На Сеул снова обрушились облака. Солнце оставило город без своего света, а ветер обдувал листву деревьев, гоняя пыль большого города по горячему асфальту, ударяя в стёкла жилых домой и квартир... Разбивая маленькое сердце, что являлось тонким хрусталём, своими порывами. — Ты обедал? — прозвучал холодный голос, разрушая спокойствие в тёмной комнате. — Джисон, ты поел? — А ты поел? — снова защитная реакция, которая стала такой обыденной в их отношениях. — Не нужно со мной так разговаривать, — Минхо проходит в комнату и включает свет, заставляя парня на кровати прищурится. — Я зол на тебя. — И что ты сделаешь? — Джисон усмехается и потирает глаза. — Кинешь меня на асфальт к своему другу-придурку, чтобы он дал своему любовнику оттрахать меня? Минхо тяжело выдохнул и покачал головой. Самое тяжёлое в отношениях — неумение прощать. Иногда бывают моменты, когда простить невозможно. Эта глубокая рана, что нанесена на сердце и душу. Эта обида, которая голыми руками душит. Трудно простить, когда остался глубокий шрам, от которого не избавить столь прекрасное тело. — Малыш, — Минхо садится на постель и притягивает Джисона к себе. — Мне тяжело, когда ты делаешь что-то плохое. Посмотри, как я стараюсь... Посмотри, как мы живём. Всё для тебя, детка... — Я вижу, но... — Джисон кладёт голову ему на плечо и выдыхает. — Прости, я просто не понимаю, что со мной. Мне кажется, что скоро я получу по заслугам. — О чём ты? — Хёнджин защитит его, пусть больно будет и ему самому. Обнимет все раны, пролитые им. Для Феликса — он уже грех. Для тебя — я тоже грех. — Пробило на умные мысли или снова послушал мотивирующую песню? — усмехнулся Минхо, за что получил лёгкий удар в плечо. — Нет же! — Джисон улыбнулся, но улыбка быстро прошла с его лица. — Я знаю то, что не знаешь ты. А когда я донесу эту информацию до Феликса, то ему она очень не понравится. Я зажгусь для него ярче света. Я сделаю так, что я буду сиять даже в чёрную ночь. Пока ты со мной, я не боюсь. Пускай сотни раз тебя увижу, мне будет этого мало. Моё сердце тоже полное шрамов, словно только ты мог видеть его. Твои крепкие объятия так теплы, как и объятия Хёнджина для него. Наверное, я даже заплакал, ведь это впервые... Мы помирились, но есть ли смысл? Мы играем по разным командам: я хочу убить его, а ты хочешь спасти. — Для меня ты тоже уже грех, что слаще зла. Не смогу отказаться от тебя, пусть ты и настоящая сволочь. Ты можешь жарко пылать, можешь причинить мне боль, когда я рядом. Можешь причинять боль другим... Если я тебе нравлюсь, то могу быть кем угодно. Да, ты можешь причинить мне боль, мне всё равно. Да, ты можешь сжечь меня. В отличие от тех, кто убегает от тебя, я обниму тебя. Как вулкан... Как два опасных вулкана: Джисон и Хёнджин. Температура любви, плавящая от прикосновений. Хоть на край земли, отведут к себе тех, кто когда-то просто жил и проживал обычную жизнь. Ничего страшного, даже если всё сгорит. Даже если Минхо и Феликс обернуться сотню раз, выбором всегда будут они: для Минхо — Джисон, для Феликса — Хёнджин. — Ты... Сделай так, чтобы я мог раствориться в тебе, Минхо... Обними меня, даже если будет больно, и скажи, что всё в порядке. В холодных и грубых волнах нашей мести друг другу мне нужен горячий ты. Ты — это мой вулкан... Джисон — засуха, Минхо — дождь. Хёнджин — бумага, Феликс — стих. Их пустое сердце сияет только из-за одного, и этот один — свет. Их руки — дом, их дыхание — их жизнь. Поймают, когда кто-то упадёт, и снова полетят, когда захотят упасть. Дни падения были печальны, но после того, как появился, улыбка до ушей не сходит с лица... — Почему нельзя вернуться назад и всё исправить? — выдохнул Минхо. — Но знаешь, почему я не хочу назад? — Почему? — поднимает взгляд прекрасных глаз. — Потому что тогда мы были не так близки, — Минхо оставляет сладкий поцелуй на его щеке и вдыхает столь любимый запах. — Тебе, кто сияет ярче... Ярче всех... Отдам тебе всё. Каждый день я чувствую тебя. И жду завтра. Какой будет твоя яркая улыбка, что заставит меня смеяться? — Она будет счастливой, потому что я отомщу... Без тебя не проживу, даже если я скоро умру от его рук. Сколько бы раз я не перерождался, только ты... Я хочу подарить только тебе жар во мне. Когда я думаю о тебе сейчас, моё сердце... Моё сердце ликует. — Что ты задумал? — спросил Минхо, повалив Джисона на постели и нависая сверху. Когда всё начинает идти не так, Минхо не знает. Да и вряд ли ему сейчас хочется об этом думать. Но сам факт... Джисон прямой, что об стенку головой с разгону — и не поможет, и он смотрит, а ещё ждёт. У Джисона в голове ни одной мысли по теме, и по ходу он вообще не в теме происходящего, но Минхо ладонь с бедра не убирает — как-то приятно. Хотя стоило бы, наверное, остановиться. — Скоро узнаешь... Минхо ведёт ладонью выше к паху и смотрит в упор — у Джисона от этого взгляда и еле зародившиеся мысли умирают. А затем Минхо наклоняется ближе и шепчет, выдыхая в шею: — Позволь мне один раз... Я знаю, тебе трудно, но я попробую... Джисон молчит, хочет закрыть глаза, но так соображать вообще не получается, поэтому зависает, смотря на серёжки в ухе Минхо. — Минхо, ты меня возбуждаешь, и это не шутка... Блики в глазах выстраиваются в ряд и как-то ярко начинают мигать, и это уже мысли, в голове. Но горячая ладонь накрывает пах, и мигание угасает. Из гортани рвется сдавленное мычание, и глаза сами закрываются. Когда пошло всё не так — становится не важным. Джисон тянет за края майки — новой майки, белой, на которой чёрными буквами рисуется нецензурная надпись, и из-за этого он кроме как дома никуда не мог её надеть; она на два размера больше, чем надо, но так свободней и Минхо нравится. Минхо прикасается губами к шее чуть ниже уха, и это ему тоже нравится. Да так, что банка с недопитым слабым алкоголем летит на пол и разливается по ковру, а Джисон хватается руками за его плечи и тянет на себя — Джисон крошит в щепки свою боль и обиду. Минхо разводит голые ноги парня в стороны, худые такие, и устраивается между — и это хорошо, что у Джисона привычка ходить дома в минимальном количестве одежды, хорошо, что живёт с ним. Хорошо, что этим редкостным экземплярам является Минхо. Джисон не замечает и удивляется от того, как быстро оказывается голым на кровати, с ноющим возбуждением и под Минхо, который был очень опытен. Джисон доверяет только ему... Он не думает своей головой, только есть ли у него эта голова, он и сам иногда сомневается. Минхо сжимает его задницу, прикусывает кожу на ключице, и Джисон шикает, в ответ вцепляется ногтями в плечо — и чтобы больно. Минхо на это лишь хмыкает. — Малыш, не выделывайся. — Грубее... — Заткнись. И Джисон согласен на убийство, причём изощренное, и даже сам зароет, потому что он наглый и давно не получавший. Но затыкается, когда Минхо кусает его губы и лезет языком в рот — дышать и так тяжело. У Минхо руки горячие, довольно шустрый язык и силы много — Джисон и подвинуться без разрешения не может. А Минхо смотрит затуманенными глазами на часто дышащего парня и проводит пальцами по красным припухшим губам — оказывается, мечты тоже сбываются, а желания вполне воплотимы. У Джисона сердце стучит и бьётся о рёбра как в агонии, а Джисон слышит. Джисон не помнит, чтобы давал повод, чтобы, хоть заикался на подобную тему, но Минхо шепчет «Хочу тебя, малыш» и водит пальцами по его губам, запуская в рот — Джисон давится собственными мыслями. Когда всё так получилось? Он сейчас совсем не должен вылизывать солёные пальцы, не должен полузадушенно стонать и цепляться за его бока и плечи, потому что резко больно, а он никогда до этого не пробовал быть таким, и у него, вообще-то, планы намечались. А Минхо ломает всё, прижимает к кровати всем телом, целует глаза и несёт какой-то бред, когда внутри двигает пальцами — Джисон не вникает, он хочется просто не рождаться. А потом становится ещё больнее и Минхо шепчет: «прости»... Только действует на нервы. Джисон кусает ребро ладони и до белых пятен зажмуривает глаза, когда Минхо толкается несдержанно, без какого-либо темпа и сильно сжимает пальцами его бёдра. И Джисон резко хочется врезать, конкретно так заехать, чтобы не сразу очухался и надолго запомнил за что, но не получается. У Джисона просто руки дрожат, сжимать простынь сил нет, и сумасшедшая боль глушит даже самые острые желания. Джисон терпит... Терпит, как в тот самый роковой раз. Минхо останавливается — Джисон от непонимания раскрывает глаза. Он смотрит затравленно, гладит ладонью Джисона по влажной щеке, выдыхает: «Чёрт, малыш» и приподнимает его за поясницу. Джисону плевать, почему всё пошло не так, лишь бы оно побыстрее закончилось. Но потом Минхо снова делает толчки, и Джисон начинает тонуть. Ощущение восторга растекается по телу, а кислород выгорает прежде, чем попадает в лёгкие, глотку неимоверно начинает сушить. Джисон не дышит. Он ловит парня руками, тянет волосы на затылке и, не раскрывая глаза, ищет губы — у Джисона чувство, что выпадает из реальности. Осознание возвращается, когда на него опускается горячее влажное тело, и плохо становится моментально. А Минхо дышит часто, жмёт к себе, гладит растрёпанные волосы и как заведённый вторит на ухо: «Прости, малыш, прости, пожалуйста». Почему всё пошло не так — не имеет значения. Что делать с тем, что стало? Минхо, вообще-то, никакой не мужчина даже. Он парень... Обычный глупый парень богатых родителей. Он — взрослый ребёнок, с которым Джисон умудрился замутить дружбу на свою отсутствующую голову, и другой она у них какая-то получается... Дружба переросла в любовь... Любовь в ненависть, а ненависть снова превратилась в любовь. А через полчаса он говорит, что по делам не собирается, что ему приспичило принять вместе душ, потом выпить крепкий кофе и поспать, а утром он снова сделает какую-нибудь ошибку. И ему плевать на мнение Минхо, он за полгода устал быть закрытым.
***
Феликс сидел на подоконнике в комнате и смотрел в окно, как на город опускаются сумерки, укрывая город темнотой, словно тёплым одеялом. Хёнджина не было целый день... Феликс скучал так, словно они не виделись больше месяца... Чонин: «Мы с Сынмином промокли! Там дождь моросит!» Феликс: «Мы тоже промокнем!» Чонин: «В смысле?» Феликс: «Хёнджину через час надо быть в центре города на одной важной встрече, а потом он снова потащит меня в клуб» Чонин: «Когда ты начал заниматься его бизнесом?» Феликс: «Это не бизнес-встреча» Чонин: «Не хочешь — не говори!» Феликс: «Я не занимаюсь его делом! Я просто сижу там и выпиваю за продолжение своей жизни! Мне этот клуб надоел! А самое ужасное, что денег, которые он тратит, хватит на покупку ещё одного дома!» Чонин: «Так я переезжаю к тебе?!» Феликс: «Нет, конечно» Чонин: «Мы все переезжаем к тебе?» Феликс: «Извини, Хёнджина спроси об этом» Блондин убирает телефон и отдаёт его БанЧану, устремляя взгляд на парня, который сидел в одиночестве на кровати. Его лицо было расслаблено, не выражало ни одной другой эмоции, кроме задумчивости. Брюнет о чём-то думал, размышлял, копался в своих мыслях, отвечал на свои же немые вопросы. Несчастным или счастливым человека делают только его мысли, а не внешние обстоятельства. Управляя своими мыслями, он управляет своим счастьем. — Если он физически не рядом, то мысленно всегда со мной, — прошептал Феликс, привлекая к себе внимание. — В моих мыслях он сейчас лежит рядом со мной. Феликс улыбается и аккуратно слезает с подоконника, медленно ложась к парню. Его мысли — это звёзды, которые Феликс не может собрать в созвездия. Мысли... Мысли... Мысли... Очень много мыслей, которые противоположны всем чувствам. — Я не должен думать об этом сейчас, — Феликс прижимается щёчкой к его груди, крепко обнимая нового друга. — Я обо всём подумаю потом, когда найду в себе силы это выдержать... Когда не буду видеть его глаз. — Как ты себя чувствуешь? — Боль иногда уходит, но мысли остаются. — Одиночество стало какой-то стыдной болезнью. — Почему все так его боятся? — Да потому, что оно заставляет думать, — БанЧан тяжело выдыхает и прикрывает глаза. — В наши дни Декарт не написал бы: «Я мыслю — значит, я существую». Он бы сказал: «Я один — значит, я мыслю». Никто не хочет оставаться в одиночестве: оно высвобождает слишком много времени для размышлений. А чем больше думаешь, тем становишься грустнее. — Если отдаёшь кому-то частичку своего сердца, то этот человек начинает полностью занимать твои мысли и ни для чего другого уже не остаётся места, — прошептал Феликс, приподнимаясь и заглядывая в глаза парня. — Всё, что мы есть — это результат наших мыслей. — Ремарк писал, что логически мыслить — это правильно, а логически жить — нет. Чувства заставляют человека думать, но мысли не заставляют его чувствовать. — Хёнджин говорил то же самое... Давай позвоним ему? — Когда ты начал спрашивать и просить об этом? — улыбнулся брюнет. — Когда он оставил ещё один шрам. — И что же случилось в этот день? — Я понял, что начинаю любить его, — признался он, получая на себе вопросительный взгляд на удивлённом лице. — По-настоящему любить...
ВЫ ЧИТАЕТЕ
maniac II
Fanfictionда,это продолжение,буду писать как можно быстрее,поэтому если вы прочитали «maniac",читайте «maniac II" приятного чтения💋
