evil prevails

рассвет

Крепко удерживая едва не рухнувшего мужа за талию, он смотрит в глаза, в которых только что погибли звезды. Между ними что-то медленно разгорается. Жар этот другого характера. Он убивающий, а не жизнь дарующий. Плавящий, заставляющий кожу пузыриться.

Медленно уничтожающий.

Жестоко отбирающий последние секунды, когда в необычайно больших карих глазах, что всегда хранили в себе неиссякаемое тепло, становится люто холодно и темно. Чужой яд и до него добрался, и его отравил, окрасив вечно белое густым черным.

Жар между ними — кровь.

Дыра в груди — дорога в другой мир.

Намджун не успел. Полсекунды проклятого промедления, и он позволил схватить Джину смертельную. Своей широкой спиной закрывает теперь его угасающее тело, отчаянно прижимает к себе, словно тонущего в реке с быстрым течением, что вот-вот даст рукам разомкнуться и заберет к себе на холодное темное дно единственную любовь.

Вокруг крики и стрельба с опозданием ворвавшихся внутрь людей. Чьих — так и не ясно. А Намджун не понимает. Держа в руках своего омегу, он не понимает, почему больше никто не стреляет. Почему в спину не прилетает пуля. Почему ее получил тот, кто с мраком никогда не пересекался?

— Джин-и, — дрожащим шепотом зовет генерал, осев на пол и ни на миг не ослабляя хватку на теле омеги. У Джина глаза отчаянно удерживают в себе тепло, но с каждой секундой все тяжелее бороться с...

На поле боя перед глазами пало немало своих. Немало друзей. В пропитанном порохом ледяном воздухе все смешивалось в одно. Намджун провожал героев взглядом с безмерной скорбью, бесконечной болью, но маска никогда не трескалась, не обнажала уязвимое внутреннее, держать стойко до самого конца, пока рядом не останется ни одного человека, чтобы наконец позволить себе оплакать тех, кто уходил, за мир отдавая жизни.

Намджун теряет одного, а маска давно раскололась на мелкие осколки и стала пылью на кончиках пальцев, будто пепел. Вокруг происходящее — пустышка, дешевая декорация. Ничто. Какие-то люди, наверное, солдаты, становятся вокруг тенями, прячущими альфу и его омегу от внешнего кошмара. Но вот он — кошмар. В груди Джина распустился кровавой гвоздикой. В душу закрался и выжирает так стремительно, что последних секунд жестоко лишает.