Спазм

Часть 6.

Едва не кончил. Мог бы на всю жизнь запомнить этот момент, и запомнил. Мог бы остановиться, но… Тео прижался лбом к её плечу, ощутив сильнейший спазм. Чувство за гранью похоти и сексуальности, это чистейший порок. Блаженство души и экзальтация тела. Тугой проход не принимал. Теодор представлял этот момент по-разному, но не ожидал, что собственная давящая, тупая боль окажется такой правильной и… безупречной. Толкнулся до крайней плоти и едва не кончил. Оглох от её визга, задрожал от всасывающих тисков вожделенной киски, и чуть не кончил. На грани между реальностью и блаженством он понимал, что всё дело в том, что он никогда ни с кем не трахался по любви. Однажды под маггловскими таблетками он почти заплакал в порыве оргазма с поддельной Грейнджер и про себя клялся в любви, прекрасно зная, что никогда не прикоснется к настоящей, родной, любимой и единственной. Он так часто представлял её, что, почувствовав, не смог сдержать тормозов. Край был достигнут слишком быстро. На организм сработала страдающая психика, и он задрожал, в ужасе надеясь предотвратить быструю эякуляцию. Не порвал, не вставил до середины, а уже готов был спустить, как мелкий недотёпа, впервые помявший девчачью грудь.

Гермиона вжималась в стеллаж, скуля на весь мир, а он ухватился за её хрупкое тело, как за якорь, не задумываясь о причиняемом дискомфорте и страдании. Скользнул пальцами по члену, зажал мошонку и слегка толкнулся бедрами. — Нет! — забившись всем телом, Гермиона разбила губу о полку. Мышцы — единые натянутые струны, в которых невозможно найти мягкость, лишь напряжение и боль. Она не чувствовала рук, шея ныла от давления, живот покалывало из-за ноющих колик, а ниже… Она совершила ошибку, когда насильник подался вперед, коснувшись её щеки своей. Она инстинктивно позвала на помощь: — Рон! — вырвалось случайно из недр безысходности. Тео остановился и зажмурился. Нет! Не надо Уизли. Только не его! Не надо никого! Сделал резкий, удушливый вдох и скрутил её волосы, намотав хвост на руку. — Рона здесь нет, милая! — зашептал со злостью и подвел ладонь к внутренней стороне бедра, до синяков сдавил кожу, приподняв её колено на полку. — Только я! Толчок. Через усилие, совместную боль и тонкую преграду. — Сука! — скрипнул зубами, погрузившись в тесноту сокращающихся мышечных волокон. — Господи! — всхлипнула от острой, щиплющей боли. Гермиона прижалась рассеченным лбом к полке, до царапин прикусив губу. От промежности по бедру потекла кровь. В голове не осталось мыслей, существовало лишь пылающее отчаяние. Болезненное ощущение, будто от раны отлепляют засохший пластырь, увеличилось в несколько раз. Тео шумно выдохнул ей на ухо. Пульсирующие мышцы тесно обволакивали возбужденную плоть. В этот момент он представил, как бы это смотрелось со стороны. Это она! Она! Которую он одержимо и давно желал… Тео хотел бы увидеть и потрогать без перчатки. Не вставив до конца, придержал основание члена и выскользнул. Наклонил голову, уперевшись макушкой в её затылок. Он почувствовал. Почувствовал слабый запах крови и забил на конспирацию. Отпустил ногу Гермионы и стянул зубами перчатку. Бросил куда-то ей за плечо вместе со сгустком слюны. Провел пальцами по члену, ощутив остатки крови, и размазал их по влагалищу, надавив на половые губы и клитор. Она хныкала, боясь пошевелиться и ухудшить состояние. Сознание уплывало под действием зелья и душевных мучений. Тео отпустил её волосы, крепко ухватившись за плечо. Большим пальцем интуитивно поглаживал затылок. Сплюнул на головку члена, хотел бы задержать дыхание и промолчать, но… «Я люблю тебя, Гермиона» Голос из недавнего прошлого. Улыбка рыжего идиота и ответ счастливого ангелочка… «Я тоже» А сейчас в темноте он слышал её тихий, сбивчивый шёпот сквозь сжатые зубы, умоляющий спасти. — Рон, — Гермиона и вправду шептала его имя, даже не осознавая, что портила ситуацию, — Рон! Умоляющий спасти от Теодора. От него, того, кто считал свою любовь самым простым оправданием для принуждения. Он не выдержал и прошептал первое, что пришло в голову, с намерением перевести её внимание подальше от всех: — Не плачь, детка, — с придыханием толкнулся бедрами и вошел, шлёпнув мошонкой по ягодицам, сдавил её горло двумя руками и наклонился к уху, — я щедро заплачу тебе! Пальцы заскользили по влажной коже, спустившись к ключицам. Гермиона завыла, вжимаясь в стеллаж. Страдание от дефлорации исчезло, заменив жжение на тупую, ноющую боль от тугой резорбции. Внутренняя полость сокращалась так плотно, что любое движение причиняло боль. На периферии здравого рассудка она поняла актуальность его раннего предупреждения. Размер сыграл свою роль, дополнив психологическую нестабильность и физическое отторжение лишним мучительным спазмом. Она не услышала слов, забившись в себя. Несколько раз Тео медленно двинулся, перед тем как резко подогнуть колени и грубо толкнуться до упора. — Больно, — внезапная пробежавшая судорога заставила Гермиону запрокинуть голову, ударившись о лоб незнакомца. Да, знаю. Больно, разумеется! Ангелочек наконец обратил на него внимание. Этого хватило. Он был достаточно опытен в любых сексуальных утехах, как и в половых извращениях, но всегда существовала проблема — никто не был Грейнджер. Сейчас его губило чувство вседозволенности. Максимальное возбуждение не отпускало преждевременным семяизвержением только по одной причине. Он хотел, чтобы она помнила, знала, ощущала и думала только о нём. Даже не о нём, а о том, что он с ней делал… и сделает в будущем. — Отпуст… — он зажал ей рот ладонью в перчатке и повторил резкий, упорный толчок, на окончании двинув бедрами вправо-влево. Надавил лбом на затылок, прижимая лицо Гермионы к полке, и внезапным, сильным движением подхватил её под коленной чашечкой, высоко подняв ногу. Она прокусила перчатку, клацнув зубами по среднему пальцу. Теодор подался назад, оставив головку члена у отверстия, и прошептал: — Сколько ты хочешь, Грейнджер? Быстрый толчок с влажным, хлюпающим щелчком и медленное возвращение, скользящее и мокрое. Она вскрикнула, прикусив перчатку. Мотала головой и дрожала от омерзения. — Обычно я плачу больше, чем просят. Глухой шёпот. Глубокий выпад по сводчатым углублениям до шейки. Он не позволил ей ответить, вставив пальцы в рот, а большим и безымянным сдавил уголки губ. Трение тел усилилось, когда Тео ощутил судорожные всхлипы. Её грудь поднималась без выраженного интервала. Легкие не справлялись с нагрузкой и вибрировали при каждом удушливом вдохе. Гермиона захлебывалась слезами, и он вытащил подрагивающую плоть, но затем… — Не плачь, Грейнджер, я утешу тебя! — сам не ожидал такой теплой интонации, поскольку в голове творилось безумие. Больше он не тормозил. Вцепился в её колено и, отпустив щеки, подхватил под грудью. Прижался и медленно вставил головку члена. — Вот так, — выдохнул в затылок, ртом зажав кожу у основания волос. Вобрал в себя втягивающим движением губ, всосал, заскользив языком, и выпустил со слышным чмоком. Зализал, неторопливо толкнувшись бедрами. Перед глазами крутился её образ. Он завороженно наблюдал за улыбкой, ясным взглядом, волнистыми волосами и самым лучшим телом на свете. Слышал голос, вечно болтающий на всех занятиях. Живая, теплая, умная и красивая. Его хватка ослабла, он выпустил коленку, обняв её за талию двумя руками. Заглушил реальные болезненные стоны и плач подсознательным голоском Грейнджер, и плавно нарастил размеренный темп, покачивая её перед собой. Достал до середины, чтобы не спеша толкнуться до конца, врезавшись в мышечные волокна, и застонал: — Мой сладкий и любимый ангелочек! В этот момент Гермиону словно облили кипятком, потому что она вдруг четко осознала, что попала в руки ненормального. Он почти пропел эту фразу, будто погладив словами кошку. Всё тело содрогнулось, сдавив каждый мускул. Это не случайное изнасилование первой попавшейся ученицы, это подготовленное преступление, основанное на личном! Тео начал поглаживать её бедра, увеличив темп фрикций. Закрыл глаза. Плыл по течению нарастающей кульминации и старался глубоко дышать. Нарисовал пальцами окружности и очертил низ её живота, уловив нервные подергивания от частого дыхания.