Дом в туманах

10

Этой ночью Креван не покинул дом-в-туманах. Морин ощущала его присутствие в дальней комнате, которую предоставила ему как спальню: нечто еле заметное, на краю сознания, тревожило разум, словно крохотная песчинка, что щекочет кожу под одеждой.

А что, если Креван не стал уходить по своим извечным тайным делам, потому что боялся, что она затем не позволит ему пересечь порог? После всего, что случилось, это казалось вполне правдоподобным объяснением. Морин вдруг фыркнула и тут же прижала к губам ладонь. Как глупо было хоть на секунду предположить, что она может чем-то испугать чародея!

Всё же мысль о том, что он может попросту уйти ‒ в любой миг, потому, что так нужно неведомым силам, ‒ заставляла Морин морщиться от резкой боли в груди. Даже после той жуткой демонстрации силы, в которой Креван был палачом, а её родная дочь едва не стала жертвой. Она не желала, чтобы он уходил, боялась вновь поддаваться тоске ‒ безумной, неудержимой и бессмысленной, сродни плачу на руинах дома, что никогда не был построен.

Именно тоску по Кревану Морин привыкла называть поводом для своего недовольства, его главной причиной, что бы ни расстроило её на самом деле. Бывало, измученная окончательно собственными мыслями, она решала никогда больше не пускать чародея на порог дома-в-туманах ‒ но и эта решимость отступала подобно границе вод при отливе.

Морин умела выглядеть соблазнительно. Для отшельницы, порой встречавшей мужчину раз за несколько месяцев, это было необходимо. Вместо скромного домашнего платья, способного похвастаться разве что кружевом на вороте, по-девичьи стройную фигуру жрицы укрывала туника из белой ткани. Округлые плечи и длинная шея оставались открытыми для взглядов.

Едва Морин вытянула из волос длинную иглу-шпильку, за дверью послышались тяжёлые шаги.

‒ Проходи, Креван, ‒ громко сказала Морин, приглаживая локоны.

Чародей переступил порог и беззвучно закрыл за собой дверь. Замер, разглядывая изящное одеяние жрицы. Морин ощущала его взгляд на своей коже так, словно он неторопливо водил по ней пальцем.

‒ Когда я впервые оказался на Той стороне, прошла неделя, прежде чем мне кто-то встретился.

Креван прошёл к столу, развернул приставленный к нему стул и сел. На аккуратно заправленную постель даже не взглянул ‒ Морин отметила это с толикой обиды. Как раз теперь ей меньше всего хотелось этого нечеловеческого целомудрия.

Одиноко стоять посреди комнаты казалось глупостью, и Морин расположилась на кровати: откинулась на изголовье, изящно скрестила запястья, прижав руки к груди ‒ там, где отчаянно колотилось сердце.

‒ Он был первым из тех, кто выглядел как человек. Чародей в мантии, такой белой, что свежевыпавший снег вокруг казался серым. А я был весь в грязи и пыли, трясся, как в лихорадке. Я умолял его дать мне еды, приютить хоть на ночь, хоть на час... Он только хохотал. Для него я сам был лишь пылью.

Вздох вырвался из груди Морин.

‒ Мне так жаль. Ведь ты был ещё мальчик...

‒ Никто лучше него не помог бы мне стать тем, кто я есть. Я благодарен ему до сих пор.

Холодное равнодушие, с которым Креван отверг сочувствие, ранило Морин. Конечно, размякла, как впечатлительная девчонка...

‒ Это цвет моего платья пробудил твои воспоминания?

‒ Не только. Я часто думаю о прошлом.

Морин порывисто вдохнула. Креван, её Креван, сидел рядом, и она чувствовала его размеренное дыхание. Настоящий, из плоти и крови. Такой близкий и такой недостижимый.

Он мог говорить что угодно ‒ в любом слове Морин услышала бы признание. Ведь он снова вернулся к ней, несмотря на ссоры, невзирая на годы разлуки.

Она протянула руку и прикоснулась к его запястью, пытаясь убедиться в том, что он вправду перед ней ‒ мужчина, а не извечный морок.

‒ Креван...

Взгляд чародея прочертил дугу, поднимаясь от обнажённых лодыжек до лица Морин. Её губы, алые от прилившей крови, беззвучно повторили имя ещё раз.

‒ Будь со мной, ‒ прошептала она, подавшись вперёд.

Пальцы, которыми Морин гладила руку Кревана, жгло до боли. Жар быстро добрался до костей и теперь раскалывал их, выкручивал из плоти. Жрица прикрыла глаза. Да, её человеческое тело отвергало силу иного мира, чужеродную, разрушительную, ‒ но то была неотъемлемая суть Кревана. Потому всё, чего сейчас хотела Морин ‒ это позволить тёмному пламени победить, невзирая на боль.

Креван перехватил её ладонь и аккуратно, но твёрдо оттолкнул. Морин заморгала, словно очнувшись после забытья.

‒ Ты ‒ моя святыня. Ни разу за все эти годы я не касался тебя. И не намерен отступать от этого правила.

‒ Святыня!

Морин вскочила на ноги. Реке нежности, заполонившей её изнутри, не позволили излиться, и бурный поток обернулся разрушительным штормом.

‒ Святыни стоят в храмах, Креван. Холодные... бездушные фигуры из камня и золота. А я живая. Я человек. Я устала жить одним ожиданием, сомнениями...

Она остановилась перед окном, слепо уставилась в него.

‒ Я хочу стать твоей женой.

Морин обернулась, затаив дыхание, чтобы увидеть, как озарится лицо Кревана. Ведь она только что дала ему ответ на сложную, многолетнюю загадку.

Креван мрачно усмехнулся.

‒ Но я ‒ не человек.

Бесстрастный вид чародея ужаснул Морин.

‒ Наверняка есть выход, ‒ залепетала она. ‒ Если дело только в этом, я могу пойти с тобой... за солнцем... хочешь?

‒ Ты нужна мне живой. Живой, а не павшей.

Жгучий яд, которого так ждала Морин, вновь проник в сердце. На этот раз к сладости примешалась нестерпимая горечь.

‒ И ты нужен мне. Мужем, а не... ‒ Морин замялась, и слёзы, словно только и ждали подходящего момента, побежали по щекам. Она не смогла закончить фразу, но в этом не было необходимости ‒ судя по тому, как Креван изменился в лице, он её понял. Поднявшись со стула, он сделал пару шагов, прежде чем вновь заговорить.

‒ Ты не знаешь, о чём просишь.

Морин давно не видела его таким ‒ растерянным, с трудом подбирающим слова. В другой момент подобное проявление чувств с его стороны принесло бы ей одно наслаждение, упоение властью, которой она обладала над ним даже спустя столько лет. Но сейчас каждая секунда промедления, тягостного молчания, впивалась в сердце острой иглой.

‒ Я видел многих женщин. Живых, павших, чародеек. Ты... другая. Ты не можешь быть как они. Ты для меня ‒ маяк. Путеводный огонь. Куда бы я не забрёл, однажды я всё равно выйду к тебе.

Взгляд Кревана стал умоляющим. В нём не осталось и капли лукавства. Морин смотрела на него ‒ могучего, грозного чародея, и вновь видела того худощавого мальчишку с чёрным вихром на макушке, прятавшего влажные от волнения руки. Сына башмачника, мечтавшего сбежать в большой город.

‒ Даже если бы мы были обычными людьми, Морин, ‒ тихо сказал Креван, ‒ у нас бы не получилось. Ты же знаешь.

И он был прав. От первого и до последнего слова, тысячу раз прав.

Морин и сама приходила к этой мысли. Ловила себя на постыдном облегчении, когда Креван растворялся в тенях западной тропы. И у того была причина.

Он уходил не только по зову чародейского долга. Он уходил, когда оба пресыщались ядом.

‒ Значит, ты снова меня оставишь.

Морин не спрашивала ‒ она отвечала самой себе. Да, ей хотелось умолять Кревана, пусть даже стоя на коленях, чтобы он опроверг её слова, но это не изменило бы истины.

‒ Путеводную звезду нельзя любить так, как обычную женщину. Как бы мне этого ни хотелось.

Говорить больше было не о чем. Благополучие, нарисованное воображением, оказалось пустой иллюзией ‒ теперь Морин отлично видела это и поражалась, как ей удалось обмануться. Сказанные фразы теснились в памяти, перемешиваясь, переиначиваясь на десятки ладов, и все они казались одной бесконечной глупостью.

Креван вдруг взял за руку и притянул к себе. Из его объятий дохнуло жаром. У Морин закружилась голова. Мягкий голос прошелестел над ухом ласковым дуновением ветра.

‒ Прости, что не могу дать того, что ты хочешь.

Морин стояла не шевелясь, положив обе ладони на грудь чародея, и тепло медленно обволакивало её, как море ‒ утопающего. Она не противилась, не пыталась спастись ‒ отчего-то ей вдруг стало всё равно. На плечи навалилась смертельная усталость.

‒ Ты так измучена. Отдохни, жрица. Этой ночью я буду стеречь твой сон.

Тихий шёпот баюкал и без того засыпавшую Морин. Опираясь на руку Кревана, она опустилась на кровать.

Из последних сил Морин оглянулась на чашу Белого пламени. Языки плясали тонкими светлыми лентами. Через открытое окно прорывался ветерок и грозил вовсе погасить их. Так после жаркой топки дотлевают в печи поленья, готовясь обратиться в угли.

‒ Благослови, Трёхликий, ‒ проговорила Морин, и её отяжелевшие веки наконец сомкнулись.