Впереди, за лесом, где-то уже совсем рядом, пронзительно гукали
паровозы. Будто вскрикивали, испуганные кем-то. И чем громче вскрикивали
они, тем медленнее шел Михаська.
Стало светать. Туман медленно всплывал над землей. Михаська шел
навстречу ему, и туман не стоял на месте, тоже спешил к Михаське.
Сначала он лизнул белым языком Михаськины ноги, потом поднялся выше -
до пояса. Михаська будто входил в воду, только вода была странная,
непрозрачная и не чувствовалась совсем. Прямо под ногами дорога еще
виднелась, а что было впереди - бугорок или выбоина - все скрывал туман.
Михаська медленно погружался в него. И чем дальше он шел, тем больше
росло, расширялось, захватывало его то смутное, неясное чувство, которое
сидела где-то там, в глубине его, с самого начала и которое он так упорно
отгонял от себя.
Он думал и думал про Сашку, но не Сашка занимал его сейчас, а то, как
он вспомнил про него. Сашка лишь заставил его подумать про дом по-другому,
с каким-то новым значением, без отчаяния, без злости, а как бы со стороны,
заставил посмотреть на все, что случилось, иными глазами.
Ругая себя, Михаська подумал, что теперь смотрит на все происшедшее не
только по-другому, не так, как прежде, но даже как совсем иной человек.
Не Михаська, нет - он, Михаська, так думать не мог. Скорее это был
какой-то старичок. Бородатый, усатый, седой. Бывают такие старички - все
понимают и все объясняют.
Михаське стало противно и стыдно, что он - это уже не он, будто
лучина, раскололся надвое, расщепился, разделился. "Человек не лучина, -
думал он. - Человек не может расщепляться".
Он должен быть один, должен быть самим собой.
Даже смешно, что он хотел уйти, убежать. Пусть на стройку Сталинграда.
Все равно это было бы бегство, и больше ничего. Никакое не правое дело.
Уйти - значит успокоиться.
А если ты успокоился, значит, сдался.
Михаська увидел, что утро уже настало. Солнце проламывалось сквозь
лес, сверкало красными лучами прямо в глаза. Неожиданно для себя Михаська
вдруг остановился и побежал обратно.
Край неба, к которому он бежал, стал прозрачным, как чистые камушки,
которые цокали друг о друга в кармане. Михаська сунул руку в карман и сжал
камушки в руке.
Он выбегал из тумана, и ему казалось, что он убегает от какого-то
страшного, ласкового и липкого зверя, который хотел проглотить его,
проглотить, не оставив даже его следов на дороге.
Мама... Он впервые за всю ночь, длинную эту ночь, подумал о ней. Мама
всегда все понимала раньше. Неужели она совсем разучилась понимать?
Не может быть!
Он то бежал, то быстро шел. Солнце взбиралось на небо медленно, будто
мальчишка, который первый раз лезет на дерево. Лес начинал редеть. За
поворотом с дороги сбегала тропка, ведущая к реке.
Конечно, мама!
Он возвращается к ней. Он придет и скажет ей все, как должен сказать,
все, как думает и что думает.
Он скажет ей, что им не нужен этот дом.
Что он никогда не будет жить в таком доме.
Что пусть подождет она, когда он подрастет немного. Он пойдет
работать. И будет честно всегда работать. Будет мастером на все руки.
Мастером не для себя, а для всех.
А жить они будут тут, где прожили всю войну и до войны еще сколько.
Тесно, что ли?
Вовсе нет, не такая уж плохая у них комната.
А потом пестрят новые дома. Построят же их. И над ними будет ходить
ветер и гонять ребячьи змеи из старых газет.
Тропка сбежала сквозь сосны к реке...
И вдруг он подумал об отце. Он подумал о нем со странным чувством. Ему
было жаль его сейчас. Просто жаль. Он жалел его за то, что отец - такой
сильный, ведь руки у него как свинец, - оказался неожиданно слабым, слабее
даже мамы.
Мама все понимала, хотя и делала вид, что не понимает, а отец
действительно ничего не понимал.
Или ничего не хотел понять.
Он снова вспомнил старичка, который был его второй половиной, и
улыбнулся. Старичок внутри его исчез. Исчез внутри его и он сам, Михаська.
Простое математическое понятие. Среднеарифметическое число. Два
человека не могли жить в одном. Старичок и мальчишка соединились в нем и
разделились надвое.
И не осталось ни того, ни другого.
Появился другой человек. Просто взрослый. Еще и не старый, а уже не
молодой.
Михаська вышел на крутой берег. Перед ним плыла река - огромная
серебряная рыба.
