Сказания далекого мира. Книга 1. Божественный век / #Wattys2016

Сказ о позорном поражении имперской армии

  Невзлюбил Митай людей с первого дня их появления на Тверди: казались они ему неотесанными. Ничему он не научил их и щедрые подношения принимал с неохотой, когда же настроение его делалось скверным, творил Ала пакости роду человеческому – то ветра нагонит на них страшные, то лодки разобьет волнами морскими, разъярив сестру свою Андрис. Быстро сменилось благодушие людское на недоверчивость, вскоре и вовсе стал недолюбливать люд божка высокомерного, однако вынужден был мириться с силушкой его и уважать ее.
Долгое время не принимал практически никакого участия Митай в истории Тверди, дни напролет предаваясь отдыху да носясь с ветрами над лугами и лесами, морями и океанами. В один из таких праздных дней увидал он у края пруда деву в наряде небогатом сидела она у самой кромки водной да печально глядела пред собой. Захотелось поначалу богу ветров недобро пошутить над ней, столкнув бедняжку в воду, да только так глубока была печать грусти на челе ее, крупные градины слез катились по щекам, что сжалился над ней Митай: сделалось ему занятно, что же так раздосадовало дитя человеческое. Спустившись на землю, принял Ала обличье зримое – мужа крепкого, с бородою невеликой да кулачищами здоровенными, способными расколоть камень немалый.
- Отчего печалишься ты, дева? – вопросил он.
Изумленная, повернулась незнакомка на голос да стушевалась пред видом нагого неизвестного мужа.
- Кто вы и что надобно вам? – поднявшись с земли, вопросила она стесненно.
- Митай имя мое, – молвил Ала. – Владыка ветров я, что крутят чудные крылья ваших мельниц. Крутятся-вертятся да улететь не могут.
Пуще изумилась дева да давай сыпать извинениями.
- Не узнала я вас, владыка, – виновато молвила она. – Прошу простить мою дремучесть.
- Нет в том вины твоей, дитя, – покачал головой Митай, – что запамятовал о телесном обличье моем народ твой, ибо сам я так пожелал. Поведай лучше мне, отчего печалилась ты?
- Пришлые с Востока вновь требуют присягнуть правителю их, самозванцу подлому, сыну того, кто назвал себя королем людей. Дали вождю нашему два дня на думу, а сами разбили лагерь неподалеку. Сказали, что если не преклоним колено пред Хадором Разбойником, жестоко расправятся они с нами. Не оставят от селения ничего и силой увлекут с собой, в град свой огромный и ужасный, где заставят до конца жизни трудиться местным господам, – вновь навернулись слезы на очах девы. – Помогите нам, о бог ветров! – молила она. – Ведомо мне, какая молва ходит о вас – о том, как нелюбим вами народ человеческий, как вы недобры к нему, – однако не верю ей. Боги всегда были милостивы и справедливы к нам. Прошу вас! Не дайте этим страшным людям погубить нас!
Хмуро взирал на нее Митай: не желал Ала нарушать свое невмешательство в междоусобные дела человеческие, продолжавшиеся со времен, когда существовало еще единое племя, однако не желал он и бросать людей в страшной беде, ибо хоть и не питал к ним теплых чувств, был все же не злонравным.
- Отчего же не дать им отпора, этим пришлым? – вопросил Ала, однако знававший и видавший прославленную армию покойного Кин-Хладира, многочисленную, искусную и беспощадную на поле брани.
- Много их, о милостивый бог! – воскликнула дева. – Не выстоять воям нашим против такого множества!
С неохотой согласился Митай помочь племени милой девушки по имени Од. Явился он с девою в деревню племенную, обнесенную кольями деревянными. В жилище Од встретили его три пары удивленных глаз – матушки да брата с сестрой младших.
- Батюшка пошел сражаться против Разбойника восточного, да так и не вернулся, – сказала ему дева, когда Ала, облачаясь, подвязывал шнуром рубаху, некогда принадлежавшую кормильцу этого дома.
- Тяжело, наверное, девонька, жить вот так, без крепкой мужской руки.
- Есть брат у меня, – улыбнулась ему Од.
- Мал он пока еще.
- Да умел не по годам.
Облачившись в одежды простые, покинул Ала с девой человеческой жилище семьи ее невеликое и стесненное и направился в дом просторный, на холме возвышавшийся, где располагался вождь, трон его и прислуга с советниками. Озирались многие – зеваки, торговцы и работники, отдыхавшие от труда, – на мужа незнакомого, шедшего подле Од, девушки из небогатого рода, имевшего недобрую славу: говаривали, что мужчины в нем долго не живут, сила таинственная губит их. То упадет один в воду и о камни убьется, то захворает и угаснет, то уйдет на охоту да волками будет растерзан... Шептаться принялись, мол, неужто пожелал кто-то свататься за дочь Нора, которого убили вражьи разведчики? Мало того, что никто из местных не желал принимать ее в род свой, да еще шел тогда деве двадцать третий год, и считалась она старой. Однако заблуждались они: дело их было более важным, нежели скрепление уз брачных – желали избавить племя от нависшей угрозы в виде расторжения заключенного когда-то с Кин-Хладиром мирного договора, в который входило и позволение оставаться племени независимым, свободным от оков империи.
Принял их вождь, восседая на троне своем небогатом на изысканные узоры, устеленном шкурами, и выслушал рассказ Од о том, как явился к ней сам бог ветров и пожелал помочь народу их, уберечь его от алчности Кин-Хадора. Подтвердил слова ее муж, заявив:
- Истину говорят уста дитя этого, имя мое Митай, и являюсь я третьим по старшинству сыном Всевидящей. Подвластны мне ветра Тверди: что пожелаю, совершит они – будут дуть слабо иль сильно, вырывать с корнем деревья, взметать ввысь волны морские иль обрушиваться на жилища людские.
Хмур стал от слова Ала вождь, звавшийся Трором, шепнул ему что-то на ухо советник.
- Как нам уверовать в то, что ты тот, за кого выдаешь себя, путник? – вопросил после недолгого молчания глава племени. – Ведь слова без деяния подчас не стоят ничего.
- Желаете испытать мою силу? Что ж, да будет так, государь людей этих.
Обернулся Ала к длинным столам для трапезы, располагавшимся вблизи трона вождя. Со свистом втянул Митай в грудь столько воздуха, что щеки его раздулись, а лицо побагровело, затем как дунул, что полетели, словно пушинки, столы, стулья да утварь, бывшая на них двух стражников, стоявших неподалеку, тоже оторвало от земли и шлепнуло бы о стену, не ухватись они за столбы несущие. Вождь и советники так и обмерли от чуда увиденного, сбежались на шум другие обитатели. Посмотрел бог ветров сначала на деву побледневшую, затем на не менее обескураженного главу племени и после на ничего не понимающий сбежавшийся люд.
- Достаточно ль этого будет, государь? – обернувшись вновь к вождю, вопросил Митай.
Тот разинул было рот, да от удивления ни слова не смог проронить, закрыл его, затем снова открыл да вымолвил:
- Достаточно, о бог ветров, – и поднялся с трона своего, и – диво! – отвесил Ала низкий поклон.
Хмыкнул недовольно Митай, не любивший, когда люди возносили его высоко, да только не обличил неудовольствие свое в слова, ибо сияли восхищением глаза стоявшей рядом с ним Од, и тронуло ее по-детски умильное упоение сердце божка.
Предложил Митаю вождь немногочисленных свободных потомков людей уже не существовавшего племени Землепашцев испить сидр да вкусить хлеб, однако отказался Ала, возжелав пойти сразу к воям Кин-Хадора. Лагерь их располагался на поляне, неподалеку от селения племенного. Завидев мужа, коим обернулся божественный дух, подумалось им, тот – лишь посланник вождя, принесший весть, что государь его, наконец, образумился и готов преклонить колено пред истинным правителем всех людей. Подошел к Ала вой, вопросил, зачем он явился. И ответил ему Митай:
- Велел мне, Трор, вождь племени этого, человечишка, напомнить вам, что владения эти никогда вашему самозванцу не принадлежали и принадлежать не будут.
Изумился вой словам его непозволительно резким, достойным отсечения головы, да так суров был лик мужа присланного и бесстрашен взгляд, что страх необъяснимый одолел бойца. Припустил он к командиру и известил его о гонце с угрозой прибывшего. Рассмешила полководца самоуверенного весть эта, и пожелал он сам выйти к наглецу. Ала встретил его невозмутимо, с прямой спиной и взором, не затуманенным робостью или страхом. Показалось это командиру необычным и притягательным, ибо давно не смотрели на него, как на равного: в очах одних был он головорезом, в других – тем, кто старше иль ниже по званию тем, кого следует опасаться и ненавидеть иль боготворить и льстить. Однако этот муж взирал на полководца так, словно не разделяли их ни положение в люде, ни война захватническая, прозванная людьми Твердьграда походом священным, словно едины они, как твердят некоторые безумные грамотеи, пред Всевидящей.
- Слыхал я весть, что ты принес, муж, – произнес полководец. – Ужасно грубую... Оскорбительную... Неужто не боишься ты гнева моего и острия меча?
- Нет, вой, не страшны мне они.
- Тогда назовись, храбрый глупец, – молвил воевода. – Желаю узнать я, чью голову нахальную буду рубить.
- Митай имя мое.
Обмер с рукой, лежавшей на рукояти меча в ножнах, висевших на поясе, воин – подивили его слова и бесстыдство мужа.
- Да как смеешь ты присваивать себе имя божественное?! – грозно воскликнул он, затем извлек оружие и наставив на Ала. – Нет предела бесстыдству твоему, дикарь!
Возмутили бога ветров слова человеческие. Не удостоив воеводу более ни словом, набрал в грудь он как можно больше воздуха, затем как дунул – унесло и полководца, и солдат его, и лагерь, и коней, и волов с провиантом. Не на шутку перепугались люди Кин-Хадора: многих ушибло, некоторых убило, скотина переполошилась.
Приполз затем воевода на коленях к Митаю и принялся стыдливо просить прощения.
- Не гневитесь на нас, о бог ветров, – опустил голову он. – Не ведали мы, слепцы, вашей истинной сути.
- Коли не был бы я владыкой, отсекли б голову мою? – вопросил полководца Ала. Не ответил тот ему, однако и без того известно было Митаю, что сотворил бы человек этот. – Убирайтесь вон и передайте тому, кто послал вас, что отныне я защищаю эти земли. Отныне каждый, кто возжелает покуситься на них и обитателей их, будет иметь дело со мной.
Так стал Митай, некогда людей недолюбливавший, покровителем остатков некогда многочисленного племени землепашцев. Взял в жены Од и позволил семье ее немногочисленной перебраться в дом немалый, дарованный ему Трором за то, что уберег Ала народ от участи рабской.

Однако недолго суждено было длиться мирному времени...