если кто-то из "этих" этой твари заморской помогает?
— Очень маловероятно. Фрол после свадьбы только и делает, что ковровой дорожкой стелится. Забыл показательную казнь, которую он устроил, когда у себя гниду нашел? — припоминаю стрельбу в лесу. — Он с нами мира хочет. Ему это выгодно.
— Да, прав ты. Трясет его от одного лишь допущения, что может тебе в немилость пасть, — привычно усмехается Намджун. — Знает, что тягаться бессмысленно, а к кому-то чужому в городе им в первую очередь сложно привыкать пришлось бы.
— Можно рассчитывать, что снова по своей инициативе с помощью придут.
— А другие?
— У них своя территория. Мы друг другу не мешаем.
— Значит, все же чужие… Я эту амурскую тварь, когда найдем…
— У нас когда последний раз молодняк был? — перебиваю бессмысленную сейчас агрессию.
— На тот уровень, который тебя интересует, с полгода никого не принимали, — произносит Намджун после паузы. — Я ещё уточню, но обычно в курсе таких дел.
— Уточни. Если кто-то из своих, из проверенных, сам душу вытрясу.
Даже с вертолетами погасить возгорание удается только ближе к утру следующего дня. Возвращаюсь домой злым, голодным и адски уставшим. На сон выделяю всего пару часов, потом обратно нужно в офис. Пожарная комиссия начнет расследование.
Сегодня Дженни не с добром ждёт. Улавливаю ее разболтанное настроение, едва пересекаемся взглядами. Чтобы не пугать ее, душ принимал внизу, поэтому вхожу в спальню в одном полотенце.
— Доброе утро, —  голос звонкий и бойкий, вовсе не приветливый.
— Доброе.
Под неусыпным недовольством, подхожу к комоду. Скидываю полотенце и натягиваю трусы.
— Если есть что-то важное, говори, — даю отмашку. — У меня мало времени.
Услышав ее шумный порывистый выдох, обращаю взгляд, чтобы в лицо посмотреть.
С Джи далеко не всегда получается предугадать, по какому сценарию ее в тот или иной момент понесет. Как только я нажимаю на паузу, оцениваю ситуацию и пытаюсь выработать тактику, не раз было, делает нечто, казалось бы, совсем незначительное, и все настройки попросту слетают. Замыкание, обновление, аварийный рестарт.
Взрывная девочка-торпеда. Порой выстреливает так, что, как ни старайся, задевает. Горящими искрами осыпает. Случается, просто в глаза смотрит — озноб по коже, скажет что-то — земля из-под ног уходит, прикоснется — потолок падает.
Осознавая, в каком хреновом состоянии сейчас нахожусь, я машинально блокирую все органы восприятия. Отсекаю ее. Отгораживаюсь. Смотрю равнодушно, только потому что не желаю на воспалённом нерве причинять ей вред.
— Ты знал, что операция не помогла? — голос Дженни обрывается слишком резко, а мое молчание выделяет ее отчаяние ещё сильнее. — Сегодня папе стало плохо. Мы вызвали «скорую»… — дробит с дрожью и громким дыханием. — Я в шоке, потому что, оказывается, все к этому были готовы! Лиён, Марк, врачи… Ты тоже? Знал?
— Да, знал.
Ее будто волной ударяет. Отшатывается. Зажмуривается на миг, а потом кричит от боли, конечно:
— Почему мне никто не сказал? Почему? Как это называется? Как ты мог?
Пересекая разделяющее нас расстояние, ударяет меня кулаками в грудь. Когда я ловлю и сжимаю ее тонкие запястья, изо всех сил пытается вырваться.
— Не сказал, потому что меня это не касается. Решение твоего отца.
— Но меня касается, — слышит через слово, очевидно. И я ее даже понимаю: на него ведь она не может разозлиться. Остаюсь только я. — Разве тебе все равно, что я чувствую? Как ты так можешь? Ты же понимаешь, что я… Я же… Неужели тебе плевать на мои чувства?
Меня, будто угодившего на взрывчатку, на куски рвет. Не знаю, что именно срабатывает: ее слова, ее обида или ее боль. Дёргаю девчонку на себя, прижимаю к груди слишком резко и грубо. Настолько крепко, что рискую попросту переломить ей кости. Обездвиживая полностью, закрываю ею свои пробоины. Запах ее вдыхаю, чтобы хоть как-то в себя прийти.
Дженни. Дженни. Дженни.
Моя. Моя. Моя.
Не сразу слышу, что она пыхтит, стонет и хнычет от боли, которую вызывают эти объятия.
Совершая вдох, плавно разжимаю руки. С опаской и подспудным намерением, если рассыпаться начнет, ловить и клеит заново буду. Будто пьяный, воспалённым взглядом смотрю, как она отстраняется. От шока на миг затихает. Обхватывая себя руками, растирает плечи. Прошивает глазами, огнем окатывает.
— Что ты делаешь? — вопрошает шепотом. А потом, глубоко и рвано, вновь кричит: — Не молчи! Не молчи же! Скажи мне хоть что-нибудь!
Не знаю, почему позволяю хлестануть себя по лицу. Наверное, хочу, чтобы ей легче стало. А может, рассчитываю все же разозлиться… Никогда ещё внутри меня не царила такая беспроглядная разруха.
Дженни бьет меня по щеке ещё раз, а после, поймав взгляд и прочитав там угрозу, которую я, вероятно, инстинктивно транслирую, бросается удирать. Но едва я за ней шагаю, резко тормозит и, развернувшись, с размаху буквально влетает мне в грудь. Обхватывая руками, жмётся всем телом.
Первые секунды просто охреневаю от этого контраста.
— Обними же меня… Тэхен… Не будь таким… Разве ты не понимаешь, как мне больно? Разве тебя все равно?
У меня в тот момент полная атрофия наступает. Я ничего не чувствую. Я себе запрещаю. Удается с натяжкой, надо признать. За грудной клеткой все гудит и пылает. Одно сплошное раскалённое крошево, сбивающееся в растущий, будто на дрожжах, ком. Ничего нельзя из этой массы вычленить и толком прочувствовать.
И это хорошо. Безусловно.
— Я понимаю твое желание придумать для себя сказку. Ты запуталась в эмоциях, Дженни. Это не любовь, — если бы не внутренние вибрации, сам бы не признал свой холодный и бездушный голос. — Во всем этом нет необходимости. Незачем тебе расстраиваться и обижаться на меня. Сама же от этого пострадаешь.
Во второй раз осознанно позволяю ей отстраниться. Взгляд убитый выдерживаю, прежде чем она голову свешивает и медленно отходит в сторону. Уже знаю, чтобы овладела своими эмоциями, нужно задеть ее гордость.
Она задета. Смертельно. Кровоточит незримо.
Втягивая медленными рывками воздух, пытаюсь понять, почему не получается сделать это нормально с первого раза.
— Я в больницу, — голос Дженни звучит глухо и натянуто.
— Позвони, если что-нибудь понадобится. Мне или Сехуну.
— Хорошо.
Прослеживая за тем, как она подхватывает с дивана спортивную сумку, убеждаю себя, что все сделал рационально и правильно.
Но стоит ей покинуть спальню, с меня будто морок сходит. Анестезия перестает работать. Внутри разливается попросту нестерпимая бесконтрольная боль.