Ты теперь моя

Глава 59.

Pov. Тэхен.
Так получается, что на обряд крещения я опаздываю. Не по своей вине, иногда обстоятельства выше нас. Вхожу в церковь, когда батюшка уже полощет Ена в большом медном чане. Сын смеется и, взбивая ногами освященную воду, забрызгивает ею всех рядом стоящих.
Джи, словно ощутив присутствие, оборачивается. Вижу, что сердится. На расстоянии двух шагов с самым серьезным видом ей подмигиваю.
Я здесь. Держись, мурка.
Она вздыхает и смягчается. Знаю, что нервничает, а я, скотина, опаздываю.
Равняюсь с ней и парнями в один ряд, в паре метров от крестных родителей. Беру за руку. Она у нее холодная и влажная.
— Ну, как вы тут?
— Порядок, — ответно мою ладонь сжимает.
— Я так и думал. Умница.
— Похоже, ему нравится, — чуть улыбается Джи.
— Определенно.
Вся эта атрибутика, заунывное и вместе с тем возвышенное чтение библейских псалмов и хоровое пение моментами прям до костей пробирают. Значит, что-то духовное и у меня внутри имеется. Отзывается. Теплится. Воском плавится.
Принимаю новое решение. Джи по дороге домой ставлю перед фактом:
— Надо нам повенчаться.
— Опять "надо"? — усмехается она, придерживая пальцами грудь, на которую прямо в машине набросился оголодавший Ен. Направляю взгляд на водителя. Хорошо, что я пять минут назад добрался, водитель проверку выдерживает — следит только за дорогой. — Ну, надо так надо, Тэ. А когда?
— Договорился на следующие выходные.
— Ким… — выталкивает Джи вместе со свистящим громким выдохом. — Вот, что за манера, а? Мне ведь подготовиться нужно, какой-то наряд подобрать…
— Успеешь, мурка. Только фату не надевай.
— Какую фату?
Прочищаю горло и скашиваю взгляд в сторону.
— Свою.
— А почему? — по голосу слышу, что поняла.
Играет со мной.
Упорно в окно смотрю. Постукивая пальцами по нагретой у стекла коже, фокусируюсь на городской суете и, помня о сыне, стараюсь выражаться культурным языком.
— Почему, почему… Джи, — с нажимом ее имя произношу, как и всегда, когда нужно собрать ее внимание. — Не хочу, чтоб в церкви неуместные воспоминания погнало. Оденься скромно.
После этих слов она недолго выдерживает паузу. Потом, не сдержавшись, прыскает и откровенно хохочет. А у меня уже стоит.
— Джи… — поворачиваюсь, когда на ее веселье реагирует сын. Выпуская изо рта грудь, в тон матери заходится смехом.
— Ох… — хихиканье моей мурки обрывается. Ей приходится резко притиснуть к соску пеленку, чтобы остановить брызнувшее молоко. — Ен, что ты вытворяешь? — и вновь смеется. Теперь уже не на меня эта эмоция направлена. — Тебе тоже смешно, да?
Когда она передает разгулявшегося сына мне, закрепляю его в автокресло и подаю ему странную пёструю цацку, от которой он с необъяснимой силой прётся. Джи тем временем обтирается салфетками и поправляет одежду.
— Я на полном серьезе сейчас, — ловлю ее взгляд.
— Да, я поняла. Только фату мне в любом случае уже нельзя… И вообще, нельзя нам венчаться...
— Еще как можно.
— Там правил много, да и ещё  ответственность увеличивается, — видит, что я на это никак не реагирую. Добавляет весомый, по ее мнению, аргумент: — Три дня воздержания перед обрядом…
— Потерпим.
— Серьезно?
— Серьезно.
— Ну, ок, — скрещивая на груди руки, долго буравит меня взглядом. — Это ж мы душами соединимся?
— Мы — уже, — сурово подсекаю ее попытку меня то ли шокировать, то ли испугать.
— Поверить не могу…
— Что?
— Что тебе это нужно.
— Нужно.
Крестины празднуем в саду. Листья уже пожелтели, местами начали опадать, но в общей массе еще не утратили своей природной яркости и сочности. Гости вздыхают, нахваливая эту красоту. А мне сегодня хочется напиться. Не так, чтобы прям в дымину. Меня несут хорошие эмоции. Я счастлив. Да, именно так это и называется. Я счастлив и всех угощаю. Японского посла, в том числе. Они, конечно, наглеют и половину вечера болтают на своем. Джи тоже вклинивается. Вот она, подозреваю, на японском мастак ещё тот. Посол то и дело снисходительно улыбается и, напрягая извилины, со всех потуг пытается понять, куда она направила свою мысль. Нравится ему моя жена. Она всем нравится. Моя солнечная Джи.
К вечеру я порядком хмелею, не скрою. То и дело ее к себе привлекаю. Обнимаю без какой-либо сдержанности. Она и сама жмётся, много улыбается.
У сына сегодня до безобразия много нянек. Он от них наверняка сам устал. То и дело зевает. И хорошо, есть шанс, что ночью нормально спать будет. А мы с Джи по душам прошвырнемся. Мурка в моей, как умеет, ураганом. Украдкой поглядывает и взглядом это обещает.
А я дышу и чувствую, что живу. На полную. Раньше не знал, что так бывает. Теперь по-другому не согласен.
Я с Джи танцую. Много, как она любит. Чтобы подтаяла моя мурка, дошла до нужной кондиции.
— Ким, я тебя люблю, знаешь? — смеётся, когда слишком близко ее к себе прижимаю.
— Знаю.
— Чувствуешь?
— Чувствую. А ты чувствуешь?
— Как ты меня?
— Именно.
— Конечно, Тэ. Конечно, родной.
Ночью трахаю ее медленно, как вчера не мог. Сегодня алкоголь помогает долго продержаться. После каждого тягучего толчка дрожь ее ощущаю. Мелко-мелко, едва заметно, вибрирует, будто искрит моя мурка. До утра я ее точно затрахаю.
— Я устала… Отстань, Тэ, я спать хочу…
— Завтра отоспишься. Я с сыном на рыбалку поеду.
— Какую рыбалку? Ты совсем пьяный? — приглушенно смеется подсевшим голосом.
— Обычную такую. С удочками. У речки посидим. Уже можно. Ему понравится.
Она таращит на меня глаза и снова смеется.
— Не думаю.
— Вот и правильно, не думай. Давай еще, мурка. Нам потом три дня нельзя будет.
— Тэ, у меня сил нет…
— Я с тобой свою разделю. Все сам. Давай.
— Ох, черт… Тэ…

Обряд венчания устраиваем на закате дня. Дженни без фаты. Платье подобрала простое, белое, длинное в пол, без каких-либо нелепых рюшей и финтифлюшек. Трудно мне полностью очистить мысли и сосредоточиться исключительно лишь на церемонии. Однако я на исповеди  чистосердечно покаялся, что сволочь порочная. Он мне все отпустил. Сейчас смотрит, и хрен по моему суровому лицу считает, что я по новой окаянства тут же набираюсь.
Главное здесь что? Люблю я свою жену. Люблю вот так вот до греха сильно. Кто ж виноват, что я тише и слабее не умею? Смотрю на нее, земля под ногами трескучей паутиной расходится. А она улыбается и краснеет от смущения.
Знает меня, родная. Все понимает.
Горит в груди. Никакие ветра не способны затушить. До гроба ее вот так любить буду. Потому что моя она...
Едва выходим из церкви, поднимаю на руки. Крепко целую, забывая о том, сколько человек нас ждет во дворе. Джи, застыдившись, даже упираться начинает. Потом все равно сдается. Подчиняется. Сладко отвечает.
Если бы иметь возможность описать, каким бальзамом на душе разливается эта благодать…. Сказать, что она и сын для меня все — ни хрена не сказать. Выше, чем с ними, я никогда не взлетал. Выше — просто невозможно...