До Михаськи не сразу дошло все это. Он увидел, как залилась краской
мама и повернулась к нему. Он еще улыбался ей. Слова Зальцера остались в
памяти, но Михаська относил их к кому-то другому, не к маме. Мама всю войну
работала в госпитале, спасала людей, дежурила ночи напролет возле умирающих
солдат, а сейчас... Как же так - в магазин? Продавцом? Это было так
неправдоподобно, нелепо...
Михаська все никак не мог разобраться в том, что произошло. Мысли
путались, сталкивались, падали, как осенние мухи, которые заснули, а их
вдруг разбудили, и они мечутся, не знают, куда лететь.
Отец упорно не смотрел на Михаську и о чем-то говорил с Зальцером.
- Мы пойдем, - сказала мама отцу. - Ты нас догонишь.
Она взяла Михаську за руку, как маленького; они снова прошли по
тусклому коридорчику, и Зальцер, закрывая за ними дверь, сказал маме:
- Скажите мальчику, чтоб не распространялся.
- Да нет, нет, не волнуйтесь, - ответила раздраженно мама.
За спиной загремела цепочка. Они пошли молча по сухой осенней улице.
Эта улица нравилась Михаське. Здесь росли дубы, и он с Сашкой Свиридом
приходил сюда собирать желуди, чтобы делать из них потом смешных
человечков. Желуди и сейчас лежали под деревьями, но Михаська равнодушно
наступал на них, и они выскакивали из-под ботинок, будто лягушки.
- Я не хотела, Михасик, - сказала мама бодрым голосом, - но папа
настоял. Да и в самом деле, прав этот Зальцер, жить будет полегче. Глядишь,
чего-нибудь сладенького принесу.
- Сладенького? - остановился Михаська. - Я что, маленький?
Мама смотрела на него, ей было плохо, Михаська видел это. Но зачем она
делает вид, что ничего не случилось, зачем представляется?
- Ты же в госпитале! - сказал он. - Зачем тебе магазин?
Михаська старался говорить спокойно, рассудительно, чтобы мама поняла,
что происходит: время еще есть, можно и передумать.
Он вспомнил, как ходил в госпиталь к маме на работу. Она усаживала его
в приемном покое у подоконника, там было тихо, и Михаська учил уроки.
Иногда мама говорила, чтобы сегодня после школы Михаська шел домой, - это
значило, что приходил эшелон с ранеными и в приемном покое лежат бойцы.
Михаська заглянул однажды туда, когда прибыл эшелон. Там было шумно, людно.
На кушетках сидели и лежали раненые в одних кальсонах. Все они были
перевязаны, и у многих через перевязки проступали темные пятна.
А раз мама вернулась из госпиталя совсем белая и сразу повалилась на
кровать. Михаська бросился к ней, думал, что она заболела. Но мама
отдышалась, попросила согреть чаю, а потом рассказала Михаське, что сегодня
привезли эшелон прямо с фронта, многим раненым требовались срочные
операции, переливание крови, а вот крови не хватило. Мама дежурила в
операционной - помогала хирургу. Она закатала рукав, ее положили рядом с
раненым и сделали переливание крови от мамы к этому раненому. Михаська
удивлялся, как это из мамы кровь сразу перелили в жилы другому человеку.
Мама смеялась над ним, говорила, что, во-первых, не в жилы, а в вену, и
показывала у себя на руке синюю ниточку этой вены. И в одном месте на руке,
над веной, у нее был огромный фиолетовый синяк. Мама сказала, что это от
иглы, но все пройдет, ей не привыкать. Во-вторых, говорила она, так бы
сделал любой человек, и был бы там Михаська, он тоже бы так сделал, потому
что у него группа крови такая же, как у нее, а значит, подходит всем
раненым.
Вот что значил госпиталь для мамы! Да и для Михаськи он был вторым
домом всю войну.
Он отвечал в школе за сбор подарков раненым. Однажды всем классом они
шили прямо на уроке кисеты для бойцов, а девочки вышивали красные надписи:
"Поправляйся скорее, боец". Еще они собирали папиросную бумагу, теплые
носки и варежки, и все это Михаська вместе с другими ребятами и Юлией
Николаевной передавал выздоравливающим раненым из маминого госпиталя.
Бойцы, лежа на кроватях, хлопали им, и мама тоже хлопала, она была тут же.
А теперь все это надо было забыть, выбросить из памяти, вычеркнуть из
жизни. Михаська вспомнил почему-то продавщицу мороженого Фролову, которая
всю войну кормилась за счет собак, и ему до слез стало стыдно за маму.
- Эх ты!.. - сказал он, зло глядя ей в глаза.
Будь мама мальчишкой, он, может быть, стукнул бы ее даже за такую
измену. Мама хотела удержать его за рукав, но Михаська вырвался и побежал к
Сашке Свириду.
На повороте он оглянулся.
Одинокая фигурка мамы маячила на дороге.
Михаське стало жалко ее, и он закусил губу, чтобы, чего доброго, не
зареветь посреди улицы.
Михаська вспомнил, что, когда Седов приходил к ним и отец пил водку с
этим блином, Седов говорил про какое-то генеральское место.
Вот оно, значит, какое генеральское место!
Значит, Седов перетянул отца, а отец - маму.
Мама говорила: инфекция - это когда болезнь передается от одного
человека к другому.
Попросту говоря, зараза...
