А под пледом и солью - весна

15

Виктор торопливо накрывает его руки своими, сцеловывает капли крови, — Юрий отчаянно бьётся в его руках, чувствуя, каким нечеловеческим бременем вины горит его метка, — и какой любовью она полыхает.

— Отпусти меня!

— Тише, тише, успокойся, — Виктор прижимает его к себе, губами ведёт вдоль щеки, касается свежего синяка.

Юрий обмякает, замирает, боясь спугнуть белокрылое счастье, и едва слышно шепчет в ответ:

— Ты меня любишь? — глупый-глупый вопрос, достойный разве что наивности Кацудона, — но Юрию уже всё равно.

— Люблю, — так же тихо отвечает Виктор.

— А хочешь?

— Юра...

— Так хочешь?

Вместо ответа Виктор легко целует его за ухо, раскрытыми губами ведёт вдоль его шеи, легко прихватывая чувствительную кожу. Юрий хрипло стонет.

— Тогда чего ты жвачишься, старикан? Мне уже минуло шестнадцать. Восемь месяцев назад.

— И что? — спрашивает Виктор шёпотом, моргает длинными серебристыми, точно припорошёнными инеем ресницами. — Тебе же нет восемнадцати.

— И то. Возраст сексуального согласия — с шестнадцати лет. Имею право творить со своим телом всё, что заблагорассудится.

— И что тебе сейчас благорассудится, Юра? — насмешливо выдыхает ему Виктор прямо в губы.

— Прямо сейчас?.. Снять уже с тебя этот ебучий свитер и…

— И?..

Первый поцелуй выходит детским, немного смазанным, но когда Виктор берёт инициативу на себя, Юрий полностью покоряется. Чёртов свитер наконец-то летит в сторону — а в будущем, надеется Юрий, прямиком на костёр.

Он выгибается, позволяя себя полностью раздеть, и прикрывает глаза — его ладони крепко сжимают чужие широкие плечи, губы испускают судорожный отчаянный выдох, и Юрий смутно чувствует где-то на периферии сознания, насколько горячечны, порывисты и отчаянно горьки поцелуи Виктора. 

Со стола осыпается, бьётся о кафель стекло, — Юрия качает куда-то вверх, и он опускается обнажёнными бёдрами на стол.

— У тебя чертовски сильный ангел-хранитель, малыш, — шепчет Виктор, нависает сверху, коротко оглаживает отмеченную гематомой скулу, — и ввинчивает в него сразу два пальца, ладонью накрывая уже возбуждённый, твёрдый член.

Юрий шипит, криво усмехается сквозь очередной поцелуй. Всё, что оберегает, защищает его ангел-хранитель — грёбанную девственность, с которой никак не получается расстаться, несмотря на всё желание. Даже Георгия чёртов ангел подсылает в не_нужный момент.

Воздух словно потрескивает, искрится: Виктор берёт его нежно, бережно, — но с явным, заметным нетерпением, оставляя на бледных юриевых бёдрах алые оттиски пальцев.

Юрий со стоном прогибается в пояснице, обводит языком растрескавшиеся чужие губы, судорожно пытаясь расслабиться.

— Не спеши... — Юрий стонет на выдохе, смаргивает влагу с ресниц. Крик застревает в горле, когда Виктор вторгается дальше единым слитным движением — и замирает, снова долго, упоительно нежно целует. 

Юрий забрасывает ноги ему на пояс, раскрывается, сам двигается навстречу судорожным аритмичным толчкам. 

Он мельком смотрит на часы, откидываясь на стол, — час тридцать восемь. Самолёт улетает без него. Хотя зачем ему самолёт, если он сможет летать на собственных крыльях?.. Зачем ему солнечная Калифорния, зачем Монреаль, родина Джей-Джея, зачем сам Джей-Джей, если в холодном, увитом вечным туманом и вечным дождём Санкт-Петербурге он обретает свой собственный рай?..

…Юрий не чувствует себя более свободным, чем в эти мгновения.