19:55 — В этом белом костюме я стою не зная полумер, и гости нам на счастье разобьют сегодня все фужеры. Наверное, ты спятил каждый день любить меня сильней. Я хочу быть... Пожалуйста, быть с тобой послабее... — Феликс рассматривает своё отражение в зеркале, не узнавая в нём себя. — Я раньше не умел видеть себя не в белом. А о счастливой любви и не думал. Я не умел пока не появился ты... Парень в зеркале смотрел с таким холодом, скрывая эмоции. Именно он умел запирать свои чувства, сковывая оковами, разрезая все эмоции, измельчая остриём и растворяя в воздухе. Раненная душа, раненное тело, шторм в голове, холод внутри, огненное сердце... — Моя судьба — это моё шестое чувство... — Хёнджин подошёл к нему со спины и крепко обнял, оставляя поцелуй на самой макушке тёмных волос. — Я хочу отдать всю нежность, что хранил тебе как искусство. Ты знаешь моей мечтой не была любовь, пока не встретил тебя и не сказал... — Сколько пути раз наши пересекались, не верится... У нас не было шанса не встретиться, да? — Феликс переводит взгляд на парня, чувствуя, как подкашиваются ноги. — Наверное ты спятил каждый день любить меня сильней. — А ты держи... — Хёнджин переплетает пальцы их рук в крепкий замочек. — Просто за руку держи меня. И не отпускай, когда больно сильно. Будет штормить и уносить, но мы и цунами выстоим, просто держи меня. Надеюсь черствыми сухими никогда не станем. Я знаю будет день буря — день гавань. Спасибо, что принимаешь меня таким. — Надеюсь черствыми и сухими никогда не станем... Феликс разворачивается в его руках и крепко обнимает за шею, прячась в его чёрных волосах. Словно не они... Уже не они... Больше нет того Феликса, нет того Хёнджина. Они ушли, умерли, исчезли. Кто-то сказал, что чувства убивают, так вот, это правда. Чувства убивают человека, изменяя его душу, раскрывая, а иногда и полностью выворачивая наизнанку, вытаскивая из закромов другой облик. С ним Феликс стал совсем другим. Хёнджин стал его опорой, а Феликс его — стеною. И город знает эту истину... В его сердце были выстрелы. И тогда несколько времени назад кто бы мог подумать, что будет вот так. И теперь друг другу они — магия, мания. Феликс готов на все виражи, грозы, дожди, шторм или штиль. — Блять, хватит! — Феликс отталкивает парня от себя и срывает с себя белую футболку, откидывая в сторону. — Надежды все разбиты! Моё сердце не будет вечно биться! Это какая-то бездна! Я устал ждать вылет! Как сохранить нашу любовь, если проще всё оставить?! Я не смогу никогда забыть того, что было до! — Прекрати кричать, кро... — Хёнджин закусил губу, спотыкаясь на слове. — Малыш... — Кроха?! — Феликс взял с тумбочки книгу и кинул её прямо в плечо парню. — Ты не сможешь измениться настолько быстро, как планируешь! Может, мне прекратить верить в твои слова?! Я говорю своим друзьям, что ты правда хороший, но разговоры только о тебе, одно и тоже! — Что ты пытаешься от меня добиться, Феликс? — Хёнджин медленно расстёгивает свою рубашку, позволяя ей упасть на пол. — Пора прощаться с тем, кого ты любишь, и научиться любить меня другого. Как мы начнём всё сначала, если ты не принимаешь меня? Того Хёнджина больше нет, малыш, как и того Феликса, который бился головой о стены, пытаясь умереть! В кармане твоей куртки пистолет, а в моей голове только ты. Из-за тебя я — не я, а из-за меня ты — это уже не ты. — Снова тупая страсть? — усмехнулся Феликс, замечая, как Хёнджин медленно раздевается, оголяя свои раны, местами кровоточащие. — По горло мы в ней. Давишь на раны, Хёнджин. Феликс не знает, как это произошло. Просто в какой-то момент они с Хёнджином стали встречаться. И плевать, что тот был сумасшедшим, они же в двадцать первом веке, когда каждый второй имеет своих же тараканов в голове. И всё у них было пропитано кровью, болью, сигаретами и алкоголем... До сегодняшнего дня. Просто чёртов псих снова всё решил за него, и это чертовски обидно. Хёнджин расстарался, устроил сюрприз: кардинальные изменения. Причина была — сегодня крайний день в этом городе, — и за полчаса до предполагаемого возвращения домой, Хёнджин сообщает, что этим вечером у них будут гости. Телефон летит в стену, впрочем, как и ваза с цветами с тумбочки. А витые, длинные свечи Феликс мечтает поднести к книгам и поджечь их. Почему люди давно перестали охотиться на психов, и сейчас Феликсу почти жаль. Душа его горит жаждой мести. Парень около минуты гневно кипит, как булькающий котёл на огне, но, чуть успокоившись, размышляет над планом мести. Он ведь тоже не пальцем деланный, сообразительный. Поэтому идёт... Вооружаться. — Возьми меня, как мой красноволосый Хёнджин. В последний раз в этом городе... — Больные отношения, детка... — Будь у меня столько бабла, как у тебя, я уж точно потратил бы его с пользой, — небрежно швыряет свой ремень на кровать рядом с подушкой и чешет голый впалый живот. Именно там, где справа, чуть ниже пупка, сияет алое пятно засоса. — И на что, к примеру? — Хёнджин неосознанно прикусывает губу, когда Феликс проскальзывает пальцами под пояс низко сидящих на бёдрах джинс, чтобы поправить бельё. — Деньги нужны, чтобы их тратить. — Я трачу их на тебя, — Хёнджин не может сдержаться от того, чтобы не тронуть пальцами свою метку на его животе. Он невероятный. Опиум, что гуляет в крови. Личный наркотик, доза которого необходима каждую секунду. Хёнджин задыхается от него, он дышит им. Хёнджин искушен и сломлен этим дерзким взглядом с поволокой, порочными губами что шепчут ему: «Возьми меня». От шёпота его трясет, бросает то в жар то в холод. Он — его яд, его самый любимый фетиш. — Я не хочу, чтоб на виду были все наши чувства, — прошептал Хёнджин. — Я так хочу тебя обнять до самого хруста, чтобы все твои кости сломались. Мне так нужны все твои мысли, нужно твоё тело. Вся эта фальшь, та, что вокруг, уже настолько осточертела сильно. — Ты делишь всего меня на до и после, — в ответ тихо произнёс Феликс. — Пропил все мозги, а ты забрал мой наивный возраст. Всё оказалось слишком, слишком просто... Люби меня сейчас, пока не поздно. — Я говорю косноязычно, когда тебя вижу, малыш. Нет никого дальше тебя и никого ближе... Моя кроха. Вечно спутанные и слегка взъерошённые волосы. Тёмно-карие, почти чёрные, глаза. Маленькие точечки на щеках, называемые веснушками. Тело, что кажется хрупким, но на самом деле прочнее многих металлов. Как бы Хёнджин описал Феликса? Просто Феликс. Чёртов Феликс. В детстве ему мать сказала одну вещь, когда речь зашла о взаимоотношениях между противоположным полом: мальчикам нравятся девочки, а девочкам — мальчики. Мальчикам хочется защищать девочек, а девочкам хочется быть красивыми для мальчиков. Хёнджин в детстве никогда и не обижал никого, правда. Зачем обижать чужих, если есть свои? Но он и не защищал никого, лишь продолжал ждать свою «девочку», которая спрячется за ним от всех взрывов, вот только не пострадает ли сама? Хотя, наверное, ждать — это слишком громко сказано. Скорее, ему было плевать. В средней школе одноклассники хвастались тем, с какими «цыпочками» познакомились, а Хёнджин всё думал, как на этот раз достать своих родных и показать над ними превосходство. — Я ненавижу тебя, — слова легко слетали с губ, словно это уже вошло в привычку. Феликс тоже привык слышать их в свой адрес, поэтому не особо сильно задевало. Хёнджин чувствовал себя так, будто играет с игрушкой, которая не имеет срок годности. Даже если и сломается — он найдёт новую, невелика потеря. Они одни в темноте комнаты, но холодность стен оттеняет оголённость и откровенность их намерений. У Хёнджина кипит не только голова, но и внутри бурлит нечто выплескивающее и хаотичное. Желание заползает в каждую пору и забивает собой рассудок — Ли Феликс выжил и не разучился целоваться. Уже неплохо. Только вот тело сводит судорогой каждый раз, когда удаётся неосознанно уловить зрением кусок его оголённой кожи — израненной правда, кошмарно измученной, но его лично-собственной, с запахом, забивающим весь нос. У Хёнджина зависимость от этого запаха, а пальцы больно впиваются в тонкую кожу на изнаночной стороне руки якобы в протест — у него не может быть больше трёх зависимостей, но реальность проскальзывает нагло и упорно в нос, и Хёнджин слегка в дурмане от того, что уже вжилось в нутро. Феликс рядом — протяни руку и обожжёшься пламенем чужой сущности. У Хёнджина кончики пальцев и так прожжены, чего ему тогда бояться? Но он знает чего, и испытывает подобие волнения, когда представляет, что ему точно снесёт голову от одной лишь короткой вспышки — если он тронет Феликса, то остановиться уже не сможет, и это бесконтрольное падение непонятно куда протыкается неизвестностью, которую он так не любит. Ему бы твёрдую опору и бумажную достоверность, что выстоит на ногах и одёрнет себя, когда внутреннее чудовище сорвётся с цепей и жадно набросится на то, что и так издёргали звери. Феликс весь в порезах и жутких шрамах, от одного вида которых мутнеет в глазах, а тут чудовище бесконтрольное накинется и разорвёт то, что от Феликса осталось. Нельзя... Но порог его терпения преодолел себя уже десятки поцелуев назад. — Да или нет? — роковой вопрос ставится ребром и разрубает пространство на миллион кубических осколков — сомнения, переживания, похоть, неудержимость и толика страха. Феликс оборачивается на Хёнджина с вопросом во взгляде и контрольно на вылет отвечает: — Да. Разрешение получено, ответственность скинута, но тащится где-то на щиколотках — удерживает её здравый смысл. Вредить Феликсу больше не в интересах Хёнджина, особенно в этом плане. — Подойди, — как всегда твёрдо, без грамма нежности, но как-то иначе, чем в приказном-повелительном тоне с другими. Феликс чувствует это «иначе» покалыванием на языке и мягкой дрожью в районе ног. Он подходит, становится практически вплотную, забирает на себя весь его кислород и смотрит своими невыносимыми глазами упрямо и с интересом. Хёнджин не просто выдерживает привычный изучающий взгляд, но даже садистки наслаждается таким очевидным рассматриванием, и всё в тишине. Они не говорят друг другу ничего словами, но прекрасно общаются тишиной. Феликс притягивает его к себе и целует так, что у Хёнджина вылетает из головы примерно всё, а вспоминать, на самом деле, там много чего нужно и много чего выкинуть из памяти бы навсегда, да только ужасы хранятся куда дольше приятного в жизни. Но и такой ужас выбивается из головы упорным ласканием чужого языка. Хёнджин целуется умопомрачительно и как всегда в разрез с его образом. Но Феликс давно его раскусил, надкусил и распробовал — Хёнджин куда вкуснее, чем хочет казаться, и потаённая сладость доступна ему одному — в единичном экземпляре мягких поцелуев. Хёнджин может больно дёрнуть за волосы, бестактно задрать подбородок, небрежно толкнуть в грудь, но он никогда не станет целоваться жадно и голодно, как дикий зверь. Поцелуи его отдают терпкостью интимности и сладостью доверия, которыми он делится вперемешку с воздухом. Феликс так сильно хочет его коснуться, что поднимает свои руки, и мгновенная боль, что пронизывает всё естество, отдаётся жгучим ударом напоминания. Хёнджин чувствует сквозь призму их прикосновений, как Феликс жмурится и сильно выдыхает воздух, стараясь перетерпеть огонь в нервных окончаниях. — Я сделаю всё сам... Феликс лишь молча кивает ему и вверяет всего себя, с сожалением отмечая, что Хёнджин отстраняется и не целует его больше. А хочется, чтобы они всегда в одном положении были, и подаренной вечности всё равно было бы мало, но Феликсу лишь бы ощущать это, и он уже будет счастлив. Хёнджин словно осязаемо пронизывается тем, что Феликсу так необходимо, и кивком головы указывает на кровать. Брюнет послушно идёт и падает на спину, игнорируя недовольный взгляд, которым его одаривает Хёнджин за то, что тот так безрассудно валится, когда обе руки покрыты синяками. Феликсу абсолютно плевать. Пусть Хёнджин уже заткнёт свой невыносимый взгляд и вернётся к нему — в пучину падения. Хёнджин дёргает ручку двери, проверяя приватность их ночи, и шарится в своей тумбочке, доставая из неё под очень внимательного наблюдения Феликса тюбик смазки и презервативы. И тут у брюнета что-то больно ёкает в голове. Он уже привык к грубым ласкам Хёнджина, когда тот доводил его до оргазма либо на полу, либо урывками тишины в клубе. Уже осознал, как хорошо Хёнджин работает ртом, и даже падал несколько раз в душе, пока тот заставлял его кончить. Но чтобы дойти до такого, когда оргазм будет не только с его стороны, но и Хёнджина, что он увидит его лицо, тело, кожу; услышит, как он с глухим выдохом кончает и после старается отдышаться, крепко сжимая его в руках, Феликс оказывается не совсем готов... Для него такие моменты были невыносимы. Он хочет. Но так неожиданно. Хёнджин приводит его в чувства, когда наваливается сверху и давит грузом своего крепкого тела. У Феликса жмёт в джинсах и мысли плавно растекаются в лужу. О чём он там думал пару секунд назад? Уже и не помнит. Хёнджин снова его целует, пропускает пряди волос сквозь пальцы, крепко держит за лицо, и Феликс отвечает с удовольствием, наслаждаясь этим моментом, длящимся день или год, а может, даже полвека — ему сложно судить о пространственно-временном, когда внутри и за пределами всё заполнено брюнетом... Больше ни одного оттенка красного... Хёнджин отстраняется, пробегает не читаемым взглядом по каждому шраму и внимательно смотрит на него. — Да или нет? — Всегда да, Хёнджин. Хёнджин снимает джинсы вместе с нижним бельём быстрым и нетерпеливым движением, оставляя Феликса полностью голым и таким открытым, что ему приходится прикусить язык, хоть как-то себя отрезвляя. У Феликса, несмотря на вереницу боли, начиная от уродливо шрама на ключицах до глубоких, рваных полосок, испещрённых в ногах, красивое тело. Не так, не просто красивое, а сносящее голову, выточенное в идеал под Хёнджина. И ему остро хочется кусать его везде, не оставляя следов конечно, но чтобы почувствовать зубами податливую мягкость тела и грубость шрамов — их лучше не прикусывать, а зализывать — Феликс же не справился сам. И он подчиняется своему желанию — одному из немногих, что вообще рождаются в его сознании. Феликс заставляет его чувствовать, и для этого Хёнджину не обязательно стоять практически на краю, всматриваясь в высоту полёта с крыши. Феликсу достаточно просто нетерпеливо поёрзать нижней частью тела, чтобы у Хёнджина прошёлся ток по спине и мощно ударило вниз. Хочется. До безумия хочется. Хочется только его. Хёнджин ведёт укусами свой изучающий путь начиная от торса, огибая каждый шрам, каждую полоску, и двигаясь ниже, там, где Феликса уже невыносимо. Он ласкает его как всегда грубо, но Феликсу именно это и нужно. Он вновь хочет пошевелить своими руками, чтобы прижать голову Хёнджина сильнее к себе, но помнит о боли и куда больше — о запрете касаний. Хёнджин не доводит его до конца, а лишь изводит и распаляет сильнее, чтобы упростить себе процесс растяжки. Он вновь смотрит на Феликса, и лучше бы ему не смотреть, потому что разомлённый вид его лица, приоткрытые покрасневшие губы и мутный, тяжело-страстный взгляд сплетаются с разбросанными по подушке волосами. У него проскальзывает мысль: Феликс — искусство? Он не разбирается, но свой экспонат будет сторожить до смертельной борьбы, если кто позарится на то, что только ему принадлежит. — Да или нет? — Да, — тянет уже вымученно, нетерпеливо. Феликс откидывает голову назад, чтобы упасть в подушку и уставиться в потолок ничего не видя, не слыша, не ощущая. Он где-то за и где-то вовне, но не здесь, а может и здесь, потому что в голове только Хёнджин и ничего более. Он не знает сколько звёзд успело взорваться и возродиться, не знает, какая галактика умерла под осколками чужих взрывов, и уж точно не знает когда именно погибла их родная планета, как в его бёдра остро впиваются чужие пальцы. Хёнджин привлекает внимание, Феликс возвращается на свою орбиту и тяжело сглатывает, подмечая, что тёмный цвет глаз Хёнджина полностью затонул в черноте зрачков. Он не один на пределе, и мысль эта очень томная, скользящая по телу легкой дрожью. Хёнджин вновь окидывает его быстрым взглядом, видимо стараясь найти хоть какое-то сомнение, но Феликс лишь прикусывает губу и едва уловимым кивком подбадривает на продолжение. Хёнджин стискивает зубы, явно не оценивая такую заботу, и располагается в разведённых ногах Феликса, притаскивая его ближе быстрым рывком. У Феликса зудит желание и отдается в паховую область непрерывными импульсами. Хёнджин одной рукой начинает грубо и медленно ласкать его, а палец второй руки также медленно и аккуратно вводит в Феликса. Брюнет и болью это назвать не может со своим-то выточенным в годы бегах болевым порогом. Спустя небольшое время, не замечая сопротивления, Хёнджин вводит второй палец, и вот тут брюнету становится немного некомфортно, но он уже на таком пределе, что первые секундные ощущения пропадают с радаров его чувствительности. — Хёнджин, — выдыхает он, когда тот начинает разводить свои пальцы внутри. — Всё нормально? — Нет, — тут же хрипит Феликс и быстро поправляет себя, когда тело Хёнджина вдруг замирает, — Я уже на пределе, поторопись там. Хёнджин ничего не отвечает, но Феликс отмечает, как оцепенение спадает с его спины, и делает пометку в голове говорить «нет» Хёнджину, примерно, никогда. Время вновь теряет свои очертания, Феликс не знает, как долго его растягивают, но может с уверенностью сказать, что растягивали его невыносимо медленно и аккуратно. Очередная открытая сторона Хёнджина заставляет чувствовать это к нему чуточку сильнее и очевиднее. Хёнджин неожиданно вытаскивает из него пальцы, к которым Феликс уже успел привыкнуть, и вновь распаляет брюнета поцелуями, хотя сам горит уже последние десять минут. Феликсу трудно дышать, а ещё труднее мыслить, но он все же лепит мысль в голове и озвучивает её буквально на одном дыхании: — Разденешься? Звучит как просьба, она и есть на самом деле. Ему хочется увидеть тело Хёнджина, и даже колющее чувство дотронуться до него уступит под напором открывшегося вида. Брюнет смотрит нечитаемо, безучастно, явно обдумывая все «за» и «против». Но дело в том, что никаких «за» и «против» быть не должно. Они уже близки, это между ними открылось, и как бы Хёнджин не бежал и не прикрывался ненавистью, он уже потонул и выкарабкаться возможности нет. Это Феликс. Он может раздеться перед ним, потому что это он. Хёнджин отстраняется от него, все ещё отравляющее его сознание, расслабляется и вверяет себя в руки любви. Порезы вчерашней ночи — Феликсу, казалось бы, пора привыкнуть, но к таким вещам никогда не привыкнешь. Они всегда будут больно бить под дых своей откровенной жестокостью, в какой бы сотый раз ты этого не видел. Феликсу больно, Хёнджину плевать — каждый справляется как может. Хёнджин снимает свои повязки, Феликс давится количеством порезов на его руках. Они поговорят об этом, обо всём, но позже. Сейчас не стоит акцентировать внимание, Хёнджин и так открывает себя, снимает по кусочку свою броню, как и Феликс когда-то... Он обещает себе, что никогда не даст Хёнджину усомниться в решении довериться ему. Хёнджин снимает с себя всю оставшуюся одежду быстро, но расслабленно — для себя он уже все решил и принял. Феликс сглатывает, смотря на эрегированную часть парня, и ощущает новый прилив возбуждения. И ему почти удаётся проигнорировать бесчисленное количество белых и розоватых полос на его ногах. Хёнджин смотрит на него и немо задает вопрос: да или нет? Феликс в ответ красноречиво разводит ноги. По началу ему некомфортно, но удивительной силой воли сдерживает свое желание и входит постепенно, чтобы не одним толчком причинить боль, которую парень ощущал десятки раз, а чтобы размеренно войти полностью и подумать о комфорте партнера. Феликс запрокидывает голову и часто дышит, претерпевая начальные ощущения, но когда Хёнджин полностью входит и плавно выходит, совершая ещё пару таких же аккуратных движений. Парня вдруг ударяет током и он дёргается всем телом, не в силах подавить короткий, но звучный стон. — Ммм... — он не может договорить от пережитого острого удовольствия, но Хёнджин, не отвечая словами на его вопрос, всё показывает в действии. Он вновь толкается уже в нужном направлении, и Феликса снова пробивает та же дрожь и ощущения, и он тихо вскрикивает. У Феликса перед глазами искры и во рту невыносимо пересохло, но ему никогда не было так хорошо. У Хёнджина перед глазами вид его парня, и пальцы на руках трясутся то ли от такого возбуждения, то ли от непонятного рода чувств в его груди. Сердце у него бьётся бешено и опасно, и он очень хочет верить, что это физиология, а не то спрятанное за замками. Надолго обоих не хватает. Хёнджин толкается в него, шумно дышит носом и сильнее впивается пальцами в бёдра Феликса, ни на секунду не уводя взгляда с его лица. Оно у Феликса запретно искусительно, и Хёнджину всё сложнее держаться. И роковым, самым обрубающим и делящим весь мир пополам становится тот момент, когда Хёнджин, не переставая совершать толчки, наклоняется к Феликсу, целует его и уже в попытке отстраниться и вернуться в прежнее положение неосмотрительно открывает парню доступ к шее. Феликс прикусывает тонкую кожу и тут же зализывает языком, закрепляя всё лёгким поцелуем, как Хёнджин сильно дёргается всем телом и прикрывает глаза в предоргазменном состоянии. Феликс видит это, чувствует это, запечатлевает навек. И тут же следом изливается так, как никогда прежде. Хёнджин лежит на нём и Феликс обращается в слух, наслаждаясь его быстрым и тяжелым дыханием. У самого лёгкие работают не в меньшем объёме, но дыхание Хёнджина тянет в сознании. Это между ними всё-таки есть. И как бы Хёнджин не отрицал, его руки всегда трясутся, когда Феликс закрывает глаза и доверяет ему своё истерзанное тело.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
maniac II
Fanfictionда,это продолжение,буду писать как можно быстрее,поэтому если вы прочитали «maniac",читайте «maniac II" приятного чтения💋
