вдребезги.

XVII.

твои руки дрожат, но уже не от истерик, а от страха и волнения. ты падаешь в объятья подруги. ' — ты молодец! правда молодец!' ее слова успокаивают дрожь в коленях.
'— ну да уж.. молодец.. ага.' — звучит сухой сарказм. как он так может? отпустив этого человека, ты была благодарна ему миллион раз, за все. ведь, по сути, он спас тебя от смерти. да ещё и такой страшной и глупой, как суицид. ты любила его. (любила?) . глупо. но не о том, не копайся в этом. в любом случае, несмотря на тяжело расставание, превратившие твою жизнь в арт-хаус, ты никогда и никому не скажешь про него что-то плохое. ты всегда рада видеть его и всегда говоришь ему взглядом 'спасибо'. а сейчас он смотрит на тебя с отвращением и высокомерием. тебе не больно. ты сжимаешь ладони и впиваешься ногтями в ладони. нет, нет, нет, это не боль. это злость и обида. неужели он не помнит, как вы строили своё счастье, поэтапно вкладывая туда душу? неужели ему было все равно на то, как легко вы все потеряли в один момент? ты всегда хотела бы знать, думает ли он о тебе сейчас. говорит ли он, что вы были чем-то большим, но у вас просто нечего не вышло? или что-то, может быть, более поэтичное вроде: 'мы были звездой, сияющей так яркой, но, как и все остальные, мы были обречены на падение.' скорее всего, нет. он никогда не любил поэзию.
или может, он говорит, что ты была ошибкой. может быть, ты была просто интрижкой, которая ничего не значила. может быть, ты была ещё одним именем в длинном списке девушек, которых он мог бы полюбить.
но все оборачивается куда хуже — он вообще никогда не говорит о тебе.
тебе горячо-обидно за все это. да и пошёл он к чертовой матери.