𝓼𝓪𝓿𝓮 / 𝓹.𝓶

Часть 34

ЭМИЛИ

Утром я открываю глаза и жмурюсь от ослепительных лучей солнца, проникающих в комнату сквозь приоткрытое окно спальни. Моя голова покоится на обнаженной груди Пэйтона, и губы непроизвольно растягиваются в улыбке от осознания того, как же чертовски приятно слушать размеренный стук его сердца. Провожу пальчиками по накачанному прессу, а затем спускаюсь к V-образным мышцам и обвожу их ногтями, неосознанно мурлыкая вслух.
Купидон, спасибо, что подбросил мне такого сексуального парня!
Приподнимаюсь на руке, еще раз окинув Пэйтона взглядом, а затем тихонько вылезаю из-под простыни и подбираю с пола его футболку, которую он сорвал с меня ночью, когда разбудил для того, чтобы в очередной раз заняться любовью. На этот раз неторопливо и до мурашек чувственно.
Надеваю футболку, жадно вдыхая аромат Пэйтона, и покидаю комнату. Принимаю душ и чищу зубы, увлажняю лицо кремом, наношу на губы бальзам со вкусом меда и прохожу на кухню, решив приготовить овсянку.
Домофон у двери сигнализирует о звонке с охраны, и я снимаю трубку:
– Мистер Мурмаер, вам доставка.
– Простите, доставка для Пэйтона?
– Все верно.
– Он сейчас спит, но я могу принять доставку за него. Я его девушка. – Последнюю часть фразы я произношу с улыбкой на губах.
На другом конце линии воцаряется тишина.
– Булка, что такое? – раздается голос Пэйтона позади, и я протягиваю ему трубку. Он не сводит с меня глаз, а затем произносит в домофон: – Это Эмили, моя девушка, все в порядке.
   С моих губ срывается облегченный вздох.
   – Ну вот, – шепчет мне в губы Пэйтон. – Теперь у наших отношений есть официальный статус.
   Он коротко касается моих губ своими и подходит к двери, чтобы открыть курьеру, пока я стою, широко улыбаясь. Но когда курьер вручает Пэйтону большой синий пакет с пингвином, улыбка сходит с моих губ. Паззл в голове складывается моментально, и у меня перехватывает дыхание.
   – Никак не могла понять, где могла тебя видеть, – шепчу я, когда Пэйтон закрывает дверь. – Ты – Пэйтон Мурмаер, вратарь «Пингвинов», – говорю я, шумно выдыхая.
   – Да, – кивает он и проходит мимо меня, чтобы куда-то отнести пакет.
   – Почему ты не сказал мне? – шепчу я, сводя брови к переносице.
   Он резко останавливается в дверях комнаты и разворачивается ко мне:
   – Булка, меня настораживает твоя реакция. Что происходит? – вскидывает бровь он.
   – Ты должен был сказать... – тихо прозношу я.
   – Но ведь и ты мне не рассказывала, чем занимаешься. Мы вообще не разговаривали о работе. – Он грустно усмехается. – Я не совсем понимаю, что в этом такого? У тебя какой-то бзик не встречаться со спортсменами? Типа, ты думаешь, что все спортсмены тупые, и это влияет на твою репутацию или что?
   – Я...
   Слова застревают в горле, хотя мне хочется очень многое ему сказать. Но я не знаю как.
   Все это – какая-то злая шутка судьбы. Я – администратор главного соперника команды Пэйтона. Нам нельзя даже просто находиться в одном помещении. Что уж говорить о том, чтобы быть в отношениях. Ну или что там между нами.
   Я должна ему рассказать. Я отчетливо это понимаю.
   Но страх сильнее здравого смысла.
   Все внутри меня переворачивается от осознания происходящего. Бешеный стук моего сердца отдается в висках, полностью заполняя мое тело болью.
Он возненавидит меня, если узнает, что я работаю в «Ракетах».
Да еще и накануне важного дерби вдруг появилась в его жизни.
Вы наверняка сейчас хотите покрутить мне у виска.
«Подумаешь, разные клубы, и что?»
Да вообще-то все!
Нью-Йорк буквально разделен на два клана!
И ты не можешь быть и там, и здесь. Только не когда речь идет о противостоянии между «Ракетами» и «Пингвинами».
Много лет назад два лучших друга играли в хоккей. Сначала они собрали группу любителей хоккея, чтобы вместе покатать шайбы на залитом катке. С окончанием зимы было решено арендовать крытый каток, чтобы продолжить вместе кататься. Летом им предложили сыграть в турнире, который устраивали владельцы крытого катка. Название придумала жена одного из них, и клуб стал называться «Пингвины».
   Отыграв один сезон и показав хороший результат, команда решила заявиться в хоккейную любительскую лигу. Вот только играть в таком составе им довелось недолго.
Уже после первого же матча один из друзей узнал, что его друг спит с его женой. Оглушительный скандал обрушился на «Пингвинов». Часть товарищей не знали, чью сторону занимать в конфликте, ведь привязались к ним обоим. А другая часть сразу же последовала за тем, которому изменили, осуждая друга-предателя.
   Спустя несколько дней были созданы «Ракеты». И уже в новом сезоне любительской хоккейной лиги обе команды вышли на лед.
   И матч стал началом противостояния между этими двумя клубами. Их соперничество привело к тому, что каждый из друзей ставил перед собой цель победить другого. Один – чтобы отомстить за то, что увели жену. А другой – за то, что тот развалил «Пингвинов».
С каждым годом противостояние между командами лишь усиливалось, а на дерби собиралось такое большое количество зрителей, что скоро весь город был разделен на две половины.
Когда обе команды стали частью НХЛ, положение лишь ухудшилось. Их фанаты то и дело избивали друг друга перед матчами, а иногда и во время них. Накал страстей на льду тоже зашкаливал. У каждого из клубов был свой тафгай, который обязательно вырубал одного из игроков под ликование трибун.
«Ракеты» и «Пингвины» – как Капулетти и Монтекки современности. И с этим ничего не поделать.
Без шуток, в анкетах жителей Нью-Йорка в «Тиндере» есть графа «За какой хоккейный клуб вы болеете?». И поверьте, даже если на фотографии девушка вашей мечты с большими голубыми глазами, светлыми волосами и зачетной грудью, да еще и собачница, как и вы, мэтча не случится, если в этой графе «Пингвины», а ваше сердце отдано «Ракетам».
Теперь вы понимаете, насколько все происходящее серьезно?
И что все куда глубже, чем на первый взгляд?
Это не то, что вот вы любите красный лук, а я люблю лук-порей, и теперь нам нельзя дружить из-за этого.
Здесь все гораздо, гораздо, гораздо сложнее.
Вот почему я так боюсь рассказать Пэйтону. Уже вечером он выйдет на лед. И будет защищать ворота команды-противника. В то время как я буду стоять за спинами игроков, атаки которых он будет отражать целую игру.
Сегодня важнейшее дерби. И я не должна отвлекать Пэйтона от боевого настроя. На льду он должен быть собран и полностью сконцентрирован на защите ворот. Я не могу себе позволить отвлекать его накануне матча. Только не сегодня. Только не так.
Он не должен узнать, что я из «Ракет».
До игры точно.
Прохожу мимо него и сажусь на диван в позу йога.
   – Объяснишь, что с тобой? – садится он рядом.
   – Мой отец был хоккеистом, – тяжело сглатываю я.
   – И тебя...тебя триггерит то, что я тоже хоккеист?
   Пожимаю плечами.
   – Просто это...неожиданно. Навеяло воспоминания о нем. Отец был просто потрясающим. – Улыбаюсь. – И на льду все его уважали. Он будто был создан для этой игры. Когда он выходил на лед, трибуны взрывались аплодисментами. Его сила, мощь и скорость сражали наповал каждого на ледовой арене. С самого детства я наблюдала за ним, сидя на трибуне. Радовалась его забитым шайбам и победам. Я была влюблена в хоккей только благодаря ему. А когда отца не стало, хоккей – это все, что осталось от него. И вообще единственное, что для меня по-настоящему важно.
   Пэйтон хмурит брови.
   – Звучит паршиво. Я сожалею.
   – Все в порядке. Прошло много лет, но мне все еще иногда сложно это принять.
   – Понимаю. А я никогда не знал своего отца. Меня растила мама. Как это обычно бывает у матерей-одиночек, она не теряла надежды найти любовь. Сначала всякий раз, когда она плакала, мое сердце сжималось. Иногда я чувствовал злость. Иногда, когда ухажеры оказывались жестокими, – беспомощность. Я проживал целый калейдоскоп эмоций, которые сменяли друг друга так же быстро, как ухажеры матери. Со временем я перестал чувствовать. Просто настолько устал от всего этого, что стал безэмоциональным. Привык к бесконечным мужикам в нашем доме и маминым слезам. Хоккей – единственное, что позволяло мне что-то чувствовать. Я выходил на лед, и в крови сразу же начинал бурлить адреналин. Сердце стучало как бешеное каждый раз, когда в меня летела шайба. Радость ликования охватывала от каждой пойманной мною шайбы. Гул болельщиков на трибунах подключал азарт. Мои глаза горели. Когда я появлялся на льду, я снова чувствовал. Но после смерти матери даже на льду я вдруг стал ощущать лишь пустоту внутри. Я был уверен, что хоккей – единственное, что у меня есть. Но правда в том, что я уже не тот мальчик, который жил им.
Потрясенная, подаюсь вперед, обхватив руками его шею, и сажусь на него, оседлав бедрами.
– Каждый раз, когда я оказываюсь на льду, я думаю, сколько эмоций мог прожить рядом с ней. Но меня не волновали ни ее слезы, ни ее радость, ни ее боль. Ничего. Я закрылся от нее, полностью растворившись в хоккее.
– Не вини себя за это, – шепчу. – Она гордилась тобой?
– Да. Всегда приходила на мои игры.
– Значит, хоккей вовсе не отбирал у тебя ее.
– Возможно, но все слишком сложно.
– Это жизнь. А мне хоккей, наоборот, подарил многое. Знаешь, когда я оказываюсь у ледовой арены, ее запах напоминает мне о родителях. Я не знаю, как это объяснить, но я до сих пор помню, что отец пах так же. – Я улыбаюсь.
   – Часто бываешь в ледовом дворце?
   Улыбка с моих губ сходит, когда я понимаю, что сейчас мне придется врать.
   – На хоккее – нет. Мой бывший не любил эту игру. И я...я смотрела только онлайн или в записи.
   – Хочешь прийти сегодня ко мне на игру? – неожиданно спрашивает он.
   Тяжело сглатываю, ощущая, как в груди медленно растекается лужица ужаса. Едва заметно киваю, а затем накрываю его губы в отчаянном поцелуе, предотвращая следующие вопросы и позволяя себе забыться, прежде чем вылетаю из квартиры, пока Пэйтон принимает душ.