Жизнь — это не ожидание, что гроза закончится... Это учиться танцевать под дождём. Дождь не может быть вечным. После дождя расцветают цветы. Может, слёзы Феликса — это дождь, после которого расцветают чувства? Если бы он был дождём, что соединяет небо и землю, вечно далёкие друг от друга, смог бы он соединить два сердца? Если бы он мог стать дождём, он бы мог соединиться с сердцем одного человека. Ведь дождь соединяет, разлучённые на век, небо и землю. С каждым ливнем приходит надежда, что однажды утром всё снова станет чистым и самые застаревшие пятна исчезнут, как сомнения в его невиновности, или как результат его ошибки, или как рана от его предательства, или как память от его поцелуев. Поэтому Феликс ждёт, чтобы пошёл ливень, надеясь на лучшее, даже если он знает, что в его сердце некоторые пятна отпечатались навсегда, и ничто их не смоет. Феликс снова сидел на подоконнике в своей комнате и провожал последние отблески своего спокойствия. Подоконник — это его любимое место, на котором он мог свободно наблюдать за жизнью, что была отделена стеклом. Время так ничтожно быстро бежит... Казалось, до приезда Хёнджина оставался час, но вот уже Феликс слышит такой родной и ненавистный голос из коридора, что приказывает оставить комнату без охраны... Потому что охранять теперь будет он... Иногда даже самый мелкий звук может послать по телу мелкую дрожь. И не потому что он приятен, а потому что мы его боимся. И у Феликса тоже был звук, что пугал его... Потому что щелчок двери решает всё. Этот звук предупреждал его, что покой нарушен на неопределённое время неопределённым человеком. Слыша этот звук, Феликс чувствовал, что опасность полностью накрывает его пространство, его комнату, его душу, но какой бы не была эта опасность, она затронет именно незажившее тело. Ведь страдает сначала оно, а уже потом задевается душа. Его хватали за запястья, таскали за волосы, били, оставляли шрамы и царапины — и всё это сначала чувствовало тело, а уже потом душа ревела горькими слезами, так и не найдя у разума ответа на вопрос: «За что...?». Звук и правда может дать подсказку или даже указать путь, в какой-то степени спасти, но щелчок в двери всегда будет говорить о том, что сейчас ты будешь не один, а возможно даже и не с кем-то родным. Одиночество усиливает все звуки, и тогда можно понять, что шум не от людей, потому что люди давно молчат. Банально, но Феликс понял одну вещь — если прислушаться, самый зловещий из всех земных звуков — тиканье часов. Это минуты и даже часы ожидания, но ему больше не нужно ждать, ведь он услышал, как по комнате раздаётся скрежет ключа в двери и проносится щелчок... И тишина стала громче... — Всё так же сидишь на подоконнике, — усмехается и закрывает за собой дверь. — Хочешь на улицу? — медленно подходит к Феликсу и грубо хватает пальцами за подбородок, больно сжимая, из-за чего блондин прикрыл глаза. — Как вкусно пахнешь... Такой чистый, и лишь лицо запачкано солёными слезами... — вдыхает глубоко его запах, проводя кончиком языка по шраму на щеке. — Ты сам во всём сейчас виноват, и даже мне жаль тебя, ведь этой ночью тебе суждено многое перетерпеть. Я говорил тебе, что иногда лучше промолчать и оставить свои мысли в голове, не озвучивая их... Но... — усмехается и отводит взгляд. — Ты меня никогда... Никогда, кроха, не слышишь. У тебя есть что сказать? Лучше всё выяснить сейчас, иначе потом ты просто не сможешь говорить... Феликс смотрит на него со злостью во взгляде, сжимая его руку, что держала за подбородок. Ему бы смелость приубавить, сам идёт на рисковый путь, отвечая на манипуляции. Хёнджин играет умело, говорит тихо, но в голове Феликса звучит очень громко. Просто... Кто из нас хотя бы раз в жизни не хотел почувствовать себя сильным? Не мечтал в кои-то веки почувствовать себя хозяином своей судьбы? Кем бы мы были без этого? Мы причиняем друг другу зло, потому что только так нам дозволено проявлять злость. Отберите у человека право выбора — и вот уже огонь разгорается у него внутри. Иногда Феликсу кажется, что они могли бы спалить весь мир — и их любовью, и их яростью, и всем, что лежит где-то посередине. Да и людьми управляют те, кто их злит, а Хёнджин злит Феликса, а значит он сильнее. Любое раздражение исходит от гордости. Почему Феликс позволяет себе раздражаться на него? Почему позволяет себе злиться на него? Потому что он считает себя выше него. Скверное чувство — злость. Оно убивает мысли, заставляет делать глупости и никогда не приводит ни к чему хорошему. В этот момент, смотря в карие глаза друг друга, обида сменилась злостью, злость — мыслями о страшной мести. Казалось, что их взаимоотношения — это лишь не подтверждённые слова. Только для Хёнджина они много значат, они приносят ему эмоции, в то время как Феликс просто закрывает на них свои глаза. Пока Хёнджин пребывал в клубе, окружённый музыкой, дымом и терпким алкоголем, Феликс место себе не находил. Блондин словно чувствовал, что что-то не так. И он был прав... Милан Кундера сказал: «Основой стыда является не какая-то ошибка, которую мы допустили, а позор и унижение, испытываемые от того, что мы должны быть такими, какие мы есть, при том не по нашей воле, и невыносимое ощущение, что это унижение видимо со всех сторон». Феликсу стыдно за себя, стыдно за то, что он сделал, и за то, кем он является. — Ты сам развёл в своём сердце пожар, Хёнджин, — прошептал Феликс и всё же смог одёрнуть от себя его руку. — Только почему-то мне тебя не жаль, — старается говорить уверенно, но тихо, а взгляд полон страха. — Думаешь я с тобой? Да, я с тобой даже сейчас. И во сне я тоже с тобой, плевав, что ты рядом даже не лежишь. Мои чувства тоже таят от нелюбви, Хёнджин. Тебе опять не нравится мой тон? Просто молчи тогда и почувствуй себя на моём месте! Ты самое мерзкое животное... Тварь... Настоящая дикая тварь, которая должна ошиваться с дикой стаей и жрать то, что появляется под тобой. А я человек, Хёнджин! Да, я часто кричу, но я всегда... — выдыхает и отводит взгляд. — Я всегда не даю тебе ничего сказать в тот момент, когда я ненавижу тебя. И делать тебе больно, правда, не хочу, боюсь задеть свои и твои чувства... Давай признаемся, что держать дистанцию между нами, нашей любовью и нашей ненавистью — настоящее искусство... Хёнджин усмехается и закусывает губу, замахиваясь и ударяя Феликса по лицу. Удар пришёлся в самую душу, напоминания, кто из них тут играет ключевую роль. Блондин от неожиданности ударяется головой о стекло, прижимая ладонь к щеке, но ему даже не дали время, потому что Хёнджин схватил его за волосы и толкнул с подоконника на пол, заставляя посмотреть на себя. — Знаешь почему я побеждаю тебя?! — сжимает волосы сильнее у самых корней, заставляя Феликса взвыть от боли и падения пусть с небольшой, но всё же высоты, что так больно отозвалось в теле. — Потому что ты позволяешь себе злиться! Кто тебе давал право открывать рот в клубе? Кто?! Тебе не хватает боли? Тебе нужно больше?! Ты не понимаешь, как мне сложно это делать, но я добью тебя... Ты будешь просить убить тебя, а я буду продолжать до конца, потому что ты, кроха, сам всё испортил... — Хёнджин переводит дыхание и отпускает его, толкая к самому полу. — Нельзя ненавидеть того, кто стоит на коленях и того, кто возвышается над тобой. Того, кто не человек без тебя... Он смотрит, как Феликс пытается сесть на полу, прижимая ладони к участкам своего тела, которые снова напомнили о боли. Ничего не успело зажить... Блондин поднимает на него взгляд, начиная винить себя. Всё повторяется, словно по кругу: сначала сделал, потом жалеет. В который раз прокручивает в голове, что лучше молчать. — Хёнджин... — Ты сам сделал так, чтобы одной рукой я продолжал тебя ласкать, а другой наносить раны, — усмехается Хёнджин и поднимает его, заставляя встать на ноги. — Совсем не злишься на себя? — Слегка разочарован... — Феликс чувствует, что тон Хёнджина поменялся, но в воздухе всё словно пылало красным, намекая на то, что всё только начинается. — У слабаков это то же самое, что злиться... Раздевайся, кроха... Феликс ничего не отвечал, прижимаясь лбом к его плечу. Каждый понимал последнюю фразу Хёнджина по своему. Несколько минут они молчали — факт, который не оспорить. Переместились к кровати плавно — не смотрели друг на друга. Как в душе Хёнджина — в комнате царил мрак. Феликс аккуратно забрал у него свои руки, к которым Хёнджин даже не прикоснулся губами, толкнул Хёнджина на кровать и медленно сел на колени. — Приток по телу — это ливни. Я так люблю ливни... — Хёнджин притянул его ближе за талию, заглядывая в карие глаза напротив. — Тупая страсть. Мы с тобой по горло в ней. — А ты давишь на все мои раны... У нас с тобой никакой перспективы, но ты ко мне всё лезешь целоваться. Твои губы лечат лучше любых таблеток — я принимаю этот факт... Несмотря на это, у меня от тебя дискомфорт в области диафрагмы, что даже дышать тяжело. — Я больше не поведусь на твои слова, кроха, — Хёнджин перемещает ладони на его ягодицы и грубо сжимает. — Спускайся вниз и попробуй заставить меня сегодня тебя не трогать. Феликс закусил губу, не отводя взгляд и принимая слова Хёнджина, словно стрелы в самое сердце. Феликс — чистое море, а Хёнджин — это грязная тина. Маленькие пальцы несмело подцепили воротник чёрной рубашки и стали несмело расстегивать по пуговке... Когда все они были освобождены, Феликс без препятствий снял с него рубашку. Вся жизнь состоит из маленьких мгновений. Прошлое, которое порой мы хотим забыть и больше никогда не открывать эту дверь. Будущее, в которое смотрим с волнением и предвкушением чего-то нового, особенного. То, что сможет изменить нашу повседневную жизнь, наполнить сосуд, в котором уже давно испарилась вода. На самом деле, самое главное это — сейчас. Без настоящего нет ни прошлого, ни будущего. — У меня неплохая жизнь, да? — тихо спросил Феликс, проводя ладонями по обнажённой груди. — В ней есть родные, близкие друзья, любимое дело, которое отражает мои увлечения, а также в моей жизни есть ты... Моя дикая тварь... Мгновение... Хёнджин хватает его за предплечье и швыряет на кровать. Феликс падает на покрывало, запястье неудобно подворачивается. Подавляет в себе вскрик и зачем-то пытается повернуться. На спину ложится тяжелая ладонь и придавливает к кровати. Феликс поворачивает голову, чтобы иметь возможность дышать. — И ты всё же неисправим, — хриплый шёпот обжигает, а потом следует удар раскрытой ладонью по лицу. Унизительный и болезненный. У ладони больше площадь и если приложить достаточно усилий, можно причинить гораздо больше боли, чем ударив кулаком. Из груди рвётся всхлип, щека горит, во рту привкус железа. Феликс почти не чувствует, как Хёнджин грубо снимает с него джинсы, как задирает футболку. Он ощущает только жар длинных пальцев на своей коже, а в ушах отдается эхом одно единственное слово: — Ненавижу... — Ох, повтори, — усмехается и полностью оголяет Феликса, проводя ладонями по изгибу спины. — Даю тебе время, малыш, высказать мне всё, чтобы потом, в спокойный день, это всё снова не сыграло против тебя. — Хёнджин ловко держит блондина, попутно расстегивая свои джинсы. — Почему ты не кричишь, Феликс? Тебе ведь страшно. Ты не боишься боли? — Боль... — Феликс жмурится и утыкается лицом в подушку. — После того, что ты со мной сделал... После того, что я сделал с собой, любая боль терпима. Особенно, если её причиняешь ты. Я просто слишком привык к тому, что моё бесполезное тело не может чувствовать ничего, кроме боли. Когда мне в последний раз было хорошо? — Тебе было хорошо ровно до того момента, пока ты не сбежал. — Может, ты простишь меня? — Так просто? — усмехается и начинает смеяться так громко, что его смех разносится по тёмной комнате, ударяясь об холодные стены. — Ты моя первая любовь с редким смехом, красивыми и прекрасными, как сами звёзды, глазами. Сводящий с ума запах твоей кожи, который лишает меня самообладания. Бесчисленное количество раз я обнимал твою талию, поражаясь её изяществом и красотой. Я не видел прежде людей прекрасней, но эта красота ядовита. Моя первая любовь, не успев начаться, была тобой же разбита, которого я и полюбил. Я был поглощен тобой с первого взгляда, с первых несмелых касаний рук, с первого вздоха любви. Я смотрел на тебя, пока ты тщетно делал попытки запечатлеть образ в голове, и закрыв глаза увидеть облик. Голосом своим ты приводил моё сердце в танец, услышав его раз, я тут же захотел узнать, как моё имя будет звучать на твоих губах. Я мечтал и любил тебя, и в мыслях я сотню раз признавался тебе в своей искренней любви. — произнёс Хёнджин и до боли закусил губу, переводя дыхание. — Ты моя слабость... Я жесток, потому что ненавижу свои чувства, которые ты вызвал у меня... — Ты любил саму мысль о любви, а не меня, — прошептал Феликс, но его снова больно ударили. — Замолчать пришла твоя очередь... Вздёргивает его бёдра, раскрывая для себя. Феликс зажмуривает глаза, слышит звук плевка и через секунду выгибается от пронизывающей боли. Хёнджин вталкивается грубо, резко, так, что тело Феликса, привычное к подобным неестественным проникновениям, не выдерживает. Мышцы судорожно сжимаются, пытаясь остановить. Невольно проводит пальцами по покрывалу, вцепляясь в него и инстинктивно стараясь отползти. Глупо... Хёнджин легко удерживает его на месте, вцепляется в волосы на затылке, заставляет запрокинуть голову и грубо двигает бёдрами, впечатываясь так глубоко, что Феликс не может сдержать крик. Хёнджин тихо стонет, стискивает пальцами его стройные бёдра и снова подаётся вперёд. И ещё раз... Наверное, именно это называется «вытрахивать душу». По щекам блондина катятся слёзы, солёные капли попадают на разбитые губы, в месте соединения их тел мокро и горячо. Он отлично помнит это ощущение. Такое не забывается. Он словно снова там, на мокром асфальте, со стёсанными в кровь коленями, с окровавленными ладонями, когда Хёнджин его поймал. Он словно видит красный свет фонаря и мелькающие фары проезжающих вдалеке машин. Чувствует, как первые капли дождя падают на его пропитанную болью кожу. И эти жёсткие, жадные толчки. Теперь он знает, что такое ошибка и как на ней учиться... Жаль, что так поздно понял. Вот откуда эта дрожь в пальцах. Вот откуда болезненное ощущение и странное желание прикоснуться. Можно ли влюбиться в этот момент? В того, кто сломал твою жизнь и растоптал осколки? Всё может быть... Сейчас все звуки почти исчезают. Феликс слышит только его тяжелое дыхание и свои болезненные всхлипы. Чувствует его прикосновения к своей коже. Ощущает, как он проникает внутрь, с каждым толчком причиняя всё больше боли. Колени скользят по ткани покрывала, под щекой мокро от слёз и крови. Феликс неловко заводит руку назад и робко прикасается к его изящным пальцам. Хёнджин стискивает их грубо, заставив блондина вскрикнуть от боли в очередной раз, и ускоряется. — Ах... Хёнджин уже близко. Ещё немного, пара движений и... Буквально впечатывается бёдрами в его ягодицы, рычит, впиваясь пальцами в его бок. На Феликса вдруг накатывает апатия. И когда Хёнджин освобождает его от себя, Феликс просто безвольно остаётся лежать на этом белоснежном покрывале, чувствуя, как из полураскрытых мышц вытекает его семя. — Я же говорил, чтобы ты молчал, — прошептал Хёнджин и заправил волосы назад, которые были мокрые от пота. — Это только начало... У меня ещё осталось... И оно будет везде: в тебе внутри, на тебе и в твоём грязном рте... Ты будешь глотаться, пока тебя не вырвет. Хёнджин вдруг неуверенно касается горячей ладонью его спины, и Феликс открывает красные от слёз глаза. — Я всё равно при своём мнении... — прошептал Феликс, трясясь от боли в теле. — Ты... — Хочешь покажу, как могло бы быть, если бы ты просто извинился за свои слова? — Феликс чувствует, как дрожат его пальцы. — Мой мир научил меня красиво говорить, унижая тебя... Скажи... Произнеси это вслух. Скажи, что не любишь меня, — пальцы Хёнджина забрались в его волосы, откидывая длинные прядки, и сжали их, открывая ошеломлённое лицо. — Потому что, если ты этого не скажешь, я заставлю тебя признать свои чувства, признать своё поражение, сокрушённое желанием, — выдохнул он и набросился на губы Феликса, вжимая его распростёртое тело в кровать. Феликс не мог сопротивляться. Слишком пустой внутри. Всё его существо обнажалось и скулило от желанной близости со своим мучителем. Их долгий поцелуй несколько раз прерывался, но губы то и дело тянулись друг к другу, не в силах освободиться от мучительной ласки. Феликс обводил их языком, пока Хёнджин не захватывал его зубами и не отправлял во власть своего рта. Блондин желал большего, он стремился избавить Хёнджина от себя, а не себя от него. — Кроха, ты снова предаёшь свои принципы... — шепчет Хёнджин, разрывая поцелуй. — Ты не учишься... Чувства играли симфонию, которая заглушала разум. Когда дыхание у обоих окончательно сбилось, Хёнджин спустился чуть ниже и стал целовать его шею, отчего Феликс невольно запрокинул голову, выгибаясь под ним. Его тело начало содрогаться больше от того, что ладони Хёнджина, скользя всё ниже, гладили его уже обнажённые бёдра, а когда пальцы сомкнулись на коленях, Феликс ощутил порыв раздвинуть их шире. Однако внезапно он замер и резко отстранился, словно очнулся от своего сна. Он не понимал, что творит и почему тело, несмотря на боль, продолжает хотеть ласк... Но это уже было не важно. Важны лишь были два молодых тела, жаждущие самой сокровенной близости. Наперекор запрету и правилам. Наперекор боли Феликса. — Сделай это со мной... — ложась обратно, выдохнул Феликс. — Добей именно сейчас, потому что я буду жалеть об этом. Губы Хёнджина скривила какая-то болезненная улыбка. Склонившись, он погладил блондина по голове, убирая его волосы назад. — Я со слезами на глазах не могу ответить на твою ненависть, но ты готов отдать своё тело. Тебе не кажется, что слишком много противоречий? — шепнул он, целуя его в лоб. — Это совсем другое... — Другое? — Да, Хёнджин... Противоречия... Они в тебе. Ты позволил мне влюбиться в тебя тогда, и я увидел в твоих глазах взаимность, но, как только я решил тебе открыться, ты решил указать мне на место. Ты не можешь подарить мне место в своём сердце, но тоже отдаёшь тело, — подытожил Феликс. Внезапно он резко двинулся вниз, выплыв из-под рук и губ Хёнджина и шикнув от своих же резких движений. Красноволосый недовольно стиснул зубы, подумав, что блондин собрался ускользнуть, однако застыл поражённый, когда Феликс стиснув его согнутые в коленях ноги, раздвинул их и склонился между бёдер. — Феликс, тебя это не спасёт... — прошептал Хёнджин и тут же прикусил собственный язык, когда горячее дыхание опалило его плоть. — Феликс! — Исполню твоё желание, пусть и запоздало, — отозвался блондин и тут же замолчал, потому что его языку и губам теперь было не до разговоров. Хёнджин тоже не мог произнести ни слова, но уже по другой причине — таких ощущений он не испытывал давно. Мягкость и нежность сочетались с томной сладостью и упоением. Тянущее чувство внизу живота становилось всё ярче, всё невыносимее и приятнее. Когда Феликс отказал ему, он думал, что ему станет легче, считая, что так будет лучше для них обоих. Отношения на словах... Хёнджин даже не заметил, что ему отказали в любви и отказывали с первых его порывов. Феликс ошибался, ощущая, что с каждым шагом преодолевает сопротивление; теперь же он просто падал в бездну, и все цветущие побеги чувств так и рвались из его тела. Хёнджин не мог лежать спокойно: несмотря на колоссальное напряжение, он то и дело вздрагивал и извивался от нетерпения. Ласки губами стали грубее и освобождали удовольствие гораздо быстрее, а тут Феликс намеренно мучил его, давая прочувствовать все прелести этой пытки. — Чёрт... Кроха... — через силу прошептал Хёнджин, понимая, что уже снова находится на грани. Он хотел оттолкнуть Феликса, чтобы не испачкать его, но тот вцепился в него с такой силой, что Хёнджин был вынужден излиться прямо в его рот. Прорычав, он странно смотрел, как тот проводит по своим влажным губам языком и рефлекторно сглатывает. Всё это выдавало то, что для Феликса это было не впервые. Оставив поцелуй на пульсирующей головке, он отстранился с мокрым звуком. Поднявшись, Феликс коснулся пухлых губ поцелуем, передавая солоноватый вкус. Аккуратно поменявшись местами, они не могли оторваться от губ друг друга, и в этот момент Феликс забылся. Изящные пальцы стали творить что-то невообразимое с колечком мышц, вырывая из горла младшего совершенно непристойные звуки. Один... Второй... Третий... Когда пальцы стали проходить плавно, не ощущая препятствия нежных стенок мышц, Хёнджин стал водить ими внутри блондина быстрее. Это было бесполезно, ведь Феликс разорван, но ему было плевать... Не впервые пачкает его кровью свои руки. — Хёнджин... ах... — постанывал Феликс от переизбытка чувств и эмоций, что сейчас бушевали в нём, лишь от одного взгляда на такого Хёнджина. Пряча своё красное лицо в изгибе рук, Феликс на выдохе прошептал. — Пожалуйста... Чёрт... Нет... Либо добей, либо не трогай... Я не выдержу на утро, если сейчас покорно соглашусь... Хёнджин лишь снова резко вошёл в него, закидывая его ноги себе на талию, что Феликс едва смог подавить сдавленный вскрик. — Хёнджин, только сдерживайся, — прошептал Феликс, зажмуривая глаза от удовольствия и боли, ощущая, как Хёнджин толкается сильнее и проникает в него глубже. У Хёнджина получалось раз за разом попадать по простате, что вызывало у Феликса непрерывный поток стонов и криков. Он двигался медленно, но глубоко и порывисто, каждым своим толчком заставляя тело младшего содрогаться. Хёнджин добился от него стонов, правда, не сладких, а скорее измождённых. Вскоре Феликс сам начал сжимать его ногами, а красноволосый смог коснуться его плоти, с удовольствием отмечая, как поблёскивает смазка на головке. Он ощущал возбуждение Феликса и другой частью своего тела: нутро Феликса было жадным, и мышцы сами сжимали его, требуя большего. Хёнджин не целовал его, потому что он хотел слышать, как Феликс выкрикивал его имя, и вместе с тем сам задыхался, понимая, что теряет контроль. Ему просто физически необходимо было держаться как можно дольше, но Феликс, провоцируя его, заставил кончить раньше. Кинув на Феликса раскалённый взгляд, он сразу же опустился между его ног и припал к паху языком, со стоном обхватывая твёрдую плоть губами. Эти ощущения рождали в нём не менее сладкие эмоции, и здесь уже снова он контролировал Феликса, почти сразу же заставив его излиться себе на живот. Горячим взглядом Хёнджин окинул блондина и остановился на влажных губах. Собрав пальцами белую жидкость с подтянутого живота, Хёнджин склонился над тяжело дышащим Феликсом и запустил пальцы ему рот. Распахнув ошеломлённо глаза, блондин издал протяжный стон и сжал стройными ногами бёдра старшего. — Нравится? — Хёнджин коснулся его красного лица и нежно провёл рукой по щеке. Он невольно улыбнулся, толкая Феликса в бок и заставляя его перевернуться на живот. — Кроха...? — Я... — не дав договорить, Хёнджин проникает в него снова сзади. Блондин безудержно повторяет его имя. Сейчас Хёнджин мог даже по запаху, исходящего от младшего, понять, насколько ему нравится и одновременно не нравится происходящее. Он сжимает волосы и тянет вверх, видя, как голова Феликса послушно поднимается, а затем кусает его в шею, наслаждаясь сладостным стоном. Хёнджину нравилось видеть, как Феликс в напряжении сводит лопатки, как прогибает спину и выгибает шею, прося большего. Хёнджин давит на него ладонями, заставляя опуститься, сжимает бока, чтобы наоборот приподнять его. Но больше всего ему понравилось видеть, как он проникает в него на максимальную длину, как плотно соединяются тела, слышать лёгкие шлепки от соприкосновений бёдер и ягодиц, ощущать, как содрогается его тело от каждого толчка. А стоны затмевали разум так, что Хёнджин едва сдерживал свои порывы завершить этот акт. Он был груб, но груб настолько, насколько это нравилось Феликсу. Если тот намеренно пробуждал в нём дикость, то старший не сомневался, что получить эту дикость он желает в том же объёме. Феликс понимал, что только глубже себя закапывает, утешая себя иллюзией его любви, которой нет. Дружба, привязанность, увлечённость, вожделение, но не любовь. Он хотел спасти его и сломать его чувства к себе. А Хёнджин, в надежде только, тешился иллюзиями, как же Феликс расцветает в глазах. Им обоим сорвало крышу, страсть застелила им глаза. Он стонет высоко и несдержанно, и Хёнджину кажется, что это лучшие звуки в мире. Отпустив Феликса, Хёнджин снова помогает ему опуститься на спину. Обнимая его за плечи, Феликс нашёптывал ему слова о том, чтобы он прекратил, ответом на которые были лишь глухие стоны и его имя на губах. Твердя о свободе, Феликс лишь глубже ощущал, как Хёнджин погружался в его нутро; твердя его имя, повторяя одно и то же заклинание, от которого Феликсу с каждым мгновением становилось всё больней. Феликс тянется к себе, но Хёнджин перехватывает его руки и заводит за голову, сжимая запястья. Он дрожит и прогибается в спине ещё сильнее, когда Хёнджин перестаёт двигаться. Феликс мечется и умоляет, вновь и вновь жалобно постанывая, отчаянно пытаясь освободить руки, чтобы прикоснуться к себе и получить желанную разрядку ещё раз, но Хёнджин медлит, не давая младшему дойти до пика. Он упивается и восторгается красотой юного тела под ним, водит ладонями по животу и груди, целует маленькие аккуратные стопы и лодыжки. Ему кажется, что он накачался чем-то тяжёлым, и это всё похоже на что-то нереальное. И если это действительно так, то нужно запомнить этот сладостный наркотик, потому что Хёнджин уже зависимым. Феликс сейчас такой горячий и жадный до прикосновений, умоляет дать ему кончить, и Хёнджин хочет навсегда отпечатать его таким в своём сознании, хочет запомнить каждый его стон и каждый вздох, но ещё больше хочет, чтобы ему было хорошо. Поэтому он одним резким движением толкается до конца под правильным углом. Феликс вскрикивает и снова пачкает свой живот и белые простыни. Он так сжимается, что Хёнджину требуется всего пару движений, и он тоже изливается. Ещё несколько слабых толчков, и красноволосый обессиленный падает на постель. Феликс всё ещё дрожит от недавнего оргазма и старается восстановить дыхание. В груди сильно жжёт. Мысли совершенно путаются в голове. Все чувства отходят на второй план, оставляя лишь приятную слабость во всём теле. Хёнджин трясущимися руками открывает пачку салфеток и осторожно вытирает живот и бёдра блондина, а потом просто ложится рядом и молча берёт его руки в свои, покрывает поцелуями ладони и нежно гладит запястья. — Такое было в последний раз... — шёпот Хёнджина заставляет Феликса распахнуть глаза и задохнуться воздухом, смешивающегося со сладким ароматом. — Ты — лучшее, что случалось в моей жизни, кроха, — Феликс отстраняет свои руки от его губ и пытается отползти. — Пока ты не покажешь себя настоящего, я буду тем, кем был полгода назад. Я буду убивать тебя, но сильней. Ты доверишься мне и раскроешься передо мной... Отдашь мне не только свою душу, но и тело. Я больше не буду оберегать тебя. Если надо, я пущу тебя по кругу. Я буду грязно обманывать твои надежды. Ты подаришь мне всего себя... Ты забудешь о себе... Я даю тебе второй шанс приблизиться ко мне, но если ты вновь подведёшь... Я выстрелю тебе в самое сердце. Этой ночью Феликс понял одну очень важную вещь. Он думал, что они с Хёнджином сделали всё наоборот. Что их история написана в полном беспорядке, но это не так. У любви нет правил, нет сценария. Её невозможно написать заранее. Феликс почувствовал боль — это значит, он всё ещё жив. Если он чувствует боль — это значит, что по его венам всё ещё течёт кровь... Что его сердце продолжает биться. А ему нужно чувствовать себя живым. Боль? Нет, он ненавидел боль, но она помогает ему жить. Ведь боль — лучшая подруга смерти. А у него есть возможность послать к чёрту обеих. Он не думал, что душевная боль может быть в разы сильнее физической, но сегодня, похоже, день открытий. Ему только что вырвали сердце. Он только что вырвал сам себе сердце. И разбил его. Уничтожил. Сейчас нужно чувствовать Хёнджина, прикасаться к нему. Ему определённо тоже хорошо, когда он чувствует Феликса. Он чувствует себя с ним в определённые моменты в безопасности, а в остальные как на лезвии ножа...
ВЫ ЧИТАЕТЕ
maniac II
Фанфикда,это продолжение,буду писать как можно быстрее,поэтому если вы прочитали «maniac",читайте «maniac II" приятного чтения💋
