"Глупости молодых"

Глава 2.

В давно выцветшем от холодных обыденных дней парке, на округлой деревянной лавке сидели четыре силуэта - одним из них был я. Я смотрел в золотую даль, стелящуюся вокруг небольшого, темного озера, которая, словно позолотила весь город, принеся с собою богатство и отчаяние от того, что все эти краски со временем укроются белым снегом, а после чего перегниют и перестанут существовать.

Справа от меня сидел Александр Катчинский - старший из всех. Этот парень точно так же осматривал картину природы, которая окружила нас со всех сторон, с ног до головы, - но вот только в его взгляде не было того очарования, что таилось у меня, и чувства его были словно крепкая стена, - неизменны. По словам самого Александра - он работал грузчиком на одном из продуктовых складов, - это была его постоянная работа, в которой все были равны, как и в деле, так и деньгах. При всех недостатках во внешности, Катчинский имел немного горбатый нос; почему-то во мне озарилась мысль, что у всех русских горбатые носы.

Слева от меня, в туманном затмении, словно крот при солнечном свете, находился Владимир Кронин, - невысокий юноша с чудаковатой прической. Проживал этот парень в Ленинграде не с рождения. Его семья переехала сюда из Хабаровска, к далеким родственникам, которые согласились жить под одной крышей, но при условии, что те будут им выплачивать деньги за проживание. "Они знали, что мы и без этого бедны, но все равно стали брать с нас деньги, и я даже не знаю как их называть - благодетельными или скупыми", - говорил Владимир.

В левом краю лавки, с уверенным неуклюжим лицом, держал свое место самый младший Игорь Рыболовкин. Этот человек был чересчур молод и чересчур глуп - он не имел никаких общих признаков с другими парнями, которые соответственно очень от него отличались. Казалось, его голос еще не проработался и имел тот незрелый детский писк, от которого уже давным-давно избавились я, Александр и Владимир. Его слова были наполнены бессмысленной радостью, но и в то же время они были пусты и потеряны, они не искрились и даже не тлели.

- И все-таки я знал, что так просто мы бы не ушли от твоего дома, и ты бы от нас так легко не отделался. Я сразу увидел в тебе что-то неясное, словно тебя уже до конца истерзали, но проигрыш ты так и не получил. У тебя, быть может, тяжелая семья?

- Да, ты совершенно прав, Александр. В моей семье всегда творилось что-то неясное, что унижало мое достоинство до самого плинтуса, и каждый раз, когда я пытался подняться, эта загадка ставила мне подножку. Всему виной мои родители - они как ненасытные вампиры. Мне кажется, их долг - выматывать друг из друг последние останки энергии: мать из отца, отец из матери. И так по кругу, по замкнутому кругу, который я постоянно пытался разъединить, от чего терпел лишь безрезультатные поражения. Им иные занятия всегда были важнее, чем мое состояние. Отец интересовался моими делами лишь в двух случаях: ему что-нибудь было от меня нужно, или же его просила это сделать мать. По сути, их даже не волновало как плывет моя наивная детская жизнь. Когда б я к родителям не подходил, у них постоянная фраза: "Не сейчас!". "Мам, пап, купите мне что-нибудь", - просил я. "Не сейчас, Эрнст", - отвечали они. "Смотрите, я нарисовал всю нашу семью, вам нравится?" - радостно выговаривал я. "Ох, дружочек, не сейчас", - мелькал их голос. "Родители, кажется, я влюбился. Это девушка моей мечты, и, возможно, сегодня она придет к нам в гости!", - наивно твердил я. "Хорошо, мы обязательно посмотрим, но не сейчас", - ответ оставался одним и тем же. "Отец, мать. Я познал большое разочарование в жизни, я отведал всю горечь этого жестокого и безнадежного мира, и, кажется, я понял одну суровую вещь, - я для вас большая обуза, я немедленно покидаю этот дом", - с серьезными намерениями говорил я. "Не морочь нам головы, сын", - ударила по моим наивным чувствам беззаботная речь.