Страница 44 – ЦЫПЛЕНОК
Пятница.
Неловкая тишина.
– Я помню, – отвечает Соня. – В субботу я буду тебя выгуливать.
От последнего слова в груди у меня сладкий холодок. Но это, Шиши, только начало. Соня спрашивает:
– Поговоришь со мной, пока я лежу в ванне?
Я кусаю губы от радости и накрываюсь с головой одеялом.
– Я тоже хочу в ванну...
Сладкое молчание.
И вдруг,
Хозяйка шепчет:
– Со мной?
Ноги сводит от счастья, малыш.
Я слышу шум воды и шелест пакетиков с цветной солью. Я слышу как она сбрасывает трусики, пробует воду ножкой – горячо – и всё равно забирается. Я слышу как пена рваными облачками покрывает красную грудь любимой. Это невозможно слышать, но я слышу.
– Матильда... – говорит хозяйка. – Расскажи мне что-нибудь?
– Рассказать?
Мне нечего, Шиши. Моя жизнь окрасилась совсем недавно.
– Про школу, – говорит Соня. – Только не молчи.
И я повинуюсь. Я говорю о школе, о маме и Жераре. Я рассказываю про детство и понимаю, что оно мне совсем не нужно. Я признаюсь Соне. Я говорю ей, что у меня нет никого дороже, что она мой лучик, моё солнышко. Я говорю целый час.
И всё это время моя хозяйка нежно мурчит и стонет. Она просит только об одном:
– Не останавливайся, Матильда...
~~
В блядской школьной раздевалке стены пахли юным горем и разбитыми сердечками. Девочки там плакали.
Чем стены пахнут в универе, ты скажешь мне через минуту.
Я не слушаю о чём пиздят курицы вокруг. В голове у них ботокс, солярий и спортзал. Ещё я стараюсь не оставаться с ними наедине, стараюсь не говорить с ебанушками,
мало ли,
вдруг это передаётся воздушно-капельным.
До начала пары еще пару минут. В раздевалке остались я, Туровская, и две её шкуроватые подружки.
Надо съёбывать.
К тому же, эта блядина начала говорила про щетину и крепкие руки Льва Николаевича. Она громко объявила:
– Я хочу сделать ему минет.
У меня задрожали пальцы. Шнурки на кедах не хотели держаться, потому я решила завязать их в зале.
Вещи в пакет, в шкафчик, под замок. Шаг к выходу.
– Девочка, – голос за спиной. – Как тебя зовут?
Зачем я стою? Зачем поворачиваюсь и тихо отвечаю:
– Матильда.
Туровская подходит ближе. Ядовитые зеленые глаза, вытянутое лицо, скулы, острые брови и орлиный нос. Она выше меня на голову.
– Матильда, – повторяет она. – Ты отсосала бы нашему физруку?
– Нет.
– Не любишь взрослых?
– Не люблю.
Её подружки прыснули от смеха. Это напоминает мне школу, Шиши. Красных муравьев и Симу.
– А этот... – говорит Туровская. – Ваш беленький староста. Как его зовут?
– Не помню.
Её рот застывает в улыбке. Если бы Усик увидел такую улыбку – закрыл бы её на год. Туровская шагает ближе и я замечаю, что у неё проколота уздечка: из-под верхней губы выглядывает золотой полумесяц.
– Дима зовут, – подсказывает она. – Ты бы отсосала своему старосте?
«Тише, Матильда».
– Нет.
Я прижимаюсь к стене, а она над самым ухом.
– Так ты девочек любишь?
Стены дрожат. Я закрываю глаза на пару секунд, а когда открываю их, то понимаю, что Туровская внизу, что она завязывает мне шнурки. Один кед, другой, и снова вырастает перед лицом:
– Цыпленок, ты чего молчишь?
Я не могу говорить. Сердце прыгает. Я смотрю на дверь, но вместо двери опять два зелёных глаза.
– Ляжешь со мной? – шепчет она. – Расскажешь мне про школу? Поехали ко мне, цыпленок, у меня большая ванна. Я буду твоим лучиком. Хочешь?
В глазах темнеет.
Я закрываю голову и сползаю вниз по стене. От смеха блядей у меня гудят ребра и уши. Я дрожу через пять, десять, пятнадцать минут.
Я дрожу, даже когда из зала доносится знакомый голос учителя.
Там перекличка. Там родной свисток.
А я где?
А я в раздевалке, Шиши.
Наверно, это давление. Погода. Я всё ещё держусь за голову. И смотрю на белый кафель с красными пятнами крови.
