Вешние воды

XXXV

Развязное обхождение г-жи Полозовой, вероятно, на первых порах смутило бы Санина -- хотя он новичком не был и уже потерся между людьми, -- если бы в самой этой развязности и фамилиарности он опять-таки не увидел хорошего предзнаменования для своего предприятия. "Будем потакать капризам этой богатой барыни", -- решил он про себя -- и так же непринужденно, как она его спрашивала, ответил ей:
-- Да, я женюсь.
-- На ком? На иностранке?
-- Да.
-- Вы недавно с ней познакомились? Во Франкфурте?
-- Точно так.
-- И кто она такая? Можно узнать?
-- Можно. Она дочь кондитера.
Марья Николаевна широко раскрыла глаза и подняла брови.
-- Да ведь это прелесть, -- проговорила она медлительным голосом, -- это чудо! Я уже полагала, что таких молодых людей, как вы, на свете больше не встречается. Дочь кондитера!
-- Вас это, я вижу, удивляет, -- заметил не без достоинства Санин, -- но, во-первых, у меня вовсе нет тех предрассудков...
-- Во-первых, это меня нисколько не удивляет, -- перебила Марья Николаевна, -- предрассудков и у меня нет. Я сама дочь мужика. А? что, взяли? Меня удивляет и радует то, что вот человек не боится любить. Ведь вы ее любите?
-- Да.
-- Она очень хороша собою?
Санина слегка покоробило от этого последнего вопроса... Однако отступать уже не приходилось.
-- Вы знаете, Марья Николаевна, -- начал он, -- всякому человеку лицо его возлюбленной кажется лучше всех других; но моя невеста -- действительно красавица.
-- В самом деле? В каком роде? итальянском? античном?
-- Да; у ней очень правильные черты.
-- С вами нет ее портрета?
-- Нет. (В то время о фотографиях еще помину не было. Дагерротипы едва стали распространяться.)
-- Как ее зовут?
-- Ее имя -- Джемма.
-- А ваше -- как?
-- Димитрий.
-- По отчеству?
-- Павлович.
-- Знаете что, -- проговорила Марья Николаевна все тем же медлительным голосом, -- вы мне очень нравитесь, Дмитрий Павлович. Вы, должно быть, хороший человек. Дайте-ка мне вашу руку. Будемте приятелями.
Она крепко пожала его руку своими красивыми, белыми, сильными пальцами. Ее рука была немногим меньше его руки -- но гораздо теплей и глаже, и мягче, и жизненней.
-- Только знаете, что мне приходит в голову?
-- Что?
-- Вы не рассердитесь? Нет? Она, вы говорите, ваша невеста. Но разве ... разве это непременно было нужно?
Санин нахмурился.
-- Я вас не понимаю. Марья Николаевна.
Марья Николаевна засмеялась тихохонько и, встряхнув головою, откинула назад падавшие ей на щеки волосы.
-- Решительно -- он прелесть, -- промолвила она не то задумчиво, не то рассеянно.-- Рыцарь! Подите верьте после этого людям, которые утверждают что идеалисты все перевелись!
Марья Николаевна все время говорила по-русски удивительно чистым прямо московским языком -- народного, не дворянского пошиба.
-- Вы, наверное, дома воспитывались, в старозаветном, богобоязненном семействе? -- спросила она.-- Вы какой губернии?
-- Тульской.
-- Ну, так мы однокорытники. Мой отец... Ведь вам известно, кто был мой отец?
-- Да, известно.
-- Он в Туле родился... Гуляк был. Ну, хорошо... (Это "хорошо Марья Николаевна уже с намерением выговорила совсем по-мещанскому вот так: хершоо.) Ну давайте же теперь за дело примемся.
-- То есть...-- как же это так за дело приняться? Что вам угодно этим сказать?
Марья Николаевна прищурилась.
-- Да вы зачем сюда приехали?(Когда она щурила глаза, выражение их становилось очень ласковым и немного насмешливым; когда же она раскрывала их во всю величину -- в их светлом, почти холодном блеске проступало что-то недоброе... что-то угрожающее. Особенную красоту придавали ее глазам ее брови, густые, немного надвинутые, настоящие соболиные.) Вы хотите, чтобы я у вас купила имение? Вам нужны деньги для вашего бракосочетания? Не так ли?
-- Да, нужны.
-- И много вам их требуется?
-- На первый случай я бы удовольствовался несколькими тысячами франков. Вашему супругу мое имение известно. Вы можете посоветоваться с ним, -- а я бы взял цену недорогую.
Марья Николаевна повела головою направо и налево.
-- Во-первых, -- начала она с расстановкой, ударяя концами пальцев по обшлагу санинского сюртука, -- я не имею привычки советоваться с мужем, разве вот насчет туалета -- он на это у меня молодец; а во-вторых зачем вы говорите, что вы цену назначите недорогую? Я не хочу воспользоваться тем, что вы теперь очень влюблены и готовы на всякие жертвы... Я никаких жертв от вас не приму. Как? Вместо того чтобы поощрять вас... ну, как бы это сказать получше?.. благородные чувства, что ли? я вас стану обдирать как липку? Это не в-- моих привычках. Когда случится, я людей не щажу -- только не таким манером.
Санин никак не мог понять, что она -- смеется ли над ним или говорит серьезно? а только думал про себя: "О, да с тобой держи ухо востро!"
Слуга вошел с русским самоваром, чайным прибором, сливками, сухарями и т.п. на большом подносе, расставил всю эту благодать на столе между Саниным и г-жою Полозовой -- и удалился.
Она налила ему чашку чаю.
-- Вы не брезгаете? -- спросила она, накладывая ему сахар в чашку пальцами... а щипчики лежали тут же.
-- Помилуйте!.. От такой прекрасной руки...
Он не закончил фразы и чуть не поперхнулся глотком чаю, а она внимательно и ясно глядела на него.
-- Я потому упомянул о недорогой цене моего имения, -- продолжал он, -- что так как вы теперь находитесь за границей, то я не могу предполагать у вас много свободных денег и, наконец, я сам чувствую, что продажа... или покупка имения при подобных условиях есть нечто ненормальное, и я должен взять это в соображение.
Санин путался и сбивался, а Марья Николаевна тихонько отклонилась на спинку кресла, скрестила руки и глядела на него тем же внимательным и ясным взглядом. Он наконец умолк.
-- Ничего, говорите, говорите, -- промолвила она, как бы приходя ему на помощь, -- я вас слушаю -- мне приятно вас слушать; говорите.
Санин принялся описывать свое имение, сколько в нем десятин, и где оно находится, и каковы в нем хозяйственные угодья, и какие можно извлечь из него выгоды... упомянул даже о живописном местоположении усадьбы; а Марья Николаевна все глядела да глядела на него -- все светлее и пристальнее, и губы ее чуть-чуть двигались, без улыбки: она покусывала их. Ему стало неловко наконец; он замолчал вторично.
-- Дмитрий Павлович, -- начала Марья Николаевна -- и задумалась ...-- Дмитрий Павлович, -- повторила она...-- Знаете что:я уверена, что покупка вашего имения -- очень выгодная для меня афера и что мы сойдемся; но вы должны мне дать... два дня -- да, два дня сроку. Ведь вы в состоянии на два дня расстаться с вашей невестой? Дольше я вас не продержу, против вашей воли, -- даю вам честное слово. Но если вам нужны теперь же пять, шесть тысяч франков, я с великим удовольствием готова предложить вам их взаймы -- а там мы сочтемся.
Санин поднялся.
-- Я должен благодарить вас, Марья Николаевна, за вашу радушную и любезную готовность услужить человеку, почти совсем вам незнакомому ... Но если уже вам непременно так угодно, то я предпочту дождаться вашего решения насчет моего имения -- останусь здесь два дня.
-- Да; мне так угодно, Дмитрий Павлович. А вам будет очень тяжело ? Очень? Скажите.
-- Я люблю свою невесту, Марья Николаевна, и разлука с ней мне не легка.
-- Ах, вы золотой человек! -- со вздохом промолвила Марья Николаевна .-- Обещаюсь не слишком томить вас. Вы уходите?
-- Уже поздно, -- заметил Санин.
-- А вам надо отдохнуть от дороги -- и от игры в дурачки с моим мужем. Скажите -- вы Ипполиту Сидорычу, моему мужу, большой приятель ?
-- Мы воспитывались в одном пансионе.
-- И он уже тогда был такой?
-- Какой "такой"? -- спросил Санин.
Марья Николаевна вдруг засмеялась, засмеялась до красноты всего лица, поднесла платок к губам, встала с кресла и, покачиваясь, как усталая, подошла к Санину и проткнула ему руку.
Он раскланялся и направился к двери.
-- Извольте завтра пораньше явиться -- слышите? -- крикнула она ему вслед.
Он глянул назад, уходя из комнаты, и увидел, что она опять опустилась в кресло и закинула обе руки за голову. Широкие рукава блузы скатились почти до самых плеч -- и нельзя было не сознаться, что поза этих рук, что вся эта фигура была обаятельно прекрасна.