Дверь закрылась слишком резко. Но она даже не почувствовала это. Мысли были околдованы только одной идеей. Совершенно непозволительной, но настолько необходимой, что сопротивляться было просто невозможно. Руки поднялись и прижали к носу чёрную ткань. Знакомый, такой родной и забытый запах хвои. Она сжимала его футболку, вдыхая, вдыхая и вдыхая до полного заполнения лёгких аромат человека, к которому испытывала такие противоречивые чувства.
Боже, как же я скучала…»
«Гермиона, остановись. Хватит. Прекрати», — приказывала себе девушка.
«Сейчас… Ещё немного. Совсем чуть-чуть».
Минуты тянулись, а Гермиона всё не могла найти силы открыть глаза.
«Давай же, Грейнджер. Ты же не можешь стоять здесь вечность».
Ноги ныли от долгого вечера на высоком каблуке. Выдох. Она открыла глаза и присела, чтобы снять застёжку босоножек. Неспешно натянула на себя футболку и замерла перед зеркалом. В отражении на неё смотрела та самая, до беспамятства влюблённая гриффиндорка, что когда-то глупо улыбалась, стоя в ванной старост в его вещах. Та самая, которую она обещала в себе убить. Стереть из памяти.
Обещала, но не смогла.
Сердце защемило, и слёзы покатились по щекам. Она обняла себя руками, проводя по тонкой хлопковой ткани, пытаясь впитать в себя до боли нужный запах.
«Ты дура, Грейнджер. Дура».
Слёзы не переставали литься, когда она прикрыла рот рукой, заглушая плач. Эта безысходность уничтожала то, что девушка себе старательно вбивала годами.
«Не забыла. Не смогла».
«Как тебя забыть? Что мне делать?»
«Отпусти», — подсказало сознание.
«Как? Мерлин, как это сделать?»
Слёзы капали в раковину, стекая вниз. И она мечтала, чтобы вместе с ними ушла эта невыносимая боль. Но нет.
Так часто бывает в жизни. Человек улыбается, но в душе страдает. Смеётся, а ночью горько плачет в подушку.
И она старательно уверяла себя, что в порядке. Доказывала себе, что пережила, переболела. Но сейчас, стоя в его футболке, в слезах, с испорченным макияжем и спутанными кудрями, обманывать себя было бесполезно.
«Чтобы отпустить, вам нужно поговорить. Выскажи ему всё в лицо и сможешь спокойно вздохнуть. Сможешь пойти дальше».
«Да. Так правильно. История должна иметь конец. А вы зависли, поэтому ты не можешь отпустить», — уверяла себя гриффиндорка.
«Адекватные люди разговаривают друг с другом. Вы работаете над серьёзным делом. И ваши личные проблемы не должны влиять на это. Постоянно ругаясь и отвлекаясь, ничего не выйдет».
«Нужно решить всё. Обозначить границы вашего общения и заняться конфликтом между Романо и Шевроном».
Это было её основой. Тем, что помогало всегда взять себя в руки. Ставить цель и, не отвлекаясь, идти к ней. Будь то учёба или работа. Не важно.
Гермиона кивнула себе в отражении и принялась смывать макияж. Ресницы слиплись от размазавшейся после слёз туши. Волосы она небрежно уложила руками. Настолько, насколько это было возможно. Несколько минут ушло на то, чтобы собраться с мыслями. И, наконец, она распахнула дверь ванной комнаты. Перед её глазами была спальня, в которой на белых простынях уже спал слизеринец.
«Поговорили», — разочарованно вздохнула Грейнджер.
Его лицо было уставшим, а грудь слегка вздымалась от тяжёлого дыхания.
«Да с чего ты вообще взяла, что он стал бы тебя ждать? Для чего? Посмотреть на тебя в его футболке?»
«Глупость».
«Слушай, Грейнджер, ты драматизируешь его отношение к тебе».
«Он просто соблазнил наивную отличницу, вытащил своего отца и уехал. У него таких, как ты... Вагон! Не обманывайся. Он просто хотел снова затащить тебя в постель. И сегодня днём прекрасно дал тебе это понять. Что, как бы ты высоко не держала подбородок, всё ещё хочешь его. Поэтому прекрати что-то ждать от него. Он на это не способен».
«Ты сама напридумывала себе то, чего не было. Придумала себе его таким, каким он не являлся. И он сыграл свою роль. Стоит признаться, очень натурально»
Гермиона устало упала в кресло и стала смотреть на то, как свет от уличного фонаря вылавливал отблески на платиновых волосах. Они растрепались, а на лице была лёгкая щетина. Это, безусловно, красило его. Делало мужественным.
— Любить тебя было проще, чем ненавидеть, — неожиданно вырвалось у неё.
Малфой никак не отреагировал, и она тяжело вздохнула. Её голос звучал тихо, будто это был монолог души, что рвался наружу столько лет. Слова сами вылетали с губ, выливая всю обиду и боль.
— Знаешь… мы с тобой. Мы ведь будто утонули в моей памяти. В моей душе, — взгляд скользил по до боли родному лицу. — И эти воспоминания, как прошлое, осели на дно. И, как ни пытайся забыть, как ни пытайся стереть, сколько ни обещай себе не вспоминать, всё без толку, — тяжёлый вздох, и Гермиона обречённо закрыла глаза. — Ты — моя глубина, Малфой. Моё дно, полное твоих поцелуев и нежных взглядов. Просто какая-то цитадель моей ненависти и живое напоминание моих ошибок. И вот… ты появляешься предо мной сейчас… Спустя столько лет. С этими глазами. Как ни в чём не бывало. И я не могу. Не могу, понимаешь? Поэтому прошу тебя, перестань быть таким! Перестань улыбаться мне. Перестань шутить и смеяться. Это невыносимо, — она замерла. — Я ведь так и не смогла забыть тебя… не смогла разлюбить, — карие глаза снова вернулись к спящему слизеринцу. — Мерлин… да как такое возможно? Любить и ненавидеть. Любить… и ненавидеть… Малфой… если бы тогда это было чем-то большим, чем просто игра… Если бы, — она плотно стиснула зубы от злости. — Боже, эти если бы! Они меня добивали столько лет. Но ведь всё было бы иначе… Мы могли бы быть так счастливы… Неужели я того не стоила? Тебе нужно было опозорить меня? — воспоминания снова больно полоснули по сердцу. — Ты ведь мог молча уйти. Достойно. Может… я бы простила. Забыла бы тебя. Но ты открыл бездну во мне! Она росла с каждой ночью, проведённой в слезах. С каждым напоминанием о тебе. А их была сотня. Тысячи. ТЫСЯЧИ, Малфой. Я ведь осталась в Хогвартсе. В Хогвартсе, где каждый уголок кричал о тебе. Я ненавидела свою кровать, где был наш первый раз. Не могла засыпать на ней, вспоминая твои губы. Ненавидела гостиную Башни старост и диван, на котором мы сидели в обнимку. Ненавидела книги, что тебе читала. Боже, в сторону спальни мальчиков я даже смотреть не могла. Так же, как не заходила больше в ванную старост. И поле для квиддича я ненавидела. И больше не садилась за любимый стол в библиотеке, где мы вместе занимались. Потому что всё напоминало о тебе! Я не смотрела на стол Слизерина в общем зале. Ненавидела зельеварение и подземелья. Я утопала в этом, Малфой! Знал бы ты, сколько моей боли видел тот кабинет Алхимии. Сколько раз я в слезах сидела на полу этого кабинета, моля всех известных волшебников помочь мне тебя забыть. Я слышала сплетни со всех углов замка о том, что «Драко Малфой наигрался», «это лучшая шутка Слизеринского принца», «Малфой сделал Поттера и Уизли, погоняв их подружку». Слушала и глотала ком в горле, не в силах посмотреть в глаза друзьям, — Гермиона покачала головой. — Я не прощу тебя, Малфой. Ты причинил мне столько боли. И, знаешь… я никогда больше не поставлю свою гордость на колени перед тобой! Это моё… войско, что воевало за меня и мою честь тогда, когда ты растоптал их. Когда смешал их с грязью. Когда уничтожил. Унизил и разбил. Ты не стоишь ни одной моей слезы! Более того, авансом взял их уже с лихвой. И мне больно, ужасно больно от того, что ты играл со мной, Малфой! Что тебя ни на секунду не позаботило, что я отдалась тебе вся, без остатка, — злость беспощадно рвалась наружу. — как ты мог так со мной поступить?! И что-то чувствовать к тебе после этого так неправильно. Так глупо и наивно. Так безрассудно, — она сжала подлокотники кресла. — И это смешно, что я снова ступаю на этот путь. Мне стоило таких трудов встать и идти дальше. Поднять голову и расправить плечи. Чтобы полюбить себя, мне нужно было возненавидеть тебя! — Гермиона снова замерла, взвешивая в голове свои мысли. — И… я, наверно, даже благодарна тебе за это. Правда. Потому что я смогла стать уверенной в себе. Смогла подняться, — губы сжались в тонкую полоску. — Но… я не забуду, что именно ты подарил мне счастье, за которое пришлось расплачиваться столько лет. Стал запретной темой. Я разочаровала всех, кто мне дорог. Предала дружбу, свои принципы. И всё ради тебя! Я сломалась. Потеряла веру в себя. Я даже почти уверила себя в том, что меня никто и никогда не полюбит по-настоящему. Что я всего лишь второсортная, ничего не стоящая. Что мной можно было только воспользоваться. И я не достойна большего. Поверила в эту уродскую надпись на моей руке. Думала, что я только этого и заслуживаю. Мне всегда приходилось доказывать твоему миру, что я достойна быть его частью, а ты в один миг убил во мне всё. А сейчас, что бы там не было, что бы ты не сделал, я не смогу снова тебе доверять, потому что однажды ты меня уже обманул. И теперь… у нас НЕТ будущего, поэтому давай просто закончим это дело и отпустим. Может, если бы ты любил меня тогда по-настоящему… — она осеклась.
