На другой день Сашка Свиридов в школу не пришел.
После уроков Михаська отправился к нему домой и на крыльце столкнулся
с Юлией Николаевной.
- Пока не ходи туда, - сказала она. - Завтра он придет в школу. Им
теперь надо одним побыть.
А когда Сашка пришел назавтра, весь класс уже знал, что у него убит
брат, и никто к нему не лез, потому что Михаська предупредил.
В первую же перемену Михаська подсел к Сашке. Так они просидели до
звонка, не сказав друг другу ни слова, потому что Сашка просто не замечал
Михаську.
Не заметил он Михаську и на другой день; и Михаська подумал, что
Сашке, наверное, неприятно, что к нему лезут. Когда у человека горе, ему
лучше одному побыть, отойти, остыть...
Теперь по вечерам, приготовив уроки, он пропадал у Лизы и Катьки.
Правда, иногда ему казалось, что девчонки и Ивановна относятся к нему
как-то по-другому. Они улыбаются ему, болтают с ним как ни в чем не бывало.
Но когда садятся есть свой суп из брюквы, Михаську за стол уже не зовут. А
раньше звали.
Михаське было горько от этого, стыдно за самого себя. Ведь он знает:
его не зовут, потому что думают, он откажется - его же теперь дома вкусно
кормят. Колбаса у них не переводится, масло, и все по твердой цене, потому
что мать в магазин устроилась. А у них колбасы нет и неизвестно, когда
будет.
Михаське кажется, что теперь Ивановна с матерью даже как-то по-особому
и здоровается-то. Как с генералом.
Не зря же этот Зальцер тогда говорил. И Седов тоже.
Он не винит Ивановну - она тут ни при чем, это мать виновата. И отец.
Из-за них теперь Ивановна не зовет его есть с ними. Вроде барином он стал.
Михаська старается загладить свою вину. Он приносит девчонкам куски
колбасы, и ему стыдно: может быть, они подумают, что вот теперь он
разбогател и хвастается своей колбасой, их кормит. Правда, ничего такого ни
Катька, ни Лиза не говорили, но, наверное, думали.
Когда Михаська размышлял обо всем этом, какая-то тяжесть словно
навалилась на него. Он думал о том, что очень все-таки несправедливая жизнь
на земле. Вот для одних - для них, например, - война уже кончилась. Приехал
отец: они теперь и завариху-то редко едят, все больше кашу - гречневую или
там пшенную. В общем, нет войны, прошла она для них. Недаром отец тогда
кричал: "Живым жить надо!" Вот и стараются, живут.
А для Ивановны когда она еще кончится!.. Скоро ли?
Когда? Да никогда, может. Как вспомнят Лиза и Катька своего отца, маму
свою, так снова для них война. Вырастут уже, может, постареют, своих детей
народят, а вот вспомнят отца и мать - и снова война загрохочет. Снова
вспомнят брюкву, и куски хлеба с хлебозавода, и булочки-посыпушки,
облизанные Лизкой, и гроб на хлебных тележках...
А вот жизнь простая, обыкновенная: чтоб еды было вдосталь, колбасы,
масла... Когда это будет?
Михаська иногда мечтает: просыпается он утром, а Левитан торжественно
объявляет, что с сегодняшнего дня все, кто еще недоедает, недопивает, все,
кто плохо живет, потому что война была, получают особые карточки и по этим
карточкам в коммерческом магазине - чего хочешь, и бесплатно, по норме,
конечно, в одни руки.
Он вспомнил, как тогда, когда магазин открыли, все люди пришли еду
покупать, а Катька с Лизой руки продавали. Четыре очереди - четыре рубля.
Михаське - конфеты с фруктовой начинкой, а им...
А тут бы, по таким новым карточкам, им в первую очередь.
Михаська понимает, что это, конечно, ерунда. Карточек таких не будет.
Может, будут, но не сейчас.
Сейчас государство еще слабое после войны. Как человек, которого
ранили, а он много крови потерял.
Но как же тогда быть? Почему для одних война кончилась, а для других
нет, хотя ведь салют в День Победы для всех был и победа для всех?
Правда, для некоторых никакой войны вообще не было. Для Зальцера,
например. Торговал всю войну туфлями, а за деньги даже в войну на рынке что
угодно купить можно.
Вот взять бы и всех этих спекулянтов раскулачить. Отнять все добро -
раздать бедным.
Нет, ничего тут не придумаешь. Один только выход. Скорей бы построили
разрушенные города, хлеб бы поскорей вырос на Украине. Им Юлия Николаевна с
первого класса говорила, что Украина - наша житница, ну вроде амбара с
зерном, значит.
А будет амбар, сразу полегчает, станет лучше жить и Ивановна с
девочками.
Не оставляют Михаську в покое эти мысли. Ему кажется, что тут что-то
не так...
Ведь фашисты разрушили много. Когда все построят? Опять несколько лет.
И что же, эти несколько лет Ивановна должна просто сидеть и ждать?
Нет, что-то не сходилось в этих размышлениях. Как в задачнике. И ответ
в конце книжки есть, а задачу никак не решишь. И все вроде правильно, а не
получается...
Иногда он думал, что надо просто ждать, просто жить, просто
зарабатывать на хлеб. Но ведь просто жить и просто зарабатывать - так ведь
и Зальцер поступает, и его мать с отцом, и бабушка Ивановна, когда посылает
Катьку квас продавать.
Так как же? Все о себе думают, о том, как прожить. А как правильно?
Зальцер, это ясно, подлец: пианино туфлями набито. А тут вон Лизка вся
насквозь просвечивает. А бабушке Ивановне без этого никуда не деться. Или
квас продавать из корок, или булочки, или ложись и помирай.
Одно неясно - мать с отцом... Отец на заводе, мать в госпитале была;
на еду хватало. Жили бы обыкновенно, как все люди.
Нет, как все, оказывается, это плохо. Надо лучше, чем все. Надо дом.
Но дом - это же хорошо. Кто бы отказался, если бы ему дали дом? Бабушка
Ивановна бы не отказалась. Про Зальцера и говорить нечего. Но кто даст?
Никто на тарелочке не поднесет, не скажет: "Возьмите, пожалуйста, живите на
здоровьице, рассказывайте на теплой печке друг другу сказки". Значит, надо
взять. Построить. Сделать.
А чтоб построить - уйти из госпиталя в магазин. Про завод говорить:
"Только оторвали..." Тазы паять. Инвалида бояться.
Если все так жить станут - только для себя, для себя, - когда же будет
как до войны? Или никогда? Война, как шрам, зарастает, но навсегда
остается!
Михаська вспомнил, как помогал Кате нести корзину с квасом на рынок.
Только подходят, а с базара вдруг как побегут люди! Катька кричит:
"Облава!" - и юрк в подворотню, вся просто дрожит, а мимо подворотни бегут
кто с чем. Тетка пробежала с красными сладкими петушками. Какой-то дядька с
двумя буханками хлеба под мышкой. Другая тетка без ничего, только карманы
оттопыриваются.
И вдруг на улице появились грузовики. На них - какие-то веселые люди.
Песни поют. А на бортах - красная материя, и до ней написано: "Восстановим
Сталинград!", "Восстановим Сталинград!"
- Эх, - сказала Катька, - поехать бы с ними!..
Михаська и сам поехал бы.
Они смотрели вслед машинам, а мимо все еще бежали люди с рынка.
