Вот такой день был у Михаськи. Тяжелый день.
Михаська верил, даже наверняка знал, что будет, должен быть во что бы
то ни стало еще один день, который тоже запомнится ему, и даже больше, чем
этот, первый. Это будет страшный день для Николая Третьего, Савватея.
Михаська придумывал, как он отомстит Шакалу. Много разных гибелей
придумал он проклятому Савватею.
Это могло быть и так, что вся школа под Михаськиным предводительством
вышла бы рано утром на улицу, совсем рано, пока еще спит Шакал. На плече у
каждого были бы белые веревки. И в том месте, куда приходит обычно Николай
Третий, за домами, за сараями, за деревьями, спряталась бы вся школа,
протянув по белым сугробам белые веревки.
А потом бы пришел Шакал и встал на своем месте. А навстречу ему пошла
бы маленькая Лиза, внучка Ивановны. А когда Шакал открыл бы у нее сумку, он
увидел бы там гору хлебных кусков, намазанных маргарином, и, ватрушки, и
много еще чего. Это бы собрала в Лизину сумку свои куски вся школа.
А когда Шакал обрадуется и полезет в Лизину сумку, все поднимут белые
веревки из снега, и Шакал окажется как бы в сетях. И справа, и слева, и
снизу, и сверху - веревки. И он бы заметался и побежал, конечно, запутался
и упал бы в снег, а тогда вся школа замотала бы Савватея веревками и после
четвертого урока, когда станет светло, повела бы его по городу. А потом
отвела бы в милицию.
Этот конец Михаське не нравился. Было бы лучше отвести Шакала на реку
и окунуть его в прорубь. Но за самоуправство даже на фронте наказывают -
это Михаська слышал в госпитале.
Конечно, этот день мог быть и другим. Михаська вдруг бы стал боксером
и избил бы Шакала. Не ночью, в темноте, а прямо на улице Ленина среди бела
дня.
Эх, скорей бы настал этот день, второй день, который запомнится!
Михаська медленно брел домой. Глаза у него блестели, а фуражка
задралась на макушку, потому что он представил опять этот второй день, и
даже кулаки у него сжались сами собой.
