Хороший муж

Глава 10.

Антон становится осторожней. Арсений думает, что он до сих пор переживает после того признания и, стараясь, наверное, не обременять самого Попова, почти не подходит к нему.  Они только перекидываются парой-тройкой фраз на следующей репетиции, и Арсению это кажется не то чтобы странным, скорее непривычным.  Арсений сам подходит к Шастуну, когда все уже собираются уходить.  Арсений, взрослый мужик, импровизатор, актёр, вашу мать, и он не знает, с чего начать разговор.  Он вообще теряется как грёбаная тринадцатилетняя девчонка, когда Антон как-то странно, и то ли с надеждой, то ли с опаской смотрит на него. — Что случилось? — спрашивает Шастун.  Попов становится прямо напротив парня, оглядывает его с ног до головы и молчит.  Антон смотрит ему в глаза и прячет руки в карманах. В и без того безлюдном коридоре воцаряется тишина.  — С тобой что-то не так, — говорит Арсений, внутренне проклиная себя за эти слова. Сейчас по-любому придётся объяснять, а Попов, кроме пресловутого «ты, кажется, меня избегаешь» ничего нормального ответить не сможет.  — Тебя это волнует?  — Не знаю, блять. Но если подошёл, то, наверное, всё-таки волнует.  В голосе Арсения язвительность напополам с раздражённостью, во взгляде Антона усталость и непонимание.  — Всё в порядке, — говорит Шастун.  — Пиздишь.  — Не знаю, — Антон быстро опускает глаза в пол, чтобы затем так же быстро поднять взгляд на Попова. — Много всего. Мне не то чтобы сложно сейчас... Мне вообще хрен пойми как. Можешь считать, что я хочу во всём разобраться. Без тебя.  — Говоришь как в дешёвой мелодраме.  — Да пошёл ты.  Антон чуть улыбается, уже собираясь уходить и считая разговор вполне себе оконченным.  Арсения что-то не отпускает, Арсений сам чего-то хочет, но не может понять чего. Арсений злится, и уже уходящий Шастун добавляет к злости какое-то щемящее ощущение досады.  — Эй, подожди.  Антон останавливается, разворачиваясь в пол-оборота.  Попов быстрыми шагами догоняет его и, ничего не говоря, целует. Он кладёт руку на затылок Шастуна, зарываясь пальцами в короткие волосы. Он крепко прижимается к тёплым губам Антона, а тот, совсем опешив, ничего не делает, просто стоит как вкопанный, только прикрыв глаза.  Арсений отстраняется на пару сантиметров, всё ещё держа руку на затылке Шастуна и чувствуя его дыхание на своём лице. Они смотрят друг на друга, в этот момент у Попова в голове куча мыслей, роящихся, как пчёлы, переливающихся всеми цветами, и он не может выцепить из этого хаоса хоть одну, как бы сильно ни хотелось.  Когда первое оцепенение проходит, Арсений снова целует его, но уже по-настоящему, прикусывая нижнюю губу и проводя языком по верхней. На этот раз Антон отвечает, его руки обхватывают талию Попова, и он прижимает мужчину к себе, а потом резко толкает назад, так, что Арсений спиной впечатывается в стену.  Шастун делает шаг вперед и снова прижимается к его губам, целует, сплетает их языки, и от такого напора у Арсения действительно едет крыша, он, кажется, готов трахнуть Антона прямо здесь, но упорно сдерживает себя.  Шастун отстраняется первым.  Он забавно кивает сам себе, и этот жест выглядит довольно-таки странно. Попов всё ещё опирается о стену, откидывает голову на холодный бетон и наблюдает за Антоном.  — Ну и нахрена? — спрашивает Шастун. — Ты вроде бы хотел спросить, что не так?  — Да, но внятного ответа не дождался.  — Плохо слушал, — поджимает губы Антон. Он уже собирается уходить, застёгивая куртку и делая ещё два шага от Арсения.  Попов хочет его остановить, хотя бы схватить за руку, и его пальцы уже неумолимо тянутся к запястью Антона, но потом он передумывает.  Шастун слабо кивает на прощание и выходит, несильно хлопнув дверью. Арсений очень хочет долбануться со всей силы в стену, но что-то держит, что-то не даёт потерять маску, когда вокруг столько неясностей.  Когда есть чувства, просто секса не бывает. Когда есть чувства хотя бы у одного, просто секса не бывает для обоих.  Арсений знал. Арсений был уверен, что всё так и будет, и уверенность эта возросла ещё в несколько раз, когда Шастун сказал, что он ему нравится. Сейчас это отражается. Сейчас Антона что-то гложет, но Арсений всё ещё не может уделять ему столько же внимания, сколько жене или ребёнку.  Потому что даже сравнивать боится.  И чем дальше всё это заходит, тем сильнее страх.  Он ждёт какое-то время, стоит, опираясь спиной о холодную стену. Дыхание всё ещё неровное, грудь вздымается и опускается совсем неравномерно и как-то загнанно, как будто воздух в любой момент может закончиться. Арсений ждёт, сам не знает чего, но упорно ждёт, прикрывая глаза и слушая звенящую тишину, гуляющую по углам.  Попову кажется, что Антон сейчас придёт.  Вот прямо сейчас, вернётся, захлопнет дверь, от которой веет сквозняком, подойдёт, скажет или сделает что-нибудь, и всё станет на свои места, и всё снова будет нормально.  Шастун не возвращается. Арсений думает, что, наверное, было глупо ждать его изначально.  Попов медленно выходит на улицу, вдыхает холодный воздух, оглядывается по сторонам, невольно ища редких прохожих, и, совсем непривычно для себя натянув капюшон, уходит прочь. 

***

Он не успевает доехать до дома, — машина привычно застревает в пробке, — когда раздаётся тихая вибрация телефона, валяющегося на соседнем сидении. Звонит Антон, и рука Арсения непривычно замирает, в горле пересыхает. Попов облизывает губы, внутри ворочается непонятное, подобное лёгкому страху желание не поднять, скинуть и спокойно поехать домой.  Арсений усмехается самому себе, отвечая на звонок.  Он поднимает, но упорно молчит в трубку и слышит такое же молчание по ту сторону.  — Скажешь что-нибудь? — не выдерживает Попов.  В телефоне слышится тихое шипение — неровный выдох.  — Приезжай, если хочешь.  Арсений кивает сам себе, совсем забыв, что его не видят, и скидывает звонок.  Молчание в трубке становится невысказанным «Хочу».  Попов паркует машину в ближайшем дворе и идёт к метро, потому что так быстрее, потому что он не сказал Антону уверенное «Приеду», но по-другому и быть не может.  Коротким сообщением о том, что он сегодня задержится, Арсений оповещает жену и ставит телефон на беззвучный, чтобы не отвлекал, чтобы не дал передумать, потому что он уже всё для себя решил. По крайней мере, на сегодня.  Чем ближе он подходит к дому Антона, тем меньше волнуется. В начале пути внутри что-то трепетало, бесновалось, какое-то странное чувство предвкушения и неизвестности заполняло голову.  Внутри поселилось болезненное от своей дозволенности понимание, что на сегодня — Господи, только на сегодня, — он выбрал не семью, а высоченного худого парня, который признавался ему в каком-то блеклом мотеле, который улыбался и грустил, который был рядом, такой живой и такой странный.  Антон открывает дверь и смотрит на него долгим, протяжным взглядом, от которого Попову не становится неуютно, а наоборот, непривычно приятно, по-новому, так, как ещё не было до этого с Шастуном.  Они не здороваются. Они ничего не говорят.  И так уже наговорили много лишнего там, в безликом коридоре.  Арсений делает шаг в квартиру, обнимает Антона, целует, прижимает к себе, сжимает пальцами худые бока.  Все барьеры как-то стремительно, с грохотом рушатся.  Рушится вообще всё, что воздвиг у себя в голове Попов, все запреты, все пустые отговорки, потому что Антон рядом, и ему не всё равно. Ему, Арсению, до такой степени не всё равно, что становится больно, так сладко-больно и так щемяще-досадно, что всё это смешивается, закручивается в бешеный водоворот и взрывается яркими красками, взрывается новыми сильными чувствами. В этот раз всё ощущается сильнее, чем когда бы то ни было. Каждое прикосновение, каждый вздох, каждый стон и неровное, порывистое движение рук — всё прочно заседает в голове, вплавляется, вливается в кору головного мозга.  Впервые они не просто трахаются. Впервые осознанно.