Письмо первое.
Ноябрь 1998
Привет, Женька...
Знаешь, когда я понял, что не смогу тебя найти, у меня словно бы кусок души какой-то оторвался. Я разговаривал с тобой по вечерам, спорил, делился мыслями - да и сейчас делюсь! - и все это было в надежде, что вот-вот оно станет явью. А оно не стало... Мы с тобой так о многом не поговорили тогда. Ты говорил, что необязательно обсуждать важные вещи. Достаточно просто знать, что можешь это сделать. И знать, что тебя поймут... а теперь я уже знаю, что мне не с кем разговаривать.
Я не знаю, что мне с этим делать.
Я не знаю, как мне отыскать тебя, мое маленькое солнышко. Не для разговоров, нет – просто потому, что без тебя у меня какая-то вечная осень... Дни идут за днями, а я все так же топчусь на одном месте, и тебя у меня по-прежнему нет.
Работа, жизнь, учеба, знакомые какие-то... все это вертится, вертится вокруг, и когда останавливаешься и смотришь по сторонам, оказывается, что лето давно сменило весну и тоже давно прошло, и теперь вокруг осень, а значит, самое время достать ностальжи, хандру, сплин – и что там еще положено доставать в это время года... Смешно, да? Вот и я всегда смеялся, когда видел что-то такое в книгах и кино, но со временем приходит понимание: в этом что-то есть. Вот ты, Жень, знаешь, что такое одиночество? Знаешь? А откуда?... да нет, не думаю, что ты до конца понимаешь, что я имею в виду. Настоящее одиночество, солнышко, это даже не грусть. Нет. Это враки все, про трагичные художественные образы в сумерках. Настоящее одиночество – это когда приходишь домой, неважно, откуда – и тебе ничего не нужно. Ты просто сидишь на своей кровати, смотришь прямо перед собой – и ничего. Абсолютно. Ничего. Не. Хочется. В красивых фильмах про одиночество герои наливают вина и философствуют, но все это чушь. В реальной, обычной, такой как у нас, Женя, жизни, не хочется ни шевелиться, ни наливать это чертово вино, ни даже снимать ботинок. Сидишь, как дурак, в этом одном не снятом ботинке, и хочется сдохнуть. И в голове такая пустота, такая гулкая тишь, что впору патентовать практическое применение той самой, Торичеллевой, из физики. Но и этого не хочется. Сидишь. И ждешь. И сам не можешь понять, чего ждешь? Утра, наверное? Чтобы что? Снова заставить себя подняться, перевернуть свое лицо улыбкой к людям, и изображать, что у тебя все здорово. Все замечательно. Все просто супер. Ты ведь такой классный, общительный, улыбчивый, к тебе тянутся люди, им с тобой интересно, и вокруг опять целая карусель этих лиц, знакомых, дел, снова дел, событий, визитов, кафе, проектов, разговоров... Ты порхаешь мотыльком, сияешь и лучишься, а потом закрываешь за собой дверь своей квартиры – и просто смотришь в стену. И улыбка стекает, как неправильно наложенный грим. И ты сидишь – и ничего не хочешь. Скажешь, это не одиночество? Скажешь, что все эти люди, улыбки, разговоры – все это не одиночество? Нет. Понимаешь, чтобы не быть одиноким, вовсе не обязательно быть окруженным людьми и разговорами. Одиночество – это не статус. Это где-то внутри сидит, мерзенькое такое, поднимающее голову, когда тебе плохо. И вовсе не обязательно все время находиться среди людей – чтобы не быть одиноким, достаточно хотя бы иногда ощущать рядом кого-то, кому на тебя не наплевать. Кому не все равно, надел ли ты шарф, например. Ой, не надо только скептически усмехаться и вздергивать бровь - все мы такие, знаешь, на людях циничные, изображаем из себя черт-ти что, а на деле, если разобраться, мягкие, как масло. И, в общем-то, кроме кого-то рядом, нам больше ничего не надо, если уж начистоту. Или ты скажешь, кого-то обрадует рассвет на Мальдивах, если некому сказать – «Смотри!»? Ха! Так рассуждают только те, у кого никогда не было рассвета на Мальдивах, и не было того самого одиночества, когда вместо восхищения этим самым гребаным рассветом хочется утопиться в океане из рекламы Баунти, или повеситься на пальме. Нет, понимаешь, если ты не один – в целом, не в настоящий момент, а вообще, не один – то иногда можно, конечно, и на рассвет полюбоваться, кайфуя от свободы и возможности побыть наедине с самим собой. Но это работает только тогда, когда ты знаешь: через пару дней ты вернешься, и тебя будет кто-то ждать. И ты ему про этот самый рассвет в красках расскажешь. Как там было сказано в одной мудрой, мудрой книжке? Мол, ты сам выбираешь, что это: одиночество или свобода? Ага. Да, конечно. Красивое слово... только свободой это зовется первые пять лет, Женя. Или десять. Когда еще не устал от хороводов случайных лиц вокруг, от улыбок, от разговоров и разочарований в тех, кем еще вчера был очарован. А потом оно все равно тебя накрывает – одиночество. Как будто по башке с размаху бьет. И ты сидишь – и смотришь в стену... впрочем, я об этом уже, кажется, писал. Что-то сегодня в атмосфере – бури, что ли, магнитные. Такую чушь несу, самому смешно. Не обращай внимания. Так вот. Что я говорил-то... А! Я ж пришел просто рассказать, как у меня дела. Нормально у меня все, знаешь. Главное ведь что? Все здоровы, работа небольшая есть, и даже приносит маленькую денежку, с голоду не помираю, живу не на помойке, прыгаю пока очень даже бодренько. Чего еще надо-то человеку? Уж явно не осенние сопли про одиночество и того, кто нужен. Нет. Просто иногда, знаешь, так тошно становится. И даже мантра про то, что все хорошо, перестает помогать. Но это все временно. Выдыхаем, надеваем улыбку – и вперед. С песней. И с танцами даже иногда. Так что все нормально, Жень. Надеюсь, и у тебя тоже... А письмо это я не знаю, куда отправить. Сохраню просто, наверное, для себя...
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Я иду тебя искать
General FictionРаз, Два, Три, Четыре, Пять - Я иду тебя искать... Что я скажу тебе, когда найду? Что первая любовь, боязливая и сияющая глазами, никогда не умирает? Или что годы все-таки способны подернуть пылью и паутиной всё, даже воспоминания?... Спасибо мо...