Я иду тебя искать

2.

Собаку  назвали Брамс. Это был овчарочий подросток с любопытной и хитрой физиономией, который первым выглянул из вольера в собачьем приюте. 

Поехать за собакой в приют предложил Алекс: он так красочно расписал детям бездомных бедняг, потерявших веру в то, что их кто-то возьмет домой и полюбит, что те не колебались ни секунды, моментально забыв все свои споры относительно породы. 

- Конечно, надо спасти кого-нибудь оттуда, -  прижимал руки к груди Макс, - и какая разница, какой он породы? Он все равно будет наш, любимый! 

Миа молча кивала, одной рукой натягивая сандалик, второй  пихая в рюкзак недавно купленный поводок.

Профессор улыбался.

И они поехали. 

Приют находился в пригороде, но дети были готовы ехать хоть сутки, лишь бы добраться до своей собачьей мечты. 

И этот хитрый глаз, появившийся из-за вольера, их сразу покорил.

- Давайте назовем его Моцарт? – горя глазами, бегал вокруг повизгивающего от счастья щенка мальчик, - смотрите, какой он музыкальный!

Миа молча кивала, обнимая щенка за шею и рискуя придушить от полноты чувств.  

- Он слишком бойкий для Моцарта, уж скорее Брамс, - возражал Алекс, пытаясь спасти собаку от удушья.

Андреас получал инструкции от хозяина приюта: сколько раз и чем кормить, как гулять, как приучать слушаться новых хозяев... Порода оказалась помесью немецкой овчарки с кем-то неопознанным, шести месяцев от роду; щенок был уже научен давать лапу, сидеть, лежать и смирно ходить рядом. 

- Нам больше ничего и не надо, - уверял Андреас хозяина, - у нас свой дом, и дети будут с ним просто бегать во дворе и по саду, выставки нам не нужны...

Дети не отлипали от щенка, наглядно демонстрируя, что бегать щенку вообще не придется – только если волоча за собой сразу обоих обнимающих. Миа цепляла поводок, Макс спорил, что она делает это неправильно и исподтишка пихался, Алекс пытался их помирить и незаметно стащить опасно намотавшийся вокруг собачьей шеи поводок... Келлер смотрел на всю эту суету, и в душе у него разливалось какое-то бесконечно теплое и щемящее счастье. Все это было теперь его реальностью. Его жизнью, его буднями.  И он  готов был теперь на что угодно, лишь бы эти будни продолжались как можно дольше.