Бумажные журавлики

Не сейчас - значит, позже

Сердце скакало, как бешеное, когда я заходил в интернет через два дня. К этому времени Фрэнк уже должен был получить мое признание. Для меня это значило что-то большее, чем просто указание имени. Я понимал, что в тот момент, когда я начал выводить чернилами от руки свое имя, я подписал документ на право собственности. Теперь Фрэнк будет называть меня по имени, и моя личность обретет название. Что, открыв одну вещь о себе, я не остановлюсь, и буду раскрывать себя дальше, пока не оголю всю свою подноготную перед ним. Я не хотел этого. Я не хотел ничего открывать о себе, чтобы не переходить на личности, не привязываться друг к другу. И у меня это чертовски хорошо получалось. Я просто игнорировал все личные вопросы, и Фрэнк перестал спрашивать. Он очень мудрый. Хотя, может, просто отчаянный. Он нуждался в друге слишком сильно, чтобы рискнуть потерять даже намек на дружбу. Полная капитуляция с принятием любых условий. Слова Рэя очень тронули меня. Я не думал, что простое интернет-общение может столько значить для кого-то. Этому парню элементарно некому рассказать, что у него за день ничего не произошло. От такой жизни я бы тоже цеплялся за любую возможность.
Я понимаю реакцию людей на раковых больных. От них открещиваются, здороваясь, отводят глаза. Да, конечно! Каждый из них - ходячий труп с невидимым секундомером над головой, как в клипе Nickelback. Они не хотят смотреть, как человек уходит, не желают видеть медленную смерть и отчаянные попытки спастись, не хотят слышать шепот «я так хочу жить» сквозь слезы после громких истерик. Не хотят испытывать боль от сообщения о смерти. Будь это звонок, смс или сообщение в соцсети - неважно. Это принесет боль. Резкую, безысходную, охватывающую осознанием безнадежности, как бы ты ни убеждал себя, что готов это слышать. Нет, не готов. К такому нельзя быть готовым. Поэтому они отстраняются заранее, загодя. Люди так сконцентрированы на собственном эмоциональном комфорте, что им и в голову не приходит, что при этом чувствует тот, от кого они отворачиваются. Что этому бедняге иногда просто нужна рука на плече, и все! Им просто страшно оставаться одним. Человек не может в одиночку проходить через такое. Это слишком много для одного. Нужен еще один, хотя бы один. Какой-нибудь самоотверженный идиот, который наплюет на то, как будет чувствовать себя потом, чтобы другому было хорошо сейчас. Раньше я не знал никого, умирающего от этой болезни. Для меня это было просто слово, диагноз в чужой больничной карте. Оно было написано в листе у человека, которого я никогда не видел. Но меня это волнует больше всех тех, кто сбежал, спасая свои шкуры от чужой боли. А ведь он не ноет. Не жалуется, не обвиняет. Он просто пишет, как скучает по Пепперу и как ел мороженое по дороге от доктора. Он живет простой, скромной жизнью, с той лишь разницей, что он ее ценит по-настоящему. Айеро - самый любящий жизнь человек из всех, кого я знаю. Поэтому я продолжаю делать ему журавликов.
Он получил мою посылку вовремя, потому что в дневнике новая запись.
«Я всегда рассматриваю каждого журавлика. Не знаю, зачем я делаю это и что хочу найти. Но мне кажется, что в каждом из них что-то особенное. У одного - чуть помятое крыло, у другого - слишком длинный клюв. У них есть имена.
А еще... я знаю имя чуда.
Его зовут Джерард».
Он заметил. Конечно же. Я одновременно надеялся и боялся этого. Я хотел явить себя ему, понимая, что поступаю просто нечестно по отношению к нему. Даже бесчеловечно в некоторой степени. Но, с другой стороны, я не хотел становиться ближе.
Стало легче дышать.
«Я рад и разочарован, что теперь на мне этот ярлык. Набор из дебильных букв, который путается на языке, если ты пьян. Не мог бы ты его не озвучивать больше на этой площадке? Раз уж я чудо, пусть я буду только твоим чудом, личным. Не сообщай никому больше моего имени».
Мне оно нравилось, на самом деле. Когда я был мелким, всегда хотел зваться по-другому. Кем угодно. Я не хотел ассоциировать с собой это имя, потому что оно было связано только с неудачами, унижениями и болью. Но теперь, когда я вырос, и это имя стало произноситься с уважением, для меня самого оно приобрело звучность и вес. Но, каждый раз, представляясь и пожимая руку новому знакомому, я понимал, что с моего языка все еще слетает имя того забитого, напуганного школьника, а не нынешнего уверенного и востребованного художника.
«Я понимаю тебя. Поэтому и не спрашиваю ничего - знаю, что не расскажешь. У тебя свои причины на это, и их ты, конечно, тоже не откроешь. Но от этого ты не становишься менее важным и значимым в моей жизни. Ты свалился на мою голову с этими крылатыми, которыми теперь весь дом уставлен, и, пусть я не знаю о тебе ничего, кроме имени и города, такое чувство, что ты самый близкий человек. Смешно, правда?
Твое имя останется между нами. Я закрыл дневник от остальных недели две назад. Тут больше никого нет, кроме тебя и меня».
Я откинулся на спинку кресла. Этот мальчик отгородился от всего мира, чтобы быть честным только со мной, не зная обо мне ничего. Что же с ним происходит там, в стенах его квартиры? Господи... сердце сжалось в комок концентрированной боли. Это моя слабость - сопереживать всем, остро чувствуя любую эмоцию. Но это и моя сильная сторона - иначе я не смог бы стать для него спасательной шлюпкой.
На душе от таких мыслей, дышащих откровенностью, становилось еще паршивей. Зачем я только все это начал? Ах, да. Поддержать паренька. В итоге, только добавляю проблем и волнений, не принося особого облегчения. У него нет друзей, у меня есть БиДжей.
- Приедешь ко мне? - выпалил я в трубку, едва на том конце прозвучало усталое «Что?»
- Куда я денусь. Нужен алкоголь?
- Определенно, - усмехаюсь в трубку. Этот человек по одной фразе знает, что мне нужно.
«А как же все остальные читатели? Неужели ни один не постучался обратно?
Знаешь, меня ломает изнутри твое смирение. Я не смог бы вот так два месяца общаться с человеком, не зная о нем ничего. А ты это терпишь, будто так надо и так положено. И я ведь понимаю, что, по сути, нет причин не открыться. Я не хочу привязывать тебя к себе. Не хочу становиться ощутимой опорой, потому что мы в разных штатах. И это - всего лишь интернет. Пропади он у одного из нас - и связь прервется. И все, понимаешь? Я просто не могу. К тому же... я эгоист, прости. Показав тебе себя полностью, я сам привяжусь к тебе. И мне будет больно, чертовски больно потом. Я не хочу больше боли, и... и пытаюсь огородить самого себя. Хоть и понимаю, что это ужасно несправедливо к тебе, ты не заслуживаешь такого отторжения. Ведь это именно так выглядит, да? Я тебя отталкиваю, хоть и рядом. В общем, это какой-то инстинкт, наверное. Я почти не понимаю, почему поступаю так».
Я старался писать, не продумывая каждое слово, первый раз за все это время. Я просто вылил на него все то, что думаю, пока мозг не дал команду стереть и написать в прежней, сдержанной манере.
Отправить.
Вдох - выдох. Глоток воды. Дверной звонок надрывается.
Босыми ногами шлепаю к двери, приветствую друга.
- Что за повод? - с порога спрашивает он, ставя пакет на тумбочку.
Отрицательно мотаю головой, возвращаясь к компу. Я не могу объяснить, что за повод. Не знаю я, как это объяснить. Видишь ли, я динамлю парня, и не могу объяснить, почему мне так плохо от этого? Я чувствую себя подонком, трясущимся за собственную душевную стабильность?
Как я жалок.
Как я снова жалок.
- Чувак, я не умею читать твои мысли, и если ты не скажешь мне, что происходит, я не смогу догадаться по твоему скорбному лицу, - БиДжей открыл пивную банку и протянул мне.
Я все так же молча развернул к нему монитор с открытыми дневниками. Тот, вытянув шею, вчитывался в строчки, переключая с одного дневника на другой. Он то сосредоточенно хмурил брови, то улыбался уголками губ. Он глотал запись за записью, иногда мотая головой или что-то бормоча под нос. Когда он дошел до места, где я рассказываю Фрэнку о том, как мы с Би тем летом постирали трусы в машинке не на той температуре, и они сели, он дал мне затрещину со словами «Ты обещал, что об этом никто не узнает». Это же Фрэ, ему можно. Тем более, я не упоминал ничего личного, даже его имени. Но история и правда забавная. Тогда Армстронг только начал жить один, и понятия не имел, как пользоваться стиральной машинкой. Мы выпили и решили проверить, как она работает. Кинули туда трое его боксеров и одни семейники, закинули порошка, ждем. Через час мы вынули из машины четверо трусов для игрушечного Кена. То, что я смеялся тогда до изнеможения, говорить не буду. В тот вечер мы поняли, что теперь наша дружба скреплена этим ужасным секретом.
- Мда... - промямлил он, разворачиваясь ко мне.
- Что? - я не знал, что ожидать от человека, который смотрит на меня с такой растерянностью.
- Во-первых, ты должен научить меня делать этих чертовых журавликов.
Пауза.
- Чего? - переспросил я, пытаясь понять, действительно ли он сказал то, что я услышал.
- Я хочу сделать журавлика для твоего друга, что не понятно? Этот парень... - он задумался, покусывая губу, - он очень светлый, дружелюбный. И мне тоже стало его жаль. Хочу выразить свою солидарность. Ты же пошлешь моего журавля со своими, да?
Я поднялся, чтобы принести нам по листу. Себе я взял желтый, а ему отдал зеленый. Мне стоило усилий не складывать быстро, на автомате. Повторяя привычные движения, мне было как-то не по себе. Будто у меня отбирают часть моих обязанностей и отдают другому. Или... часть человека? Боже.
Я ревную.
Мне претит мысль о том, что кто-то еще узнает Фрэнка Айеро так же, как я. И что кто-то будет использовать мою идею по отношению к нему. Даже если это мой лучший друг, который сейчас угощает меня пивом и от всего сердца хочет помочь мне и поддержать его.
- Билл? - неуверенно позвал я.
- Ммм? - он откликнулся через пару секунд, не отводя взгляда от моих пальцев, делающих очередной загиб.
- Только один журавль. И все. Да ведь?
Тот медленно поднял голову, всматриваясь мне в лицо.
- Мне кажется, ты что-то хочешь мне сказать, Джерард.
Джерард. Он называл меня полным именем только тогда, когда его что-то действительно беспокоило.
- Ну, так-то нет, - рука потянулась к затылку, - но мне кажется, что раз уж это я взялся делать эти поделки, то мне их и делать. До конца. Без помощи.
Армстронг наклонил голову вправо, все так же сверля меня взглядом.
- Джерард.
- Билли Джо. Мне и так стыдно перед ним, что я не могу ответить ему той открытостью, которую он заслужил, так еще и...
- А почему не можешь, скажи-ка мне, пожалуйста! Что тебе мешает сейчас же пойти и показаться ему, рассказать о своей жизни? Ну?
Я забыл, как дышать. Правда колет глаза, верно? Я просто смотрел на него, не зная, что сказать. Я не понимал, какого ответа он от меня ждет, чтобы остаться довольным. Но меня спасло оповещение о новой записи. Мы оба рванули к экрану.
«Я тебя понимаю, и не буду ничем упрекать. Это - твое дело, и я благодарен уже за то, что ты делаешь для меня. Ведь журавлики, и пара ежедневных записей тут - уже не так уж мало, верно? Это дает мне сейчас силу не унывать и искать в моем существовании что-то радостное, чтобы поделиться с тобой. Это здорово, потому что я понял: в каждом дне, каким бы тяжелым и пасмурным он ни был, есть свои маленькие радости, заметив которые можно радоваться до самого отхода в кровать. Ты научил меня этому, сам не зная. И я понимаю, что не смогу отблагодарить тебя за доброту.
И то, что я дальше хочу... попросить. Ты можешь отказаться, я пойму.
Я могу рассчитывать на один разговор в Скайпе? Нет, не спеши мне отказывать, подумай. Это же ничего не изменит, верно? Ты все так же останешься Джерардом, о котором я не знаю ничего. Но я буду знать твой голос, твои интонации, и, читая следующее сообщение, смогу представить, как бы ты это сказал. Это было бы лучшим, что я могу себе представить».
Я и БиДжей уставились друг на друга.
- Мне нужно еще пиво, - оповестил он меня, неловко поднимаясь на затекшие от долгого сидения ноги.
- И мне.
Просто не верится.
- Что думаешь? - он протянул мне вторую бутылку.
- Нет. Однозначно нет. Дай я хоть раз в жизни побуду эгоистом, а? Я и так привязался к нему больше, чем мог предположить. А если я буду знать и его голос, то представь, каково мне будет, когда он не выйдет больше в сеть. И, когда я говорю, я могу наболтать лишнего. Того, чего ему знать не нужно. Нет.
- Чувак...
- Нет и нет, - я потряс головой, и понял, что вспотел, ощутив на лбу прилипшие волосы.
- Дело твое. Но Фрэнк заслуживает не только твоего голоса, но и твоего фото, - он сжал губы, отворачиваясь к окну. Он все сказал, и не переубедить теперь ничем. Молча отпивая из бутылки и разглядывая чернеющее небо, БиДжей гладил своего журавлика.
- Хорошо, смотри, - я пихнул его в бок, забирая ноут на колени. Текст уже сложился в моей голове.
«Ценю твое желание пообщаться, правда. Но не сейчас. Честно - я просто боюсь. Ты уже понял, что я слишком близко принимаю все к сердцу, и я не хочу привязываться к тебе еще больше. Мы в разных штатах, мы два парня, в конце концов. Пусть это подождет.
Мой друг, о котором ты уже слышал, сейчас рядом. И он тоже захотел сделать тебе журавля. Я поставлю на его крыле пометку».
- Я сказал, что не сейчас, ты видишь? Я не исключаю, что когда-нибудь мы поговорим.
- Когда он будет слишком слаб, чтобы открывать твои посылки? Ты кретин. Ты просто выкручиваешь из него, что хочешь, зная, что он все стерпит. Проверяешь, насколько его хватит?
- БиДжееей... - я не знал, что сказать. Он всегда был прямолинейным и честным. И ведь понимаю, что он прав.
- Что «БиДжей»? Представь себя на его месте.
Я представлял. Не раз думал, что бы чувствовал сам, общаясь с кем-то вот так часто, не зная о нем ничего.
«Не сейчас. Ты сказал - не сейчас. Это значит - позже. Спасибо».