От и до

двадцать два

- Бинокль, - одними губами говорит отец и, не глядя, протягивает руку.

Дин послушно вкладывает в нее оптику. Восемнадцать часов в засаде! Хочется размять ноги, жрать и спать. Но папа уверен, что тварь явится в свое гнездо именно в эти сутки, поэтому нельзя отлучаться и ослаблять внимание. Снова выслеживать эту гадину целых три месяца совсем не улыбается. Дин незаметно потягивается. То есть, это он думает, что незаметно, но у отца, видимо, глаза на затылке.

- Потише, Дин! – шипит он. – Спугнешь.

Сидеть с ним в засаде невыносимо скучно. Дин не знает, почему так. С Сэмми не было. Нет, они не болтали, и не трахались, соблюдали все правила. Правда, во время слишком долгой, такой как сегодня, засады позволяли друг другу подремать по очереди. Дин любил эти моменты. Было в них что-то такое непередаваемо-интимное. Будто тайна одна на двоих. Момент наивысшего доверия. Один брат спит, а второй охраняет его сон.

Дин даже представить не может, чтобы отец заснул в засаде. Это не про Джона Винчестера. А вот Сэм Винчестер мог. Скукоживал свое длинное тело, пристраивал ноги, уминал скомканную куртку между плечом и ухом, приваливался к дверце и вырубался. Дина всегда поражала и умиляла его способность мгновенно засыпать. Закрыл глаза: и будто штепсель из розетки выдернули.

Сам Дин укладывался по другому. Ему всегда нравилась близость, поэтому он любил положить голову Сэму на бедро. Так, чтобы чувствовать щекой тепло тела, ощущать от его джинсов запах стирального порошка, оружейной смазки, пролитого кофе, пиццы (обтер после еды руки о штанины) и, если долго лежать, за всем этим начинаешь различать чуть кисловатый, мускусный, плотный перечный аромат самого Сэма. Иногда Дин даже не спал в отведенные ему два часа, а просто лежал неподвижно и дышал.

Дин шумно вдыхает, словно снова хочет почувствовать этот запах.

- Да сколько можно? – еле слышным шепотом возмущается отец. – Дин, ты такой же безответственный как...

Ну что замолчал, папа? Договаривай! Как твой брат? Да? Ты это хотел сказать?

Уже два года всякое упоминание о Сэме под запретом. Отец старательно делает вид, что у него нет и не было второго сына. Вот только иногда, как сейчас, проговаривается. Наверняка, тоже помнит, что сегодня у Сэмми день рождения...

Черт, с этой засадой Дин даже поздравить брата не успел. Вообще-то в их последний телефонный разговор они сильно повздорили. Конечно из за охоты, из за чего же еще? Сэм тогда похвастался, что они с подружкой решили съехаться, а Дин наполовину в шутку, наполовину всерьез поинтересовался, как она относится к тому, что под подушкой у Сэмми лежит пистолет, а в кладовке хранится целая коллекция ножей. Сэм вспылил, заявил, что она не знает и никогда не узнает о его дурацком прошлом, и что от оружия он давно избавился. Дин ему не поверил, прошелся на счет доверия в отношениях, и выдал что-то типа того, что охота это как езда на велосипеде: если ты охотник, то это на всю жизнь. А Сэм, само собой, обиделся, рявкнул, что раз Дин не может просто порадоваться за брата, и у него нет других тем для разговора, кроме его гребаной охоты, то лучше пусть и не звонит больше. И трубку бросил. Дин жалел потом, что не перезвонил ему сразу, но, если честно, он и сам тогда обиделся. А сейчас Дин даже не уверен, ответит ли Сэм на звонок.

Отец дает знак приготовиться, Дин тихо, без щелчка, снимает винтовку с предохранителя и наводит прицел. И вдруг понимает, что больше никогда не будет сидеть с братом в засаде. И никогда больше не положит ему голову на бедро.

Ни-ког-да.