Проза моей любви

Глава 4

Зарывшись в собственных дрожащих руках, Дазай рыдал, словно большой ребенок. Будто и хорошо, что петлю срезали, но в тоже время какая катастрофа. Который раз это случилось? Один. Два.

      Безумно стыдно, что его видели слабым, ничтожным и немощным. Никогда не было ему места в этом мире, он неправильный пазл в огромной картине социума. Просто нелепый квадрат, что не соединишь с кем-то или с чем-то. Стыдно было за свое существование, отчего дыра в груди разъедали стенки внутренних органов, того дойдёт и до мозга.

      — Прекращай, — едва он уловил голос из мрака, в который пробился луч полуденного солнца. — Нельзя так жить.

      — А как жить? — яростно вскрикнул Дазай, захлебываясь в слезах и давясь собственным голосом. Горло разодрало от этой попытки подать голос, признак пресловутой жизни. Он тяжело закашлял, что пришлось развернуться на живот и выпустить, кажется, давний завтрак из желудка.

      Было стыдно, теперь стало тошно от такого собственного вида: красный и опухший от слез, так ещё и в собственной блевотине. Словно бы это не был его обычный вечер после баров и увеселительных кварталов. Ни телом, так душой он точно умрет.

      Дазай все так и не вырос из своих подростковых амбиций, мыслил как пошлый школьник в тринадцать. Алкоголь, курение, секс. Чего только не было за прошедшие три года.

      — Дазай, — рука друга легла на дрожащее плечо Осаму. Голос звучал мягко, по-наставнически. Кем, впрочем, и был Одасаку. — Иди умойся и помойся наконец.

      Осаму замотал головой. Не хочет. От всего греха, сотворенного им не отмыться. Если Бог был, то только гневный и яростный. Он лишь наказывает за грехи. Нет, никакого рая, не существует. И ему место в особом котле ада.

      — Иначе я сам тебя затащу в общую ванную. Тем более, падать дальше лицом уже не куда, — начал его поднимать Ода.

      — Нет, — он высвободился из сильной хватки Сакуноске и отпрыгнул в сторону. Дазай вытер одной рукой грязный рот, другой «горящие» дорожки слез на щеке. — Я сам.

      Расстегнув пару пуговиц на рубашке, он рылся в шкафу в поисках чистой одежды и полотенца. Оставив одного Оду в комнате, Осаму вышел в общую ванную блока: серая, с мерзким ярким больничным светом, да и к тому же пахнущая сыростью и плесенью. Однако выбирать не приходилось, мыло и мочалку в руки и вперёд.