Бумажные журавлики

Я не боюсь небоскребов

Сегодня я даже хотел проснуться. Утро пятницы в весеннем Нью-Йорке может быть прекрасным, если ты проспал девять часов, и у тебя есть время заскочить в «Starbucks» за кофе. Я вышел из дома раньше, чем обычно, чтобы пройти пешком пару остановок метро. Дорога через парк, когда светит солнышко - то, что ты хочешь в последний рабочий день. Я из маленького штата на отшибе географии, и первое время просто боялся этого огромного города, а высотки наводили просто панический ужас. Единственное место, напоминавшее ту жизнь, к которой я был привычен - маленький парк по пути. Здорово же свернуть с дороги, стряхивая с себя запах метрополитена и выхлопов, и зайти в парк. Я люблю тут все. Деревья, тропинки, людей. Я настолько часто гуляю, что многих знаю в лицо, и, проходя мимо, киваю головой.
Например, один мужчина... Я не знаю его имени, поэтому про себя называю его Пальто. Этот забавный, трогательный старикашка уже полтора года выгуливает свою болонку в одном и том же кожаном пальто, явно видавшем виды. А вчера он пришел без собаки, и просто ходил по тропинкам, не поднимая взгляда. У меня сжалось сердце. Посмотрев на часы и убедившись, что точно опоздаю, я подошел к нему и спросил про собаку. Тот только покачал головой и заплакал. Я обнял его, и просто прижимал к себе, пока он трясся, пытаясь совладать с давящими слезами. Я опаздывал, чертовски опаздывал. Но этот дедок, у которого не было больше никого в этой жизни, стал для меня центром вселенной на десять минут.
- Спасибо, сынок, - наконец, выговорил он, отстраняясь и глядя на мою заплаканную ветровку.
- Меня зовут Джерард, - протянул я руку, сдержанно улыбаясь. Я не хотел раздражать его излишним позитивом, но желал показать, что открыт для него.
- А я Стив, - он крепко сжал мое запястье двумя ладонями, - Стив Харрис. Ты торопишься, наверное...
Я не ответил, не желая показаться невежливым. Я запомнил его имя, чтобы здороваться с ним каждое утро по имени, а не кивком головы. Я знаю, что такое - быть одному.
- Беги, Джерард. Вижу же, что торопишься. На учебу бежишь, поди.
- На работу, - я снова пожал ему руку, уже почти на бегу прощаясь, - доброго дня!
Я вижу, как растут непослушные детишки, которых за ручку приводят сердобольные, беспокойные мамочки, не дающие забираться высоко по лестницам и слишком много кататься с горок. Дети недовольно смотрят на них, надувают губы, некоторые начинают кричать и плакать, и тогда мне жалко уже родительниц. Но бывают и совершенно противоположные ситуации. Пару недель назад я видел, как одна мамаша до того была занята облизыванием шеи и губ своего мужа, что не обратила внимания, что дочурка упала и разодрала коленку. Девочка сидела на асфальте и плакала, в ужасе глядя на порванные колготки. Я достал из рюкзака салфетку и приложил к коленке бедняги. О, с какими глазами она смотрела на меня!
- Держи, - я вынул конфетку, взятую для ланча, и отдал ей.
- Спасибо, - на автомате промямлила малышка, опасливо покосившись на занятых родителей.
- Будешь вести себя хорошо, еще дам, - подмигнул я, поднимаясь с коленей и продолжая свой путь.
Знаете, такие вещи я наблюдаю каждый день. И, видит Бог, если я могу что-то сделать хоть для одного человека в день, значит, потратил время не зря. О времени, кстати. Я зашел в офис за пару минут до начала рабочего дня. Магнитная карточка пропустила меня через турникет, отобразив 8:57 на электронном табло. Хорошо. Это значит, что второй выговор, а заодно и лишение премии, я получу в другой раз. Пока лифт вез меня на 28 этаж, я думал о Стиве. Надо будет когда-нибудь прийти пораньше, чтобы спросить его историю. Он бывший военный, видно по выправке. Как так получилось, что он остался один? Его пальто по меньшей мере лет двадцать. У него сильный, властный голос и походка командира. Удивительно, что люди, в которых когда-то нуждалась страна, остаются одни, когда больше не могут служить. Это ведь самое страшное в жизни - быть ненужным и одиноким. Я посмотрел на себя в зеркальную дверцу. И знаете, что я там увидел? Не одиночество.
Все верно. Я всегда был один. Так повелось еще со школы, где у меня не могло быть друзей по определению. Еще бы! Я же толстый лузер, сидящий на последней парте и рисующий вампиров. Меня называли фриком, жирдяем, уродом. Мне не было все равно, но я не показывал виду. И они отстали, притворяясь, что я невидимка. И это было здорово, но до тех пор, пока я не понял, что совершенно не могу ладить с людьми. Я мог разговаривать только со своими домашними - мамой, бабушкой и братом. С ними я часами мог обсуждать все, что придет в голову. Когда они спросили меня, кем я хочу быть, я без раздумий выпалил, что художником. Мама засмеялась, а бабушка рассказала про Школу Визуального Искусства в Нью-Йорке. Тогда мне стало страшно, как никогда до этого. Я слишком мал для этого, я не смогу. Я не достоин, окей? У них, наверняка, и без меня желающих хватает. А я, парень из глубинки, потеряюсь среди настоящих талантов и гениев.
Все-таки я сделал это. Я подал документы в это заведение, и меня приняли. Это было тяжело. Привыкший всю жизнь прятаться в своем мирке, я первый раз вышел в свет. К этим новым людям, к профессорам, к городу. Это все было уродливым. Грязные внутренне люди, забывшие про моральные ценности, не помнящие, что у них есть души, не замечающие других, зацикленные на собственной гениальности и похабном удовлетворении своих потребностей. Я так и не завел друзей среди одногруппников. Как ни странно, преподаватели оценивали меня выше большинства из них, и меня не трогали. А может, тут просто всем все равно. Но это я уже потом понял. Я разговаривал с ними, и не видел людей. Манекены с клише вместо потрохов. Но эта холодность была не самой страшной для меня. Хуже всего было то, что мне приходилось самому обеспечивать себя. Меня быстро рекомендовали в агенство, где я занялся дизайном игрушек по комиксам. Сначала я с недоверием смотрел на каждого, кто пытался говорить со мной. В глазах этих людей, особенно девушек, была заинтересованность. Большинство любили свою работу, и они хотели, чтобы я тоже любил. У этих людей получилось. Началось с того, что Барт затащил меня в бар, и мы выпили столько, что я не постеснялся поехать с ним домой к нашей коллеге. И там уже понеслось - недоверие сменилось радостью, что теперь я могу, не скрываясь, выражать себя. Я был рад каждому, кто просил о помощи, и с удовольствием принимал помощь от других. Я почувствовал вкус жизни, биение пульса этого огромного города. Я осознал себя именно здесь. Смена места жительства всегда влияет на человека. Кого-то делает корыстным ублюдком, другого - нищим с разбитым сердцем. А я стал здесь собой.
Я понял это около года назад, точно так же поднимаясь в зеркальном лифте на 28 этаж.