Спазм

Часть 48.

Щека по-прежнему горела, но Гермиона оставила всё как есть, смирившись со рваной раной, уродующей лицо и шею узкой кривой линией.

Шрам останется?

Она перевела взгляд на его ладонь и чуть прищурившись стала рассматривать шрам от сигаретного ожога.

Сколько у него шрамов?

Один на подбородке, другой на руке, ещё мелкая белая линия на пальце…

Ха! Лестрейндж и Долохов так и не смогли оставить отметины на её теле, ведь целители, как самые уважаемые маги, способны избавить больного от любого клейма. Жаль, что не от духовного…

Под шум всеобщей суеты Гермиона прислонилась спиной к стене и спрятала ладони в карманах мантии. Шум отбивал по голове знакомый ритм…

— Как вы посмели оставить его без защиты?

— Но Министерство…

Старик издал глухой лепет, а пергамент в его руке вспыхнул красным и быстро превратился в прах от чужого заклинания.

— Мистер Нотт, вы не имеете права! — закричал охранник тюрьмы.

— Вы мешаете мне! — сделал замечание целитель, размахивая палочкой, похожей на маггловский пастырский жезл.

— Мы уходим отсюда! — это был голос Гарри.

Он кинулся к Гермионе с намерением забрать её домой, но она лишь опустила голову и не пошевельнулась.

Гарри, Гарри, Гарри! Какая ирония, в каком-то смысле даже ты бросил меня.

Горько?

Пусто, даже унылая печаль превратилась в натужную эмоцию. Гермиона устала от всех людей, находящихся сейчас с ней в одном помещении. Хотелось прошептать заклинание и остаться наедине с ним… лежащим без сознания в окровавленных бинтах на койке тюремного лазарета.

Гул продолжился. Старший Теодор зыркнул на Гарри, но промолчал. На Гермиону он даже не смотрел. Уже хватило — после заклинания и пощечины, разбившей ей лицо из-за острого края перстня.

Старик обхватил запястье Гарри, будто подумал, что раз он спас мир от Тёмного Лорда, то и тюрьму от бывшего Пожирателя сможет сберечь. Гарри попытался его успокоить.

Голоса, восклицания… Гермиона прикрыла веки. Впору заплакать. Смотри, Тео, как рьяно тебя защищают. Папенька стоял у кроватки, охранники смотрели на Гермиону убийственным взглядом, старец — упрекающим, а Гарри… виноватым.

Всё так, ей снова стало больно. Интересно, когда она гнила в подвале, хоть кто-нибудь демонстрировал подобные чувства?! Гермиона никак не могла понять, почему Теодор получил столько симпатий, ведь всем известно, какое преступление он совершил.

К чему привела тебя месть?

К тому, что собственный друг, услышав про страдания Нотта, бросился в Министерство, напоследок сказав: «Я не позволю тебе совершить ошибку, о которой ты будешь жалеть». Гарри хотел спасти её от опасного деяния, вот только не предусмотрел своей случайной встречи с отцом Теодора в кабинете у Кингсли. Деваться было некуда. Старший узнал не только про свидание Гермионы с Тео, но и ещё про двойную игру министра, который согласился на грейнджеровский шантаж из-за чувства вины и риска попасть под удар прессы.

Гарри подошел к Гермионе и тихо произнес:

— Я должен был это сделать!

Была ли причина его поступка в том, что Нотт спас его от смерти, или же сработало гриффиндорское благородство, Гермиона не знала, но в глубине души у неё не было злости и обиды. Возможно, если бы отец Теодора не отправился в Азкабан, то целители не успели бы остановить кровотечение…

— Гермиона, прости! — ещё одна попытка Гарри оказалась почти жалобной.

Она посмотрела в его глаза. С недавних пор зеленый оттенок стал любимым. До тошноты.

— Ты сделал то, что должен был! — перефразировала его слова и вздохнула.

Хотела бы улыбнуться, чтобы доказать другу искренность, но её отвлек тихий, болезненный стон с кровати…

В этот миг и в дальнейшие минуты Гермиона потеряла из виду все фигуры, даже Тео стал мутным. Она нырнула в собственные размышления и подумала о том, какие мысли возникали в голове Теодора во время его видений. Он не притронулся к яду, да и убивать себя черепно-мозговой травмой не хотел. Скорее ожидал потери сознания, обычного обморока.

Что он доказал?

Что он психопат!

Нет, это мелочно! Если смотреть глубже?

Намеренно наказывал себя, чтобы добиться моего прощения?!

Это вопрос или утверждение?

Гермиона так и не разобралась, какая цель являлась для Тео первостепенной на тот момент, но что точно было известно, так это его готовность к диалогу насчет её чувств. Ещё в судебном процессе, не допуская возражений, он ждал от неё признания, теперь в тюрьме попросил прощального «я люблю тебя». Больше всего Гермиону возмущало в нём отсутствие страха перед заблуждением. Ему недостаточно обычной любви, он всегда добивался чрезмерной крайности, в которой его любимая способна была простить ему все проступки. Не только в ущерб себе и ей, но и в ущерб всем людям. На этом строилось его понятие о родственных душах.

Гермиона сделала паузу, проследив, как Нотт-старший опустился на корточки и позвал Теодора.

Он сделал тебя такой же, каким был сам. Другие пары расставались из-за мелких ссор, едва ли дотягивающих до логичных конфликтов. Теодор не только ждал от тебя прощения за измывательства, но и был уверен в том, что в глубине души ты сама знала, насколько бесполезна твоя месть. Знала о том, что не было ни одного фактора, который повлиял бы на любовь. Оттого-то и тошно, что чувств чересчур много, а выплюнуть их всё равно не получается. Внутри так много отрицательных эмоций, но Гермиона поняла, что главный эпицентр ненависти уже давно исходил не от внешних манипуляций Нотта, а от её собственного мировоззрения. Она отомстила, потому что другого выхода не было. Если простить, то жить с болью и терзаниями. Если уйти от Тео, как советовали Гарри и Рон, то не жить вовсе, поскольку нельзя дышать не его кислородом. Она пыталась, усердно пыталась в первые дни его заключения, да так и тёрла горло в приступе удушья, ведь не хватало…

Чего не хватало, идиотка? Насмешек, наглости, его дурацких идеальных бровей?

Нет же, просто не хватало рядом мыслей о нём. Тех, которые волновали душу в рождественскую ночь, вызывали трепет и тепло, заставляли ускоренно биться сердце, вынуждали краснеть и мечтать. Мысли, сродни излишним сантиментам, в Хогвартсе стали постоянными спутниками. Порой она забывала про еду и сон, устремив взгляд в пустую стену, но пустоты там не было. Гермиона представляла Тео и могла заснуть, только напомнив себе, что завтра сможет вновь его увидеть. Уже тогда сердце пылало любовью, а теперь, после разоблачения палача, не могло её забыть, хотя разум отчетливо понял разницу между фантазиями и реальностью.

Какой же выход? Мучение закончится, если один из них умрет, но Гермиона даже думать об этом не могла, да и умирать больше не хотела, потому что поклялась защищать слабых от несправедливости Министерства.

Без него сложно, а с ним невозможно…

Что будешь делать?

Он открыл глаза…

И вдруг лёгкие снова вдохнули кислород. Гермиона только сейчас осознала настоящую силу облегчения. Ему нужно было лишь открыть глаза… и прокряхтеть что-то невнятное… а она с болью на сердце поблагодарила Мерлина за его жизнь, ведь иначе она не смогла бы дышать.

Так что же делать?

Он снова что-то сказал…

Она не слушала, а придумала идею — держать его в Азкабане до конца дней…

Даже спустя пять лет она обязательно добьется продления срока.

И это выход?

Да!

Наконец, она услышала более-менее разборчивое:

— Отец, з-зачем ты её ударил?

Повисла пауза.

Сердечко, пульс, дыхание. Всё в комплекте. Гермиона боролась с мимикой, но всё-таки улыбнулась…

***

Почему-то его первой мыслью стали вши. Тео в ужасе застрял на этом, заинтересовавшись, каким образом они перекочевали в рот, потому что язык чесался так сильно, что на ум приходили только десятки обедающих эктопаразитов, с успехом снующих от нёба до нёба. К сожалению, его страдающий после травмы мозг сопоставил роль вшей в повседневной жизни с катастрофическими последствиями, где он случайно заразил ими Грейнджер, а она, бедняжка, сменила один уродливый пучок на пять маленьких, а вокруг каждого зияли свежие залысины со счастливыми семьями жучков. Тео готов был позавидовать даже вшам по причине наличия у них радостных детишек и уютному гнездышку на головке Грейнджер.

Помимо языка вши копошились в ушах. Какого черта они там забыли, он так и не понял, но с каждой секундой выявлял различия между их голосами. Одна вошь была особо громкой, но до абсурда знакомой и приятной.

Нет… теперь ещё и нос… это катастрофа! Если дойдут до бровей, то Грейнджер точно его разлюбит.

Потихоньку организм справлялся с недугом. Совсем рядом раздался шепот, Тео распознал целительное заклинание!

О! Либо вши, либо нет! Оказалось, что нет! Он не чувствовал ног и рук. Мозг наконец-то разобрался с нервными окончаниями или наоборот, это нервы дошли до разума и прояснили ситуацию: боль, боль, боль. Нарушение когнитивных и двигательных функций доказало последствия травмы. Тео боялся утратить слух и зрение, а про речь вовсе не хотел думать. Вши оказались не вшами, а мелкими спазмами, возникшими вследствие нарушения координации.

— Теодор! — слава богу, вошь это не только спазм, но и папа.

Ему показалось, или отец дотронулся до лица?! Паралич и потеря чувствительности заперли его в собственном теле подобно заклинанию обездвиживания.

Но ресницы! Ресницы! По-видимому, отец тоже их заметил, потому что Теодор смог распознать тихое:

— Она здесь, Тео! Если не придешь в себя, я убью её!

Твою ж мать! Только не это!

Губы задрожали. По крайней мере, ему так показалось.

Пора, ребятки, расходитесь! Тео прогнал вшей с языка и попытался ощутить вкус собственной слюны. Язык не поворачивался. Отец что-то ещё начал говорить, но Тео так сильно обрадовался тому, что почувствовал теплое давление на плече, что пропустил фразу. Старший сжал его руку и продолжил:

— Поттер сообщил министру про грязнокровку.

Что? Поттер?

Внезапно по телу прошла судорога от нового заклинания целителя. Тео не сразу догадался, о чем толковал отец, а потом вдруг слабо сопоставил словечки с логикой.

Замечательно, Гарри! Ты с каждым днем нравишься мне всё больше и больше! Спасибо, конечно, но какого черта ты своевольничаешь на нашей с Грейнджер территории?

Между тем, Тео задумался, где Гермиона?!

Открыв рот, он издал глухой вздох. Ничего не вышло. Мысли путались, как только он собирал слова в правильную последовательность. Отец положил ладонь на лоб, стерев пот. Теодор попробовал ещё раз, но тщетно.

— Сын, пожалуйста, открой глаза! — голос стал ломким и сдавленным.

Папа, мне жаль! Сейчас…

Черепок болел, словно его сдавили в тисках. Макушка и затылок пострадали больше всего. Голова была повернута набок, при малейшем движении возникала острая боль.

— Тео, — вновь ощущение теплоты на плече.

Он открыл глаза.

Чудо! Попал на Грейнджер. Удачно попал, но так неожиданно, что Тео пропустил радостную искру в её глазах и уставился на припухшую щеку.

Другого объяснения не было. Он смотрел на неё и приглушенно обратился к старшему:

— Отец, з-зачем ты её ударил?

Ему польстило отсутствие удивления на лице Грейнджер, а её внезапная, едва заметная улыбочка вовсе сработала, как ещё одно спасительное заклинание. Краем глаза Тео заметил рядом с ней угрюмого Поттера.

Нотт-старший не ответил. Провел ладонями по своему лицу от лба до рта и оставил пальцы на подбородке, смотря на сына из-под полуприкрытых век. Тео медленно перевел на него взгляд и сглотнул. В уголках глаз у отца он заметил влагу. Предполагаемые события во время его сна медленно доходили до мозга.

О Господи! Он так и не попрощался. Отец волновался за его жизнь. Вероятно, проклял Грейнджер…

— Папа, — насколько было возможным для атрофированных лицевых мышц, он постарался улыбнуться, а отец смотрел на него рассеянным, встревоженным взглядом, — я сочинил стихи.

Старший моргнул и выгнул бровь, вероятно, подумав, являлся ли бред последствием трещины в черепе?! Тревога с новой силой заиграла на лице. Мистер Нотт сильнее нахмурился и спросил:

— Для мисс Грейнджер?

Тео поджал губы, а потом с улыбкой произнес:

— Для Поттера.

Хватило нескольких секунд. Как всегда. Теодор с детства именно так и поступал. С Драко и Блейзом не работало. С Асторией и Дафной не работало. С отцом действовало всегда. Тео сам не ответил бы, почему в моменты самой страшной беды их всегда выручало подобное дурачество?!

За плечом отца Поттера перекосило, Грейнджер вздохнула, а мистер Нотт…

Тео с удовлетворением наблюдал, как разглаживались морщины на его лбу. Отец качнул головой, взгляд был таким же измученным, но из горла вырвались натянутые смешки. Тео тоже улыбнулся.

Таким образом, какой-нибудь ерундой, вроде подобного изречения, он якобы говорил, что с ним всё в порядке, что он сожалеет о беспокойстве отца, что ранение — лишь незначительное неудобство, которое он быстро переживет. В широком смысле, подразумевал, чтобы отец не волновался, поскольку Тео был сильным и упрямым, и, даже лишившись половины конечностей, он всё равно остался бы жив. В эту минуту Теодор в полной мере осознал, как тяжело было родителям смотреть на увечья своих детей. Если бы у него были собственные и с ними что-нибудь случилось, то он бы этого не пережил…

Отец оставил на лице улыбку и накрыл ладонью его запястье. Тео посмотрел на гриффиндорцев и рассмеялся бы от ошарашенного Поттера, если бы мог двинуть челюстью, а Грейнджер…

Его непрозвучавший смех исчез, когда он на долю секунды заметил у неё улыбку, но потом её черты внезапно сменились на боль, глаза заслезились. Гермиона с тоской посмотрела на Нотта-старшего, потом на Тео, и он вдруг понял…

Малышка вспомнила о родителях.

— Детка…

Она вздрогнула. Встретившись с ним взглядом, свела брови в гневе. Схватила Поттера за руку и покинула лазарет.

Мистер Нотт выпрямился в полный рост и обратился к целителю:

— Как долго продлится лечение?

— Его состояние зависит от качества магии, а не от количества.

Папа Нотт повернулся к смотрителю и аврору.

— Впредь не пускайте к нему посетителей!

— Отец! — младшего не устраивал такой вариант, он зажмурился, ощутив боль в переносице, старший склонился ближе. — Она придет!

— Я не позволю ей!

— Я хочу, чтобы она пришла!

— Ты мог умереть!

Теодор терял зрение. Сознание медленно уходило, но он должен был сказать:

— Не трогай её! — совсем тихо. — Пожалуйста!

***

На следующий день Бруствер вызвал к себе Гермиону. Она неспешно ступала по вестибюлю, думая о разговоре с Гарри минувшей ночью. Объяснив свою мотивацию, он ещё раз извинился, а она слушала его с оптимальной концентрацией, но в душе удивлялась собственному озарению — она потеряла интерес к беседам с другими людьми. В иное время она возмутилась бы его самоволию или же расчувствовалась бы из-за его доброго сердца, но сейчас ей стало абсолютно все равно, почему Гарри рассказал Нотту-старшему про Тео. Она долго копалась в себе и пришла к выводу, что причина апатии связана не с разочарованием в Гарри, ведь она по-прежнему любила его и считала лучшим другом. Дело было в том, что Гарри не Тео. Хотелось других разговоров, появилась ломка, а под утро, когда она осталась одна в своей комнате, на смену одному желанию поговорить с Тео пришло другое, более дерзкое и горячее, без лишних разговоров, но с участием языков…

Впервые в жизни она не знала, как остановить себя от новых ошибок. Пыталась забыться в работе, начала посещать колдомедика в Мунго, принимала успокаивающие зелья, но думать о другом не выходило. В конце концов, Гермиона со слезами на глазах призналась себе, что скучает по нему. Расстояние губило морально, а головная боль от нервного перенапряжения долбила физически, оставив её без нормального сна и питания. Тело оказалось заперто в тесной сфере, которая давила на самые уязвимые участки. Стресс никак не мог пойти на спад и держал её в состоянии продолжительной боли и нервозности. Гермионе всегда было душно и жарко, потому что мышцы постоянно находились под сильным напряжением, а любая попытка расслабиться приносила мучительную конвульсивную дрожь. Целитель сетовал на травмы, полученные ранее в результате войны, Круциатуса и подвального заточения, но Гермиона прекрасно понимала, что во всём виновата искалеченная психика. Воспоминания и мысли скакали из полушария в полушарие, не оставляя в покое и передаваясь по нервам во все части тела. Единственным преимуществом столь сильного мышечного напряжения Гермиона могла считать ставшую более упругой грудь, но это не приносило облегчения. Она туже затягивала волосы на затылке, чтобы отвлекать себя от мыслей, но локоны выбивались из заколки, и она снова крутила хвосты, намеренно делая себе больно.

Однажды тело обдало настолько сильным спазмом, что она решилась на поступок, который поклялась никогда больше не делать. Надела колечко, представила Нотта, пальцы закружились по телу, но затем случилось странное: стало ещё хуже, из глаз потекли слезы, разум так и не смог отключиться от действительности. Теодора не было рядом! И фантазии омрачились ощутимой болью в местах прикосновения её пальцев. Ошеломленно застыв взглядом на потолке, она сделала усилие, проникнув глубже, но дискомфорт стал нестерпимым. Вагинальной секреции не хватило для свободного трения. Гермиона всхлипнула и свернулась калачиком, проведя остаток ночи на границе между сном и явью.

В нескольких метрах от кабинета министра её размышления прервал женский окрик:

— Грейнджер!

Гермиона по привычке обхватила через карман рукоять волшебной палочки. Очередную, обычную, купленную в киоске Министерства. Повернув голову, изогнула брови. Ровной походкой к ней подошла Паркинсон с синей тетрадкой в руках…

***

Теодор привычно выводил цифры, ожидая появления посетителя. Интуиция голосила на весь мир, что малышка обязательно придет к нему ещё раз. Может быть, с новым зельем или же с дубиной и дементором. Тео волновался, что не успеет дорисовать все нули, поэтому держал угольки в двух руках. Он никогда не задумывался о достоинствах амбидекстрии, а сейчас в полной мере пожалел, что не тренировал столь ценное умение на левой руке.

С момента его выхода из лазарета прошла неделя. Отец приходил к нему каждый день, а один раз остался на ночь из-за долгого разговора о влиянии памяти на дальнейшую судьбу подопытных. В тот раз они обсудили состояние профессора Роя, который удивительным образом получил от абсолютно неизвестного источника огромный мешок галлеонов на лечение. Также Тео поднял тему мистера и миссис Грейнджер. Как ни пытался, а поддержки от старшего он не добился, но услышал обещание о привлечении новых зельеваров и целителей из дальнего зарубежья.

Его не мучила совесть. Он считал себя виноватым в судьбе Грейнджеров лишь косвенно. Доказательств того, что зелье подействовало бы у него не было, но детка упрямо винила его во всех трагедиях. Наверное, ей так было легче. Тео обнаружил в себе занятную тягу на принятие всех бед, за которые она могла бы его винить, и не увидел в этом ничего плохого.

Время близилось к полуночи. Теодор отложил уголь и подошел к раковине. Под тонкой струей воды черный цвет превращался в серый, а у слива вовсе терял любой оттенок. Также медленно уходило воспоминание о Круцио. Гермиона добилась результата — Теодор с нетерпением ждал рассвета, потому что его преследовали кошмары. Эпизод повторялся, «грязнокровка» была вырезана не только на её руке, но и на его зрачках. Он искренне пожалел беднягу Роя, ведь тот получил большую дозу чужих воспоминаний, а зелье Гермионы имело кратковременный эффект, но всё же…

Беллу хотелось собственноручно бросить в котел, а оборотней проткнуть режущими проклятиями. Дни превратились в тяжелое бремя, где чужая память разбавляла нежные мысли о малышке излишними криками и кровью. Теперь заключение не казалось простым испытанием, ведь его тоска по Гермионе возросла до предельных высот, превратившись в манию. Тео просто хотел увидеть её, убедиться, что она цела, узреть в очередной раз, что кожа на руке сохранила гладкость… Он скучал, скучал так, как не скучал раньше, и виной тому необходимость утешить её от поступка Поттера, пощечины отца, собственного состояния, из-за которого она так сильно волновалась. Да, он заметил. Когда открыл глаза в лазарете, он увидел её. Не улыбку, а облегчение. Даже невзирая на причастность Гермионы к его травме, Тео ругал не её, а себя, потому что не очнулся раньше.

Теодором овладела такая сильная депрессия, что он и вправду рифмовал строфы, пока не сочинил стихотворение. Так и назвал: «К Поттеру.» В идеале придумал балладу о подвигах отважного очкарика и его верных друзьях, которые верхом на драконе одолели армию безносых упырей, изъясняющихся исключительно на парселтанге. Сам Тео втайне был сильным анимагом и служил для героев средством передвижения, а ночами из дракона превращался в человека и утаскивал Каштанчика в ближайшие кусты.

Помимо прочего, магия тоже претерпела изменения, связанные с потерей палочки. Тео вспомнил лекции Флитвика о родстве и притяжении к магическим артефактам, но никогда не чувствовал подобного. До сего момента. Когда Грейнджер сломала его волшебную палочку, магия, будто живой организм, погрязла в скорби и повлияла на его состояние дополнительным недомоганием. Он отчетливо представил себя на месте Грейнджер в кладовке Хогвартса. Видимо, её магия тоже испытывала боль от потери палочки. Как справедливы параллели: обе палочки сломались в их совместный день рождения!

Может, пора подумать о совести и раскаянии? Неспроста же ты страдал от восторженного визга Беллатрисы!

Раскаяться — значит сожалеть о содеянном, но он не жалел, ведь в ином случае не добился бы того, что есть сейчас. Грейнджер активно боролась с собственными чувствами, но Тео сам проходил такой путь и знал бессмысленность подобных чаяний. Она должна была оставить попытки к бегству. Освобождение от забот наступит только тогда, когда она испытает смирение. В общем-то, сейчас ей было тяжелее, чем ему, поэтому Тео решил выбрать скромную манеру поведения для её следующего визита.

Последней заботой являлось предположение, что отец не сдержит слово и не подпустит к нему Грейнджер. Судя по всему, министр умыл руки и бросил их на произвол судьбы, дабы малыши разбирались сами. Только доблестные охранники честно выполняли свою работу и при каждом посещении с укором глазели на старшего Нотта. Тео вновь задумался о том, что правосудие погрязло в бесчинстве, ведь гости так легко устроили из тюрьмы проходной двор.

***

Ранним утром Тео долго принимал душ, проверяя теорию, можно ли кончить под обильной струей воды. В итоге пришел к мнению, что это выдумки эстетов-девственников, и кончил по старинке, с помощью ладони, правда на этот раз использовал левую, ведь решил стать мастером амбидекстрии.

Одевшись, долго глазел на своё отражение. Темные круги свидетельствовали о явном недосыпе, а потрескавшиеся губы нуждались в увлажнении. Появилась занимательная мысль, что ему запрещено облизывать собственные губы, дабы оставить эту работу для Грейнджер. В целом видок открылся на троечку, главная проблема была в глазах. Покрасневшие капилляры незатейливыми узорами покрыли глазные яблоки, цвет глаз потускнел, но Тео считал это результатом травмы, а не последствием плохого сна.

Внезапно…

Он услышал. Прикрыл глаза, опершись руками на край раковины, и сделал прерывистый вдох. Скрипнула дверь. Едва слышно. В отличие от прошлого раза, он точно был уверен, кто зашел на огонёк.

Чуть запрокинул голову и глубоко задышал. Возможно, подействовало самовнушение, но, по мнению Тео, рецепторы сработали на ура, наградив его приятным ароматом ангелочка. Сегодня не было смысла играть в детёныша, поэтому Тео вложил в интонацию теплую вежливость:

— Здравствуй, ангелочек, — повернувшись, наткнулся взглядом на своё сокровище, которое Грейнджер небрежно придерживала за синий корешок.

Ну и какого дракла тетрадочка покинула пределы поместья?

Нет, отец не отдал бы никому его вещи. Тогда как?

Он посмотрел на лицо Гермионы. Она даже не пыталась скрыть довольства от его растерянного вида. Теодор никогда не ставил на тетради особую защиту. Такая волшебница, как Гермиона, легко могла открыть её с помощью заклинания. Что ж, всё его всегда принадлежало ей. Тео покачал головой, сменив удивление на улыбку. Грейнджер пришла к нему в том же костюме с ужасным пучком, к счастью, без вшей, но всё равно с очень нелепым пучком.

Если убрать избыток плотной одежды, то Грейнджер выглядела весьма неплохо, но когда Тео всмотрелся внимательнее, то заметил, как сильно она напряжена и подавлена. Поскольку коварная малышка всеми силами пыталась это скрыть, Тео не стал спрашивать причину её состояния и сделал шаг к ней. Ожидаемо взметнулась палочка. Жёлтая с черной рукояткой, дешевая на вид.

— Инкарцеро! — по какой-то причине веревки сцепили его руки не спереди, а за спиной.

Чего ты боишься, Гермиона? Я думал, что уже доказал покорность и послушание.

Стул поднялся в воздух и едва не ударил его по голове, когда пролетал мимо. Тео невольно размял шею, проверив, не почувствует ли он боль от недавней раны, а стульчик приземлился на середину помещения.

— Присаживайся, — вполне миролюбиво протянула Гермиона, убрала палочку и отошла к своему излюбленному местечку у стены.

Сел, опустив взгляд в пол. Прижал завязанные ладони к спинке стула и налёг на них. Принял безмятежный вид и пошире расставил колени. Вздохнул, как бы утомленно…

— Прекрати!

И вздрогнул от её резкого тона. Посмотрел исподлобья, но малышка не глядела в ответ, а фальшиво заинтересованно листала тетрадь. Тео с трудом сдержался, чтобы не сделать замечание, ведь от её неаккуратного перелистывания порвался краешек пергамента.

— Что я должен прекратить?

Её губы дрогнули в презрении, когда она наткнулась на заколку-невидимку. Стрельнув глазами в Тео, она выдернула её из прикрепленной фотографии и убрала в свой нагрудный карман к платочку с инициалами «Т.Н.»

— Прекрати играть со мной! — сказав, наткнулась на придавленный другими фотографиями эльфийский колпак. — Откуда это? — приподняла шапку, надев её на кулачок.

Тео мельком подумал о том, что раньше на пряжу частенько попадала его сперма, но говорить об этом сердитому ангелочку он не рискнул бы даже под угрозой новой порции зелья.

— Украл.

Сначала малышка смотрела на него не моргая, а потом с недоверием спросила:

— У эльфа?

Сказать по правде, Теодора позабавил ужас на её лице. Ей проще пережить невнимательность к собственной сумке, чем поверить, что какой-то проходимец стащил шапку с эльфийских ушей.

— У тебя.

Карие глаза вернулись к созерцанию колпака, а Теодору вдруг стало совершенно необходимо вернуть её внимание к своей персоне. В голову ничего не пришло, кроме правды, которую он боялся сообщить минутой ранее:

— Я мастурбировал на неё.

К его самому большому разочарованию, Грейнджер не изменилась в лице, даже не перестала рассматривать колпак, а спокойно продолжила вертеть его перед собой. Он ожидал изумления в глазах и Инсендио в сторону шапочки, но она этого не сделала, а тихо, почти шепотом спросила:

— Ты представлял её на мне?

— На себе.

— Мерзко, — подытожил ангелочек и откинул шапку в угол комнаты.

Теодор подозрительно прищурился и прикусил щеку. Грейнджер ответила со странной интонацией, будто бы слово далось ей нелегко. Склонившись, она продолжила изучать тетрадь. Ещё ниже опустила голову. Теодор знал этот жест. Раньше она так пряталась за волосами, когда не могла побороть смущение. Теперь грива попалась в капкан заколки, поэтому ему были видны алеющие щёчки.

Он слегка подался вперед, пытаясь понять её состояние. Руки малышки подрагивали, костяшки покраснели, под ухом выделялась венка. Да если бы он дотронулся до неё, то наверняка бы ощутил жар от напряженных мышц.

— Что с тобой? — задал вопрос с испугом и любопытством, заранее зная, что она не ответит.

Гермиона не обратила на него внимания. Сосредоточенно рассматривала свою колдографию из газеты с датой празднования победы. Красива, обаятельна, мила… она не узнала себя прежнюю.

Злость моментально заструилась по венам. Холодная маска слетела к чертям. Повернув тетрадь к Тео, она воскликнула:

— На это ты тоже мастурбировал? — часто заморгала и оттолкнулась от стены, подойдя ближе.

Предельно спокойно Теодор посмотрел на страницу. На этой священной колдографии он давно поставил штамп неприкосновенности. Изображение было настолько чарующим, а взгляд ангелочка так чувственно передавал боль послевоенной утраты, что Тео использовал этот снимок лишь для морального восхищения.

Пока он решал, солгать или нет, Гермионе на глаза попались цифры. Она сжала тетрадь до треска пергаментов, а потом со всей силы отбросила её в стену, с желанием стереть уголь и испортить его непонятное художество.

Теодор раскрыл глаза, когда расстояние между ними быстро сократилось. Она наклонилась к нему. Её исхудалая мордашка оказалось чуть выше уровня его глаз, а пальцы обхватили подбородок, приподняв лицо.

— Ответь мне! — Грейнджер вскрикнула и сильнее вдавила ногти в его кожу.

От такой резкой смены поведения, а может срыва, Теодор сбил дыхание и приоткрыл рот. Не моргал, впитывая её эмоции. Сзади он крепко обхватил рейку от спинки стула, чтобы предотвратить собственный порыв ей навстречу. Остановил себя, потому что так и не узнал, почему детка вновь пришла в его камеру. Видимо, пришла без зелья. Зачем-то притащила тетрадку, да и вовсе вела себя так, будто в любой момент готовилась взорваться от чувств или… от чего? Её рука была горячей и мокрой, под глазом бился нерв, на виске… о нет, он искренне понадеялся, что ошибся, но на виске отчетливо блестел седой волосок.

Ближе наклонившись корпусом, Гермиона сильнее запрокинула его голову, заставив смотреть на себя из-под полуопущенных ресниц.

— Скажи! — голос сорвался на истеричные нотки, она сомкнула вторую ладонь на его затылке вдоль линии роста волос. — Ты ублажал себя?

На мгновения в голове возникла боль из-за давления её руки, но Тео принял решение терпеть дискомфорт до конца, даже если вновь услышит хруст черепушки. Мысли метались. Он готовился сказать правду, показать себя с той стороны, которая нравилась ей в школьном однокурснике, сообщить, что колдография всегда оставалась чистой, но…

Шестое чувство подсказывало — сейчас Грейнджер нуждалась не в этом. Ей нужно было то, что обычно давал ей палач.

Хватка усилилась. Ладонь скользнула под подбородок, держа его лицо на весу. Приблизившись, она поставила ноги с двух сторон от его колена и удушливо втянула в себя воздух. Тео намеренно грубо двинул головой, направив на неё прямой взгляд. Когда глаза оказались ровно напротив глаз, он выдохнул ей в губы:

— Я всегда кончал на твоё лицо! — она застыла, вперив в него пристальный взгляд, а Теодор свел брови в наигранном сожалении и, часто захлопав ресницами, пробормотал язвительным голосом. — Ты оплакивала друзей… — чуть подавшись вперед, он задел её нос своим и понизил тон до нежного шепота, — и меня это возбуждало!

Её нижняя губа дрогнула, лицо покраснело, зрачки расширились. Тео задержал в горле готовый сорваться стон, потому что был уверен, что Грейнджер выдаст ему смачную оплеуху и устроит истерику с обвинениями и отвращением, тем самым излив душу и расслабившись, но…

Он торжествовал до определенного момента. Вот она крепче стянула его волосы на затылке, вот показала пылкий взор, он готовился к тираде, как вдруг…

Гермиона медленно приподняла бровь, чуть наклонив голову набок, и слегка прищурилась, а потом неожиданно удивленно раскрыла глаза, словно что-то поняла. Теодор успел сделать глубокий вдох прежде чем…

— Ты лжешь!

Грейнджер не только показала, что знала его достаточно, чтобы уличить во лжи, но и доказала, что его провокации потеряли былую мощь.

Внутри он запаниковал и, по-видимому, это отразилось на лице. Он не нашёл иной причины мелькнувшей теплой искры в её глазах. Приоткрыл уста, но не успел ничего сказать, поскольку в тот же момент её рука надавила на подбородок и запрокинула его голову. Другая ладонь зарылась в волосы.

Болезненный спазм уколол подобно лезвию по черепу, но…

Боль отправилась восвояси. Тео не мог на ней сосредоточиться. В неверии зажмурился от внезапного, сильного укуса. Гермиона прихотливо зажала зубами его нижнюю губу и с различимым звуком втянула её в себя. Тео испытал легкое жжение от сухой треснувшей кожицы на серединке губы. Стул заскрипел, когда Грейнджер подалась вперед, обхватила ладонями его голову и неистово поцеловала.

Нет, Тео не назвал бы это поцелуем. Гермиона склонила лицо, буквально вдавив свои губы в его уста, и жадно, неумолимо приникла ко рту. Его опалило теплым дыханием, её лицо было таким же горячим, как и руки, сжимавшие его голову так, словно боялись потерять…

Как бы сильно Теодора ни влекло в тени сумрачного блаженства, он не мог сконцентрироваться на ответном поцелуе. Во-первых, Грейнджер не позволяла, быстро двигала губами в собственном требовательном ритме, во-вторых, его сильно беспокоило состояние её тела. Задрожав, она опустилась на его колено и прогнулась. Обвила шею предплечьями. Теодор закружил языком по её собственному и вздрогнул от нового укуса, а затем…

— Д-детка! — с его губ сорвалось проникновенное, но невнятное слово, когда она со всей силы потянула его волосы назад.

В шее раздался слабый хруст, от затылка до висков пробежала острая боль, которая преследовала его в первые дни лечения. В глазах засверкало. Поняла ли это Грейнджер, Тео не знал. Зажмурился, пытаясь отвлечься… и отвлекся, точнее его отвлекли.

Пришлось открыть глаза. Он бы не посмел пропустить подобное…

Проморгался и вперил в неё затуманенный взгляд. Гермиона тяжело дышала, часто и прерывисто, её глаза были плотно закрыты, на переносице сошлись морщинки от сильно насупленных бровей. Её выражение лица, затравленное и рассеянное, вызвало в нём десяток вопросов. Тео отдал бы всё на свете, лишь бы узнать её мысли. Пытался понять, что видел… Она не открыла глаза, наоборот сильнее зажмурилась, а потом подалась вперед и, как котёнок, прижалась носом к его щеке. Чуть покрутила лицом, потершись по коже. Тео покорно сдерживал комментарии, терпел галоп головной боли и ждал её слов, но Гермиона молчала. Он медленно выдохнул через рот. Ладошки по-прежнему цеплялись за его затылок, не разрешая опустить голову.

Чуть ослабив лицевые мышцы, Гермиона приоткрыла глаза и, наклонив голову, прильнула к его шее чуть правее кадыка. Теодор прикусил губу, подавив стон от скольжения её языка вверх до подбородка. По коже скатилась слюна. Гермиона обвела языком край подбородка и, расслабив кончик, двинулась выше по щеке и с тихим чмоком лизнула его по скуле.

Может быть, ему лишь почудилось, но держать её на колене стало легче, будто бы её тело полегчало, а напряжение ослабло, но Тео потерял данную мысль и спросил прямо:

— Чего ты хочешь, детка?

Под вопросом он хотел добиться не признания, что она хотела его в сексуальном плане, ведь подобное было понятно и так задолго до снятия всех масок. Вопрос содержал интерес о её самочувствии и поведении. Как-никак, а Грейнджер преследовала определенную цель, раз принесла тетрадь и театрально продемонстрировала своё отношение к его коллекции.

По всей видимости, она блуждала на границе отчаяния, поскольку ответила честно, вложив в интонацию мрачную безнадежность:

— Я хочу причинить тебе боль, но…

Поперхнувшись, она замолчала и снова закружила лицом по его щеке, поделившись слезами.

Когда она успела пустить слезы? Тео пропустил сей момент, потому что пытался найти выход — помочь ей расслабиться…

— Но не можешь, — закончил фразу вместо неё.

Сказал тихо, шепотом, так, словно не ей, а в пространство. Когда он двинул ногой, Гермиона обняла его крепче и прижалась носом к виску. Скорее всего, случайно напрягла мышцы и потерлась промежностью по его бедру.

Перед тем как сказать, он тщательно подбирал слова и повторил те, которыми успокаивал её в подвале:

— Никто не узнает.

— Ч-что? — она вновь напряглась, как натянутая струна, и приоткрыла рот, выдыхая теплый воздух в его скулу.

Понадеясь, что не ошибся, Тео внезапно приблизил губы к местечку под ушком и шепотом вымолвил:

— Никто не узнает, зачем ты пришла ко мне!

Гермиона резко мотнула головой в отрицании, но не подняла взгляд, а плотнее прижалась к его лицу. Словно прячась от реальности, сильно зажала губами его кожу на щеке. Тео прикрыл глаза и добавил:

— Только я знаю, малышка! — он напряг плечи и слегка боднул её головой, заставив отстраниться и встретиться с ним взглядом. — Но я никому не скажу, даю слово!

— Хватит! — её взгляд был, как никогда, осмысленным.

Теперь Гермиона смотрела на него ошеломленно и внимательно. Тео в мыслях поаплодировал, ведь она пришла в себя и больше не плакала.

— Сделай это! — его голос ужесточился, глаза сощурились.

Тео одновременно просил и приказывал, но дал ей право самой решать, какому глаголу отдать предпочтение.

Она вцепилась в его плечи, когда Тео слегка дернул ногой, на которой она сидела. Гермиона часто заморгала и…

У неё было два пути: сбежать, как в прошлый раз, когда она вложила случайную ласку в слова «мой палач» или же пойти дальше. Однако Тео не собирался её отпускать и повысил голос:

— Прекрати жалеть себя! — в голосе присутствовал намек на злость, которая подействовала на Гермиону сильнее молотка по голове. — И сделай это!

Какое-то время Гермиона сохраняла вид неосведомленности, а потом неожиданно скривила губы в вымученную улыбку. Тео слегка нахмурился от подобной реакции, но спонтанное, азартное воодушевление, возникшее на лице ангелочка, подавило втуне мелькнувшее подозрение о том, что его манипуляции снова не возымели эффекта. Она так и осталась сидеть на его ноге, которая, к слову, начала затекать и терять чувствительность. Ладони заскользили по его плечам к горлу и загривку, но, не дойдя до макушки, вернулись обратно. Тео поджал губы, а Гермиона аккуратно шевелила пальцами, поглаживая его плечи. Наклонилась и, едва коснувшись губами уголка его рта, протянула:

— Ты ошибся, Теодор! — кратко чмокнула его в губы.

— В чём я ошибся?

Она сглотнула и установила с ним твердый зрительный контакт. Вовсю надеясь, что не покраснеет, Гермиона обвела язычком контур его губ и прошептала:

— В уверенности, что я позволю тебе дотронуться до меня!

Отлично! Малышка в своих лучших традициях опровергла его предположение о том, что она пришла к нему с намерением перепихнуться и снять напряжение посредством страстного секса с добавкой ненависти с её стороны и любовью с его. Жаль, очень жаль… но он не поверил.

— Ты хочешь, чтобы я дотронулся до тебя! — поправил он, сделав ударение на втором слове.

— Нет!

Странное дело, подумал Тео — с каждым произнесенным словом, невзирая на превратный смысл, её плечи теряли напряжение, а руки двигались менее грубо. Появилась догадка, что ангелочку нравился спор на данную тему. Тео подыграл, проверяя домысел, расплылся в снисходительной улыбке и, коротко закусив уголок своей нижней губы, уверенно произнес:

— Ты мечтаешь об этом! — её глаза сузились, ладони замерли на его плечах, Тео облизнул рот и быстренько мазнул губами по её щеке. — Мне знакома вопиющая похоть, малышка, — он прошептал в приоткрытые уста, — ощущение власти… — кончик его языка заскользил по впадинке между нижней губой и подбородком, — опьяняющее желание… — поводил коленом, даже через ткань ощутив жар между её ног.

Гермиона опустила веки и спрятала губы во рту, пытаясь справиться с дыханием. Крылья носа широко раздувались при каждом вдохе.

— Тео… — процедила, вобрав в интонацию упрек и неопределенное прошение, сама сделала покачивающее движение бедрами, издав сдавленный, глухой стон.

— Д-да? — сам повторил похожее звучание и закрыл глаза, когда волосок из её нелепой прически упал на лицо и защекотал его лоб.

Владел бы беспалочковой магией, в тот же момент избавил бы себя от штанов. Головокружение вкупе с давлением ткани на член действовало воистину болезненно, причиняя заметный дискомфорт. Итак, грейнджеровская лапка сползла с его плеча вниз по груди. О Мерлин, это пытка! Теодор хотел бы повертеть туловищем, чтобы направить её ладошку ещё ниже, но пальцы упрямо замерли на его сердце и больше не двигались.

Она прильнула всем телом. Хвала богам, вовлекла в поцелуй. Теодор ответил взаимно дерзко, добавив лобзанию скорости и грубости. Прикусил. Малышка издала тихий писк, который передался в его рот легкой вибрацией. Ладонь опустилась к животу, ощутимо надавив на мышцы.

— Тео! — вновь обратилась она, оторвавшись от губ, ладонь достигла паха и обвела выпуклость, но сразу же исчезла, зато рядом с ухом появились её губы и вымолвили. — Ты… — сделала паузу, голос стал более серьезным, — останешься здесь навсегда!

Он не совсем понял смысл. Посмотрел на неё, приподняв бровь, как вдруг…

Один, два, три! И всё стало ясно. В особенности из-за её вопрошающего взора. Тео воспринял её заявление не как утверждение, а как вопрос, который малышка задала по одной простой причине…

— Да, ангелочек! — он медленно кивнул, подался вперед и обвел носом окружность на её собственном. — Я останусь взаперти, и ты сможешь каждый день держать меня в оковах своей власти.

Теперь всё оказалось проще. Её глаза потеряли фокусировку, губы увлажнились из-за учащенного дыхания. Её рука рефлексивно потянулась к вороту свитера, ослабив ткань вокруг горла, а вторая ладонь заскользила по его бедру. На этот раз Тео решил, что всё сделает правильно, поэтому протянул тихо и ласково:

— Хочешь?

Она прислонилась переносицей к его лбу. Отпустила ворот и обвила рукой его плечи.

— Хочу… — Гермиона дотронулась до себя.

Расстегнула пуговицу на брюках. Проигнорировав молнию, завела ладонь под материю и качнулась на его ноге. Трение сквозь ткань создало дополнительную стимуляцию влагалища. Тео открыл рот, чтобы продолжить наводящие вопросы, но, к его удивлению, Гермиона сама слегка отстранилась и посмотрела на него прямым, осмысленным взглядом. Колебалась долго, но произнесла правду:

— Я хочу тебя, — указательный палец надавил на клитор, средний поглаживал половые губы чуть ниже, — но не позволю дотронуться!

Черт, черт, черт! Это бескомпромиссное заявление от рациональной Грейнджер совсем его не радовало, но…

Его отвлекло появление мученического выражения на её лице, когда ладонь накрыла лоно, а палец проник внутрь. Она закрыла глаза и остановилась. По телу пробежала судорога, которую почувствовал Тео. Она покраснела и напряглась каждым мускулом. Вены на горле вздулись, а рядом со своим ухом он услышал:

— Б-больно!

И честно, потерял способность соображать, потому что не догадался сразу…

— Что… — начал он, но она неожиданно всхлипнула и спрятала лицо в изгибе его плеча.

Она вытащила руку из-под ткани. Задрожала. Лицо было мокрым, на горле блестели капельки пота.

Видимо, проблема была более глубокой. Тео нахмурился и прикусил щеку, но затем, когда она подняла лицо, его глаза округлились, а Гермиона, словно обращаясь к богу, произнесла ломким, плаксивым голосом:

— Исцели меня…

Заранее не зная, правдив ли его совет, Тео произнес по интуиции:

— Признайся себе, что любишь меня!

Она задрожала сильнее и отодвинулась, изобразив на лице борьбу и страдание.

— Никогда! — выкрикнула и со всей силы ударила его по щеке.

Голова дернулась набок, на коже осталась линия от кольца. Тео не повернулся обратно. Стиснул челюсти и, направив взгляд в пол, громко произнес:

— Ты давно простила меня, потому что любишь!

— Это не так!

— Ты лжешь себе! Поэтому больно!

Гермиона вскочила на ноги, да так и врезалась в стену, ударившись лопатками. Тео неспешно повернул к ней голову и со злой интонацией произнес:

— Ты пришла, потому что скучаешь по мне! — она закрыла руками уши и опустила голову, но Тео знал, она слышала. — Тебе плохо, одиноко и тоскливо из-за того, что нас разделяет расстояние!

Гермиона сдавила голову, но потом резко убрала руки и вздернула подбородок. Ткнула в него пальцем и достала палочку.

— Ты снова ошибся!

— Я редко ошибаюсь!

На это заявление Гермиона рассмеялась и закатила глаза к потолку.

— Вся твоя жизнь, Теодор, это огромная ошибка! — взмахнув палочкой, она ослабила веревки на его запястьях и отошла к двери. — А сейчас ты ошибся в причине моего состояния!

Тео размял руки и встал, приложив ладонь к затылку. Вопросительно поднял брови. Грейнджер провела пальцем по носу и скривила лицо в новом приступе слез. Пояснила:

— Мне больно, потому что я хочу, чтобы ты страдал, но… — парочка саркастических, горьких смешков, — когда тебе больно, — смех исчез, голос понизился, взгляд стал бездонным и откровенным, — я страдаю вместе с тобой…

Теодор приоткрыл рот. Внутри образовалась адская боль, душонка выла от интонации её голоса. Гермиона кивнула сама себе, толкнула дверь и у порога печально вымолвила:

— Тебе было больно, когда ты слышал мои крики? — она убрала палочку, держала зрительный контакт.

Тео молчал. Ему не было больно, потому что он был уверен в силе её духа. Грейнджер прямо спрашивала его о совести, но даже сейчас он не смог соврать.

— Н-нет.

— Нет, — повторила она, пробуя слово на языке. — Именно из-за этого мне плохо, Теодор.

Она скрылась за дверью. Он накрыл руками лицо. Беседа с Грейнджер, как ходьба по канату, вывела его из равновесия. Сделал кружок вокруг стула, прислонился к стене и специально ударился темечком о поверхность.

Проклятие! Неудачный финал встречи. Он сложил руки на груди. Отсчитывал минуты. Думал и загрустил, поскольку не знал, когда она вновь придет в его скромные покои.

Минутка, одна, две, пять…

Вдруг…

Веки поднялись в удивлении, дверь отворилась. Он не поверил глазам, ангелочек вернулся к богу.

Гермиона с нечитаемым лицом закрыла за собой дверь. Он заметил, каким мятым был край пиджака. Видимо, она долго топталась в коридоре, сжимая материю и раздумывая…

Вот только лицо стало более сердитым и до крайности решительным. Она держала рукоять палочки. Прислонилась спиной к стене напротив Тео. Он вздохнул и собирался задать вопрос, но внезапно раздалось повелительное…

— Раздевайся!

Его голова сама по себе склонилась к плечу.

— Что? — глупо переспросил он.

Гермиона распрямила плечи, перенесла вес на одну ногу и смело повторила:

— Раздевайся, детка…