Сверхновая

Часть 3. Физик и лирик

Я сидел за последней партой, нервически постукивал ручкой по учебнику и раз, наверное, в двадцатый бессмысленно просматривал ленту твиттера. До первого в этом учебном году урока оставалось две минуты. Это была литература, мой любимый предмет, поэтому я отчаянно надеялся, что учитель в нашем классе если не толковый, то хотя бы адекватный, иначе за год я точно загнусь от тоски. Как его там, Павел Алексеевич Добровольский?..

      Дверь распахнулась, и в кабинет широким энергичным шагом зашёл очень худой высокий мужчина. Ух ты, на восемнадцатом году жизни я наконец-то встретил кого-то худее себя. Надо бы как-нибудь попросить его сфоткаться вместе, а потом отправить эту фотографию бабуле.

— Здорóво, ребята! — бодро начал он, бросил портфель на стол и повернулся к рядам. — Как каникулы? Как вам наш ремонт? Все кабинеты уже отдраили?

      Одноклассники отвечали мужчине весёлым одобрительным гулом. Похоже, его здесь любили.

      — Есть у вас кто новенький? — спросил учитель, вальяжно прохаживаясь между партами.

      — Есть, — я подал голос и слегка помахал рукой, обозначая своё присутствие.

      — Ну-ка, покажись, — скомандовал он, и я встал. — Надо же, какая худая красивая швабра.

      Кто бы говорил. Но за «красивую» спасибо.

      — Как зовут? — лениво спросил он.

      — Антон Шастун, — в тон ему ответил я.

      — Ну что, Антон Шастун, от физмата я ничего сверхъестественного не требую, но за несделанную домашку по головке не поглажу. Да садись ты уже.

      Добровольский отвернулся от меня и сказал, обращаясь к классу:

      — Так, народ, в этом году мы проходим литературу конца девятнадцатого и двадцатого веков. Начнём с нашего незабвенного Антона Павловича Чехова. Назовите-ка мне для начала все его произведения, которые вы знаете.

      Молчание.

      Да ладно, похоже, тут все настолько же физмат, насколько я гуманитарий.

      — У Чехова одних пьес семнадцать штук, около двадцати повестей, а рассказов так вообще больше пятисот, вам все назвать? — поинтересовался я.