Мой личный адвокат/P.M2

Part 70

Пэйтон
Она вскочила на ноги, когда я наклонился и прижал ее к своей груди. Ее свадебное платье намокло и прилипло к телу, соски под холодным шелком были твердыми, как галька. Ее губы тоже были холодными, но язык был горячим на фоне моего, рот был шелковистым, когда я безжалостно овладевал им. Я нуждался в ее вкусе, чтобы охладить ярость, клокочущую в горле и грозящую захлестнуть меня. Ощущение ее тела произвело странную алхимию на ярость и трансформировало ее в желание, которое бушевало во мне до тех пор, пока все, что я знал, была она.
Я зарычал, когда ее руки потянули мою рубашку к брюкам, ногти прошлись по моему прессу, затем по паху, когда она взяла мой твердый член в свою ладонь. Зажатая между поясом и животом, она могла только сжимать, едва двигаясь, пульсируя в такт биению моего сердца.
Это сводило меня с ума.
Я облизывал ее губы, посасывая и покусывая их, пока они не распухли, созрев от моих синяков-поцелуев. Когда я закончил с этим ртом, я перешел к ее шее, вниз к обнаженной груди в этом сдержанном, но сексуальном, черт возьми, платье. Когда я дошел до ткани прямого выреза декольте, я опустил его вниз по ее рукам, зажав их по бокам и обнажив ее тугую грудь для пристального взгляда.
Она позволила мне заключить ее в клетку свадебного платья, ресницы трепетали, когда она пыталась держать глаза открытыми и смотреть на меня, пока я ласкал ее соски зубами и языком.
Мы не разговаривали, хотя мне нравилось рассказывать ей, как я буду ее трахать, как она отвечает мне. В пещере было почти темно, ее освещал жуткий свет, который пробивался сквозь бездонную голубую воду и заливал всю пещеру неоновым сиянием. Это располагало к тишине, к тихому, срочному завоеванию тел друг друга, которое подчеркивалось только нашим тяжелым дыханием и легким плеском воды о качающуюся лодку.
Ее грудь нагрелась от моих ласк, кожа покраснела даже в голубом свете благодаря моим зубам и скрежету пятичасовой тени. Я взял в руки обе выпуклости и попеременно ласкал их, угощаясь каждой, как на пиру.
— Dio mio, Dante, — наконец тихо задышала она. — Думаю, я могу кончить только от этого. (. «Боже мой, Данте»)
— Хорошо, — прорычал я на ее трепещущую плоть. — Вот как мужчина любит женщину своим телом,Эми. Он не торопится раскрывать ее по кусочку, пока она полностью не распутается в его объятиях.
Она вздрогнула, когда я наконец нагнулся, чтобы найти подол ее платья и потянул его вверх, вверх, вверх, вверх, заправляя конец в ткань, собранную под ее грудью.
Моя рука направилась прямо к ее ложбинке, обхватив ладонью влажный, набухший бугорок. Большой палец надавил на ее клитор и закрутился, влажная ткань ее нижнего белья обеспечила горячее трение. Она просочилась сквозь атлас и на мои пальцы, ее бедра задрожали. Другая рука легла на ее горло, большой палец нащупал пульс, чтобы почувствовать, как он бьется для меня.
— Moglie mia, — прошептал я ей в приоткрытые губы. — Моя жена.
— Да, — шипела она, дрожа, когда я зацепил пальцы за резинку трусиков и погрузил два в нее. — Пожалуйста, Пэээй, не дразни меня. Мне нужно, чтобы ты заполнил меня. Мне нужно, чтобы мой муж трахал меня до боли в зубах.
Я застонал, вздрогнув от того, как цепи разорвались и вырвалась наружу моя звериная сторона. Прежде чем я успел подумать, я расстегнул пояс и брюки, выставляя на всеобщее обозрение ноющий член. Эмили попыталась дотянуться до него, но я убрал ее руку и поднял ее на руки. Я пересел на сиденье и повалил ее на себя, делая паузы, чтобы прижать головку к ее влажному входу.
— Покатайся на мне, — сказал я ей, откинувшись назад, щипая красные соски. — Оседлай своего мужа и покажи ему, как сильно ты любишь его член внутри себя. Заполни эту тугую, жадную киску.
Она задохнулась от моих слов, затем взяла губы между зубами, неуверенно балансируя, потому что мои руки все еще были прижаты к ее бокам. Медленно, мучительно медленно, она опускала свою киску сантиметр за сантиметром вниз по моему стволу, пока полностью не уселась на меня сверху. Мой член сильно бился внутри ее тугих складок, мои яйца уже были напряжены.
Я хотел прижать ее бедра и впиться в нее, оставить синяки на стенках ее киски, чтобы они болели от меня несколько дней, потому что я знал, что, хотя мы и победили наших итальянских злодеев, Нью-Йорк все еще ждал на горизонте.
А Нью-Йорк означал, что мы будем врозь.
Она, казалось, почувствовала мое нетерпение, а может, это было ее собственное. Ее бедра задали жестокий темп, бедра дрожали, когда она поднималась и опускалась на меня, быстро и жестко, как наша лодка катилась по волнам за пределами грота. Влажный звук нашего соития эхом отдавался в маленьком пространстве, достаточно громкий и грязный, заставляя нас обоих проклинать себя от желания.
Я наклонился вперед, чтобы взять сосок в рот и нещадно терзать его языком и зубами. Она застонала и затряслась, а затем резко кончила на меня, ее магма превратилась в холодную струйку спермы, которая стекала по моему члену и пропитывала яйца.
Я потянулся вверх, погружая пальцы в ее открытый, задыхающийся рот, желая оказаться внутри нее всеми возможными способами. Она сосала их, пока опускалась от кульминации, глаза остекленели и были сильно зажмурены, но прикованы ко мне. Моя жена в своем измятом свадебном платье скакала на мне так, словно она умрет, если я не буду трахать ее сильнее и глубже.
— Пожалуйста. — это слово вылетело из ее рта, когда она попыталась двигаться быстрее, но вес мокрого платья и собственное изнеможение не позволили ей трахать меня так, как она хотела. — Per favore.
Она задыхалась, когда я резко переместился, укладывая ее на спину на скамейку, не теряя при этом связи. Я нащупал ее горло, завладел ее губами и трахнул ее.
Безжалостно, почти болезненно. Шлепки моих яиц о мокрые бедра, хриплое дыхание через измученные легкие и сладкие вздохи ее удовольствия, когда я снова и снова погружался в нее.
— Vieni per me, moglie mia, — процедил я сквозь зубы, потянувшись вниз, крепко сжимая ее клитор. — Кончи для меня, жена.
Я резко отпустил пульсирующий узелок, и она закричала.
Звук отразился от стен пещеры и эхом разнесся вокруг.
Она так сильно сжималась, что я не мог сопротивляться покалыванию в пояснице и напряжению яиц, которые призывали меня войти в нее. И я сделал это. Я сильно погружался каждый раз, когда из моих яиц вытекала сперма, наполняя ее киску, пока она не потекла и не захлюпала вокруг моего все еще твердого ствола. Когда я хотел отстраниться, потому что мои кости были мокрыми, и я определенно вдавливал ее в сиденье, Эмили прижала меня к себе, обхватив ногами мою спину.
— Я люблю тебя, — сказала она мне прямо в ухо, как секрет, прежде чем поцеловать мочку. — Я люблю тебя так сильно, что это пугает меня, но я даже не злюсь, потому что даже это заставляет меня чувствовать себя живой. Я много думала о словах твоей мамы о том, что весь наш выбор и выбор наших предков до нас привел к этому моменту. Это заставляет меня верить в судьбу.
— В любой жизни, которую я мог прожить до этого, ты была моей, — согласился я, проведя носом по ее щеке. — И я был твоим. Тем не менее, мне жаль, что тебе пришлось отказаться от многого, чтобы быть со мной. Обещаю, я все исправлю, и мы сможем вернуться домой.
— Нью-Йорк не дом без тебя. Меня это не волнует.
— Но закон, ты, наверное, скучаешь по нему? — я давил, потому что хотел знать, что собираюсь поступить правильно.
Она колебалась, ее глаза стали пустыми, пока ее мысли путешествовали по Атлантике.
— Да. Я люблю головоломку хорошего дела, как заставлять законы гнуться и изгибаться в мою пользу. Но уверена, что найду себе другое занятие в Коста-Рике.
Не найдет.
Коста-Рика была миражом. Ей там не место.
Она даже не принадлежала себе здесь, в Италии.
Эмили была городской девушкой в костюмах от Шанель и с яркой помадой. Я хотел вернуть ей это, и знал, что умру, пытаясь исправить достаточно ошибок, чтобы сделать это, даже если это будет без меня.
— Что теперь будет? — спросила она, такая доверчивая, когда четыре месяца назад она была настолько закрыта, что никто не мог добраться до нее без боя.
Я отстранился достаточно, чтобы заглянуть в эти серые глаза и сказать:
— Теперь мы начинаем наш кровавый медовый месяц.