Заказ на (не)любовь

Глава 24

— Мамочка, а тебе очень-очень обязательно ехать в эту командирку? — лепечет Рюджин, глядя на меня одновременно с обидой и надеждой.
Я осторожно убираю упавшую на ее лоб прядку волос. Дотронуться боюсь, обнять, прижать к себе, хотя этого безумно хочется. Врач сказал, что все в порядке, операция прошла хорошо и Рюджин быстро восстанавливается, но мне все равно страшно. Боюсь, что если обниму чуть крепче, уже не смогу отпустить. Меня подташнивает от привкуса крови во рту: приходится то и дело кусать щеку, чтобы не разреветься. Это почти не помогает, но сдерживает хотя бы на какое-то время.
— В командировку, солнышко... — тихо поправляю ее. — Да, это очень важно, родная. Я должна уехать.
— Не хочу! — Рюджин дует губки и смешно морщит носик, но мне совсем не до улыбок. При мысли, что после сегодняшней встречи мы не увидимся долго-долго, становится нечем дышать. Не могу думать об этом, не хочу жить без моей крошечки. Но у меня нет ни единого шанса хоть что-то поменять. В ушах все еще звучат слова Розэ, которые та сказала мне перед тем, как пропустить в палату к дочке.
— Придумай какое-то логичное объяснение, которое даст тебе возможность исчезнуть. Рюджин так будет проще привыкнуть к новому дому. К своему отцу и ко мне. Ты же не хочешь, чтобы девочка страдала и скучала? Вот и сделай все, чтобы ей было лучше. А потом мы поговорим о том, сможете ли вы видеться.
Я знаю о том, что накануне Чонгук пришел в себя. Мой телефон разрывается от пропущенных звонков, но я даже в руки его не беру. Чтобы избежать соблазна, не ответить, не прочесть его сообщения. Нельзя. Нам вообще больше нельзя видеться, я этого просто не переживу. Лгать еще и ему. Он ведь прекрасно знает, как много Рюджин для меня значит. Его не проймешь рассказами о какой-то выдуманной командировке. Тем более, он пока еще мой начальник, и лучше других знает, что у официанток никаких командировок попросту не бывает.
Я хотела уволиться, сбежать, даже сказала об этом Розэ, но она неожиданно воспротивилась.
— И не думай. Все должно быть, как обычно. Если ты внезапно исчезнешь, он захочет тебя найти. А это никому из нас не нужно. Поэтому работай, как всегда. Только больше не суйся к моему мужу.
Я бы и не осмелилась. Уж точно не теперь, когда лишилась самого дорогого в жизни. По своей собственной вине. Я не заслужила ни любовь, ни понимание, ни прощение. Не хочу попадаться ему на глаза... Это невыносимо...
— И еще кое-что, — кажется, эта женщина продумала абсолютно все, до мелочей. Как бездушная машина, от которой невозможно хоть что-то скрыть. — Не рассчитывай на то, что, увидевшись со Чонгуком, сможешь ему обо всем рассказать. Если ты только осмелишься сделать что-то подобное...
Она неожиданно вытаскивает камеру и направляет ее на меня.
— Расскажи о том, что Чонгук тебе не нужен. Что когда ты узнала, что он отец твоей дочери, захотела заполучить его. Конечно, из-за денег, в твоем положении разве можно мечтать о лучшей партии?
На мои отчаянные попытки возразить она лишь смеется.
— Ты сделаешь все, что я скажу. И это повторишь, и то, что решила отдать ему дочь, чтобы обеспечить для нее лучшее будущее. А если посмеешь когда-нибудь открыть рот... — перед моими глазами оказывается экран включенного телефона. И странные картинки с текстом, в котором написано, что я продала своего ребенка богатому отцу. Сторговалась с ним и получила приличное вознаграждение, чтобы исчезнуть из жизни Рюджин.
— Что это такое? — от безумия, которого все больше с каждым днем, я и сама чувствую себя сумасшедшей. Ничего не могу понять. Все до такой степени дико и бессмысленно, что в это просто невозможно поверить.
— Сверстанная статья для сразу нескольких интернет-изданий. Можешь не сомневаться, как только ты заикнешься... где-нибудь... когда-нибудь о нашем с тобой договоре, это сразу же окажется в прессе. Поверь, у меня достаточно связей, чтобы на первых полосах написали о твари, продавшей свое дитя. И я лично позабочусь, чтобы эта информация как можно скорее дошла до родителей одногруппников твоей дочки. Знаешь, какими злыми и жестокими бывают дети? Хочешь, чтобы они мусолили все это? День за днем, час за часом? Чтобы смеялись над Рюджин и унижали ее? Даже если ты решишь сбежать с ней, неважно куда, хоть на край света, будь уверена, я тебя найду. И ты до конца своих дней не отмоешься от этой грязи. И, самое главное, не спасешь дочку от боли и унижения. Она все узнает. И неизвестно, сможет ли простить тебя.
— Ты чудовище... — не знаю, сколько было пролито слез за эти дни. Кажется, мои глаза вообще не высыхают. — Ты же сама была матерью, как можешь творить такое? Зачем? За что?!
Ее лицо каменеет.
— Никогда больше не смей упоминать о моем сыне, дрянь! Иначе я передумаю и решу, что Рюджин будет лучше вообще никогда с тобой не встречаться!
Чувствую себя загнанным в клетку зверьком. Бьюсь о железные прутья, вгрызаюсь в них, ломаю ногти в попытке вырваться, но ничего не происходит. НИ-ЧЕ-ГО. У меня нет ни малейшей возможности что-то поменять. Лишь сделать, как она требует, чтобы не усложнить все еще больше. Чтобы не причинить боль Рюджин. Я лишь надеюсь на то, что Чонгук вернется домой и позаботится о ней. Будет любить по-настоящему, крепко-крепко, так, как умеет только он. Не заменит меня, но отдаст всю силу отцовских чувств. А потом, когда-нибудь, возможно, у меня будет ничтожный шанс если не вернуть дочку, то хотя бы иногда видеть ее.
И я делаю. Повторяю на камеру жуткое признание, а потом на негнущихся ногах иду в палату и умираю от боли, пожирая глазами мою малышку. Как будто можно насмотреться наперед. Надышаться, напитаться ею. Оставить в ее сердце всю свою любовь, чтобы она запомнила меня.
— Мамочка, почему ты плачешь? — Рюджин тянет руку и еще слабыми пальчиками гладит меня по щеке, стирая дорожку слез. — Не хочешь уезжать?
— Не хочу, родная! — пытаюсь сдержаться, чтобы не разрыдаться в голос и не напугать ее еще больше. — Очень не хочу!
— Тогда не едь! — тоненький голосок звенит от возмущения. — Попроси папу, пусть он отменит эту твою конмандировку! Он же твой директор, он может! Почему он не приходит? Я сама ему скажу!
Я качаю головой и целую бледное личико.
— Он скоро придет, малыш, и все время будет с тобой. Но это не папа посылает меня в командировку. Я устроилась на другую работу.
— Зачем? — изумляется Рюджин, и я продолжаю врать.
— Нужно было дать деньги за операцию, а там платили больше. Вот я и согласилась. Поэтому теперь нужно съездить по делам... в другой город, а потом я вернусь к тебе.
Очень надеюсь, что вернусь...Снова кусаю щеку, чтобы не завыть, на застонать от уничтожающей меня боли. Девочка моя драгоценная, зато ты жива и скоро начнешь ходить. И когда-нибудь поймешь меня... Может быть, поймешь. А если нет, я все равно не могу поступить иначе. Я должна была тебя спасти, любой ценой.
— Но ты же будешь мне звонить? — умоляюще смотрит дочка, и я торопливо киваю. Хорошо хоть на это мне дано разрешение. Уж не знаю, чем руководствовалась Розэ, но запрещать звонить Рюджин не стала. Может, чтобы все не выглядело слишком уж подозрительно, ведь в наше время даже с Антарктидой можно связаться. И если бы я исчезла совсем, это вызвало бы кучу вопросов. У Рюджин, у Чонгука. Вопросов, которые ЕЙ не нужны.
— Каждый день, солнышко мое. А ты будешь рассказывать мне обо всем-всем.
— И ты! — требовательно заявляет малышка, и я снова киваю.
— Конечно, и я. Буду думать о тебе каждую минуту и очень скучать.
Уже скучаю...Когда-то, изнемогая после побоев мужа, я думала, что столкнулась с настоящей болью. Когда не могла дышать и шевелиться из-за сломанных ребер, наивно полагала, что на меня свалилось непосильное испытание. А сейчас без раздумий согласилась бы пережить все это заново. Ни раз, ни два — сколько угодно, лишь бы не чувствовать, не переживать того, что происходит сейчас. Не расставаться с моей девочкой. Не уходить от нее, не выдирать из сердца. Вот только чудес не бывает. Не в моей жизни. Я зря поверила в сказку, которой так и не стать реальностью, и теперь расплачиваюсь за это. И дочь свою вынуждаю платить, ведь это из-за меня все случилось. Если бы я не влюбилась в Чонгука, если бы не связалась с ним, ничего бы не случилось. Мы с Рюджин жили бы вместе, как раньше, и никто даже не посмел бы вмешаться в наше счастье. А сейчас...
— Вам уже пора, Рюджин надо отдыхать! — вежливо, но строго заявляет вошедшая в палату медсестра. Смотрю на малышку и вижу, как начинают дрожать ее губки. Целую прохладный лобик, щеки, втягиваю нежный, по-детски волшебный аромат ее волос. Если бы я только могла остановить время! Вернуться назад, туда, где все было хорошо! Но сдерживаюсь из последних сил, сбегаю, чтобы не растягивать прощание еще дольше. Рюджин отвлечется, уснет, а потом будет ждать моих звонков. Из командировки. И я надеюсь, что она не будет тосковать слишком сильно, ведь понятия не имеет, как все обстоит на самом деле. Поверила в мою ложь. А для меня это — еще один повод себя ненавидеть.
Кроме этой ненависти и боли скоро не останется никаких чувств. Я выхожу в коридор и обессиленно прислоняюсь к стене. Понятия не имею, куда идти и что делать дальше. Не хочу никого видеть. И домой тоже не могу: там все слишком сильно напоминает о ней, о моей Рюджин. Каждая крошечная деталь в квартире. Там ее запах, там вещи впитали тепло ее рук и в каждом уголке чудится звонкий смех...
— Чонгук хочет тебя видеть, — неожиданно врывается в сознание ненавистный голос.
Я поднимаю голову, пытаясь сфокусировать взгляд на стоящей передо мной женщиной.
— Врачи разрешили посещение, и он требует, чтобы ты приехала. Представляешь, не поверил в то, что записано на видео. И в мои слова тоже.
Она совершенно спокойна и даже улыбается. А у меня нет сил пошевелиться. Могла бы, упала прямо здесь. Закрыла бы глаза, чтобы больше никогда не вставать. Ничего не видеть, не чувствовать...
Белые стены, пустынные коридоры, душный запах лекарств... Никогда не любила больницы, а после сегодняшнего дня, кажется, начну ненавидеть. Потому что это царство смерти. Здесь умирают надежды, превращаются в прах самые светлые мечты.
Я вроде бы здорова, но сердце рвется из груди, готовое разлететься на сотни крошечных осколков. И их никогда, никогда уже не собрать.
Смотрю на женщину, стоящую передо мной с ледяной ухмылкой. Не хочу слышать ни одного ее слова, но не могу спастись от них, они стучат в висках, врезаются в сознание, буравят грудь, вынуждая меня смириться с неизбежным.
— Поэтому ты сейчас поедешь к нему и повторишь лично все, что сказала на камеру.
Я вспоминаю свое жуткое признание и холодею. Слишком хорошо знаю, какой будет его реакция. Какую боль ему это принесет.
— Все повторишь, поняла? Что никогда не любила. Что встречалась с ним только из-за денег.
Закрываю глаза, мотая головой. Неправда. Неправда!
— И да, самое главное: что согласна оставить дочь ему.
У меня перехватывает дыхание. Приходится податься назад, прислоняясь спиной к стене: ноги не держат.
— Я её мать... Она — самое дорогое, что есть в моей жизни.
— Так с этим никто и не спорит. Ты и дальше останешься её матерью. По документам. Я даже буду разрешать вам видеться, мы ведь уже говорили об этом. Конечно, если не будешь делать глупости.
— Ты чудовище... — отчаянье кислотой выжигает внутренности. Я почти ничего не вижу от застилающих глаза слез. — Неужели сможешь спокойно жить после этого?
— В моих действиях нет ничего ужасного. Я всего лишь забочусь о своей семье.
— Рюджин — моя семья! — выплевываю надрывно ей в лицо, одновременно понимая, что говорю в пустоту. Никаких в мире аргументов не хватит, чтобы переубедить эту женщину. — МОЯ!!!
И Чонгук... хочется добавить, но у меня нет на это права. Моим он был слишком недолго, да и то лишь в мечтах. Какая разница, что понимали друг друга с полуслова? Что совпадали наши интересы, и мы никогда не могли наговориться, оказываясь рядом? И что только с ним единственным я чувствовала себя по-настоящему счастливой и любимой?
Я хотела бы жить для него, но уже не смогу. Мы опоздали встретиться, а теперь поздно что-то менять...
Задыхаюсь болью, которая ледяным панцирем сковывает все тело. Этой боли слишком много. Безумно много за всего несколько последних дней.
— Он никогда не поверит, что я готова отказаться от собственного ребенка...
— А ты сделай так, чтобы поверил! — шипит в ответ женщина. — Ведь хочешь, чтобы твоя дочь была счастлива? Вот и позаботься об этом!
Она смеется колючим, едким смехом, будто касаясь оголенных нервов. Глаза слепит от слез, да только понимаю, что плакать нельзя. От этого станет только хуже. Лицо распухнет, и тогда я точно ни в чем и никого не смогу убедить.
— И перестань изображать из себя мученицу! Ты молодая, красивая, родишь себе другого ребенка. Только в следующий раз мужика правильно выбирай. Нечего зариться на чужих!
— Но я же ничего не знала... — вцепиться бы ей в лицо, расцарапать совершенные черты. Хоть что-то сделать, чтобы унять раздирающее меня отчаяние. — Все вышло случайно.
— Только это тебя и оправдывает, — сквозь зубы цедит женщина. — Но не испытывай больше моего терпения. И запомни: он мой. Был моим и моим останется. А теперь, с Рюджин, у нас будет просто идеальная семья. Не беспокойся, я сумею позаботиться о твоей дочери. Вернее, уже о моей. Не тяни время, оно сейчас играет не в твою пользу. Давай, иди!