Я иду тебя искать

Четыре. 1.

Письмо второе, оно же последнее.
Август 2006.

Мой маленький солнечный зайчик... 

Ты стал совсем неуловимым и призрачным, и даже разговаривать у меня с тобой уже не получается – словно бы во мне кто-то выключил этот твой свет, и ничего  не осталось, ничего... пусто.

День рождения же был у меня недавно, помнишь? Смешно так, смотришь на циферки, и кажется, что они к тебе не имеют ну совершенно никакого отношения. Они не твои, они не могут быть твоими... Просто когда ты понимаешь, что тебе уже 26, а ты в этом мире ничего ни для кого не значишь, ты начинаешь падать. Падать в огромную черную дыру, выбраться из которой не в пример сложнее, чем в нее попасть. 

Сначала ты еще сопротивляешься. Цепляешься за какие-то мимолетные встречи, придаешь им значение государственной важности, усилием воли возводишь эти встречи в ранг неземной великой любви... но проходит пара дней, и великая неземная любовь испаряется, и даже его имя потом в телефонном списке кажется каким-то чужим и незнакомым. Кто это был?... чем отличался от предыдущего? ... а, к черту, неважно... важно, что они все уходят, Жень. И никто из них, никто, совершенно не нужен. Ни на минуту. 

О да, сначала себя утешаешь сравнением с кастингом: вот он, красавчик, сижу, отсортировываю участников проекта, выбираю финалистов... а потом понимаешь, что нихрена это не кастинг. Что нихрена ты не отбираешь. Ты просто аэропортовский зал пересадки, через который они все идут на свой рейс. Они не останутся в этом зале надолго – не потому, что зал плохой, нет (можно себя этим утешать, кстати, какое-то время). Просто им нужен самолет, а вовсе не временное кресло. Ты – такое временное кресло. Расслабиться, выпить по стаканчику – и идти дальше. На свой рейс.

Так вот, Женя, когда ты вдруг ощутишь себя в роли этого самого, затертого чужими задницами, кресла, ты перестанешь считать, что ты способен что-то изменить.

Не ври себе, начинает нашептывать в уши гаденький голосок подсознания. Не ври себе, ты ничегошеньки не способен с этим поделать, хоть на голове стой, хоть цыганочку с выходом пляши. Давай, изображай короля судьбы, любимчика удачи, давай, веселись, развлекайся, хватай в мутном угаре первого попавшегося, заблудившегося в аэропорту, тащи его в свой временный закуток, делай вид, что именно он-то тебе и нужен, его-то ты и ждал... кого ты обманываешь? Через два дня ты снова проснешься один, и засыпать будешь один, и тошнить тебя будет от них всех, чужих и ненужных. Вот они, люди, рядом: за стеной, вокруг, снизу, сверху, шумят, ползают, как муравьи, по своим делам, шебуршатся, и ты – часть всего этого муравейника. Не один, нет-нет, ты не один, все хорошо. Выдохни. 

Наш мозг – уникальная штука, Женя. Он способен обманывать нас самих очень долго. Годами. Он подсовывает нам какие-то иллюзорные цели, к которым мы, взрывая копытами землю, стремимся, выбиваясь из сил; подсовывает «обманки» наших идеалов, подпихивает веру во что-то... разуверился? НнннА тебе новую веру, краше прежней. Знаешь, что самое страшное и разрушительное? Надежда. Сказать, почему? Потому, что она не дает двигаться дальше. Она держит на какой-то одной точке, не давая возможности сбросить старую, отмершую кожу, и пойти в другом направлении. Вперед, назад – неважно, но переболеть – и пойти. Она сладенько поет про то, что «все еще может быть, надо только подождать, надо только попробовать еще вот то и вот это, и все будет, честно-честно!» Это тоже обманка нашего сознания, Жень. Специальная обманка, чтобы мы не сошли с ума от боли, сбрасывая эту отмершую кожу. Ведь трезво взглянуть на свою жизнь, без всех этих утешительных бантиков, очень больно. Очень. Так больно, что подсознательно мы не хотим этой боли, и выдумываем себе и надежду, и веру, и цели... 

Я живу так с того дня, как ты уехал. Я обманываю себя, придумываю себе какую-то надежду, чтобы не спятить окончательно. Понимаешь парадоксальность? Понимаешь, как смешно это все, если смотреть здраво? Мы сами себе придумываем фантазию, и живем ради нее. Мы называем эту фантазию будущим, а когда настоящее, реальное будущее приходит, и оказывается не таким, как наша бог знает как придуманная и слепленная из кусочков фантазия, мы, видите ли, разочарованы. Недовольны. Страдаем. Ах, какой сюрприз: мы придумали совсем не то, что случилось! Должно было быть иначе! Вот же картинка, тут должно было быть в кружевах, а посредине - жемчужинка! Красивая! Как же так! 

Вот так и ахаем, и носимся кругами вокруг порушившихся фантазийных вигвамов, как курицы с отрубленными головами. Сам придумал – сам поверил, удобно. И вроде бы голова занята, и вера жить помогает, и даже работать веселее. А когда вдруг понимаешь, что стал заложником своего же придуманного ожидания... становится так тошно, Женя. До оскомины тошно, до стыдных слез. Потому, что приходит пора осмотреться, снять свою красивую вуалетку, делавшую реальность приятно-дымчатой и размытой. А вокруг мусор на заплеванном асфальте, и никаких кружев. И ждать больше нечего, и сил больше нет. Да и желания, честно говоря. Вот и лежишь, Жень, смотришь в темноту напряженными глазами, и вдруг так надоедает это все... Возня эта мелкая. По кругу одни и те же лошадки и жирафики, как в детской карусели, и уже тошнит от них, тошнит, остановите... 

Наверное, я не буду тебе больше писать. И если я сойду с ума от боли, то так тому и быть. Просто это, оказывается, так глупо – писать в пустоту... в пустоту, которая никогда не ответит.