Арсений проводит рукой по лицу и устало поджимает губы, глядя на часы на запястье, отсчитывающие пульс: если сейчас он не успокоится, с такими данными ни на какой рейс его не допустят. А он не успокоится, пока не прекратится этот очередной разговор, способный привести к целому нихуя – только отец упрямо считает иначе.
В принципе, отец слишком часто считает иначе касаемо любого вопроса, которых может возникнуть в пределах четырнадцати миллиардов вероятных реальностей. Так себе попытка состыковать взгляды на жизнь.
− Я тебя услышал, − спокойно отвечает Арс, откидывая голову на подушки. – Ничего не могу обещать, у меня нет возможности брать отгулы тогда, когда пожелаю. Если получится, я приеду. К тому же, не думаю, что вы сильно расстроитесь, если меня на семейном празднике не будет.
Последнюю фразу он добавляет с заметным раздражением, заранее об этом жалея, но сдержаться не может; отец бросает в ответ что-то едкое, и Арсений еле молчит, чтобы не сделать добивочку в стиле «у вас и без меня достаточно детей и племянников, чтобы поразвлекаться». Блядский боже, это так глупо и повторяется из раза в раз. Вспоминается монолог из «Фар край»: я уже говорил тебе, что такое безумие? Безумие – это точное повторение одного и того же действия, раз за разом, в надежде на изменение. Так же и здесь.
Прошло столько лет, но и без того эталонное безумие продолжает оттачиваться до совершенства.
− Мне пора собираться на работу. Созвонимся позже.
Арсений не помнит, когда он в последний раз адекватно разговаривал с родителями – что с матерью, что с отцом. Скорее всего, это было в принципе еще до того, как поступить в летное училище, то есть плюс-минус лет шестнадцать назад, когда случился знаменательный разговор под флагом «я иду учиться на пилота, а еще я гей». Конечно, звучало это не совсем так, но признаться во всем и сразу Арсения тогда буквально вынудили. Он психанул – и не то чтобы сейчас сильно об этом жалеет.
Когда Арсений впервые прилипает носом к иллюминатору в самолете, сестра начинает канючить и просит посадить у окна ее – Арсу шесть лет, и он очень хорошо запоминает этот момент, потому что обиженно думает, что купит себе целый самолет, когда вырастет, и будет смотреть из иллюминатора днями и ночами. Годы идут, полеты продолжаются, Арсений всегда просит родителей взять ему билет у иллюминатора и лет в двенадцать впервые думает, что там, в кабине пилотов, небо наверняка видно гораздо лучше. А еще видно взлетную полосу, закаты, рассветы и едва ли не края видимой реальности. Иллюминаторы с тех пор теряют для него интерес, даже если в них видно покачивающееся крыло и закрылки, потому что осознание, что там, в кабине, куда круче – плотно поселяется в бедовой голове.
