Они шли на улицу, по которой водили овчарок. Пекло солнышко. Какая-то
удивительная стояла весна: апрель, а настоящее лето! Некоторые даже
щеголяли в рубашках, хотя, если солнце уходило за тучу, сразу становилось
прохладно. На речке уже купались. Правда, только мальчишки.
Они шли по улице; теплый ветерок крутил на перекрестках пыль с
обрывками газет, нес по небу смешные тучки из белой ваты. Одна походила на
лисий хвост - вытянутая и пушистая.
Когда подходили к "кардаковскому", где до сих пор шили солдатские
кальсоны - война кончилась, а армия осталась, - они специально перешли на
ту сторону, где торговала мороженым Фролова.
Фроловой на месте не было. Стояла только бочка, и в ней таял блестящий
лед. От бочки к мостовой тянулась тонкая черная струйка, будто за ней бобик
спрятался.
Они заглянули в бочку. Савватей выхватил оттуда кусочек льда и кинул
за шиворот одной из своих теней. Парень заорал, закрутился на месте, потом
стал нагибаться, чтобы ледышка выпала из-за шиворота, выкатилась бы, а
Савватей захохотал и пнул парня под зад. Тень задергалась, замахала руками,
но не обиделась - обижаться она не могла, не имела права - и снова
захохотала сиплым басом.
Наконец они пришли на улицу, по которой водили собак. Ждать до вечера,
когда псов поведут на работу, не было никакого смысла. Савватей провел их
по улице дальше, потом они повернули за угол и остановились у глухого
забора.
За забором ничего не было - ни сада, ни огорода, - это Михаська
рассмотрел в щель. Просто двор и две конуры.
- Ну, - спросил Савватей, - может, лучше пойдешь ко мне на работу?
Михаська вспомнил, как Савватей ударил под зад того парня с ледышкой
за шиворотом и как этот парень хохотал не своим голосом, вспомнил, как
Савватей отобрал у него альбом, сжег куртку, провел по лицу своей гадкой,
липкой лапой и теперь погонял, словно скотину, Сашку, и почему-то сразу
успокоился.
"Подойти и погладить собаку, - подумал Михаська. - Подойти и погладить
собаку".
- Пройдешь между овчарками через двор, - сказал Савватей, - и вылезешь
с той стороны забора.
Михаська усмехнулся. Ему было все равно.
- Брось, Колька! - сказала тень с ледышкой. - Давай напинаем ему - и
все. Загрызут ведь.
Савватей зло посмотрел на парня, взял его за нос и сильно дернул вниз.
Нос у парня покраснел, как помидор.
Михаське стало противно и нисколько не жалко парня, хотя тот
заступился за него.
- Подсадите, - сказал Михаська.
Последнее, что он видел на улице, было белое лицо Сашки. Николай
Третий стоял рядом с Сашкой, облокотясь о его голову.
Михаська перекинул ноги с забора во двор и совсем успокоился. К нему
уже рвались две овчарки. Но отступать было поздно. Конечно, ждать от
Савватея благородства не приходилось - он мог Сашку и не продать, да Сашка
и не буханка хлеба, чтобы его купить или не купить, а человек.
Михаська подумал, что нет, ничего не докажешь этому Савватею, не тот
это человек, чтоб ему что-нибудь доказать можно было, но какая-то отчаянная
сила все-таки бросила его через забор, как солдата на бруствер окопа.
А когда он оказался во дворе и фроловские псы, давясь собственной
злостью, кинулись на него, когда он оказался на бруствере, все стало на
места.
Не для Савватея пошел он сюда, не для этого бандюги. Для Сашки. Чтоб
понял, что такое настоящий друг. Для того, с ледышкой за шиворотом. Чтоб
понял, что можно жить и не унижаться. Для всех людей прыгнул сюда Михаська,
чтоб знали они: Савватей - это трусливая крыса и нечего его бояться.
Михаська шагнул вперед. Немного не рассчитал Николай Третий.
Собачьи будки стояли в противоположных углах двора, а псы бегали на
цепях по двум параллельным металлическим проводам. Цепи закреплялись за
блоки, а блоки катились по проводам. Собаки могли бросаться друг на друга,
но не достали бы - провода не пускали их. Видно, чтоб не перегрызлись между
собой. Одна собака бегала вдоль забора, и идти там было бы смертью. Другая
бегала вдоль дома, чтоб там никто не прошел без хозяев. А вот между
собаками, параллельно их проводам, пройти было можно. К тому же у забора,
куда должен идти Михаська, - гора бревен. По ним взбежать наверх - и на
улицу! Какие-то секунды!
Михаська шагнул. Псы, ощерив пасти, изнемогая от ярости, бросались к
нему, натягивая провода. Чем ближе подступал к ним Михаська, тем яснее он
понимал, что псы не достанут, не достанут его!
Осталось сделать последний шаг, чтобы вступить в этот зубастый
коридор. Коридор без стен. Справа зубы и слева зубы, а Михаська в мертвой
полосе.
Он читал, есть такое выражение - мертвая полоса. Ничейная земля. Не
наша, не фашистов. Пули туда не достают. Только разведчики по ней ползти не
боятся. Она для них своя.
Михаська шагнул в коридор. Всего полметра он. Ну, сантиметров
семьдесят. Главное - не торопиться. Сделаешь шаг вправо - попадешь к правой
овчарке. Влево - к левой... Надо не спеша. Маленькими шажками.
Вперед, вперед! Так...
Не смотреть еще на псов! Не смотреть! Посмотришь - испугаешься;
отпрянешь назад - и к другому.
Идешь, как по мостику над пропастью. Там, если хочешь жить, не смотри
по сторонам. Не обращай внимания, что справа пропасть и слева пропасть.
Гляди вперед!
Михаська даже пошатнулся, представив, как он идет над пропастью, на
мгновение взмахнул рукой. И тут же его словно ожгло. Он краем глаза
взглянул на руку. На тыльной стороне ладони будто красной тушью кто
прочертил дорожку. Зацепил! Зубом, наверное.
На фронте так же - зацепят осколком. Но там это даже раной не
считается. Не смотреть на руку, на кровь. Прижать руки к бокам.
Кто-то охнул на той стороне забора.
Михаська пошел побыстрее. Мелкие-мелкие шажки. Так малыши учатся
ходить.
Михаська видит, как псы скалят зубы, остервенели совсем, брызжут
слюной, брызги летят на Михаську. Провода натянулись, но держат... Прочные.
Осталось меньше половины...
Уже треть осталась. Каких-нибудь двадцать шажков. Если бы обыкновенно
идти - пять шагов, а так - двадцать.
Михаська пробирается вперед. Он посмотрел на забор. Савватей смотрит
остановившимися глазами. А Сашка совсем белый. Забор облепили какие-то
люди.
- Жулик, что ли? - спрашивает кто-то.
- Нет, - отвечает Савватей, - фокусник. Деньги сейчас собирать станет.
- А-а-а-а!.. - заорал кто-то протяжно.
Михаська взглянул на дом, на одно мгновение посмотрел. Там орала
Фролиха. Сердце у Михаськи упало, и он посмотрел на нее снова, подольше.
Фролиха бежала к собакам, а за ней скатывался со ступенек ее однорукий муж.
Михаська ругал себя потом. Выходит, собак не испугался, а Фролихи с
мужем испугался. Укусили бы они, что ли?
Но разве все заранее знаешь? И до бревен осталось метра два, а там и
улица, но увидел Михаська бегущую Фролиху с мужем и пошатнулся, повернулся
к ним лицом.
Какая-то страшная сила резанула Михаську сзади, он рванулся вперед и
чуть не угодил к другой собаке. Это была бы верная смерть. За горло - и
все... Каким-то усилием воли он оттолкнулся назад, и снова его резануло
что-то сзади.
Перед лицом плясала красная ревущая пасть. Было видно даже глотку.
"Фашисты наших тоже овчарками травили", - вспомнил он.
Михаська кинулся к бревнам, вторая собака рванула его за обгорелую
курточку, сбоку громко треснуло, и он рухнул на верхние бревна, ткнувшись
головой в забор.
Он поднял голову и увидел красные глаза Сашки. Почему-то красные...
